Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич

Для рассмотрения его условий англичане решили послать в Москву специального переговорщика, Уильяма Стрэнга, одного из ведущих дипломатов Форин Офис. Считалось, что Стрэнг знает Россию. В начале 30-х годов он несколько лет работал в московском посольстве, а на момент своей миссии занимал пост помощника постоянного заместителя министра. В английской дипломатической иерархии это был высокий пост, но Молотов посчитал, что англичане в очередной раз хотят его провести и прислали переговорщика низкого ранга, никак не соответствовавшего молотовскому уровню члена политбюро. Полпред Майский прекрасно понимал, что с профессиональной точки зрения это не так ¹⁹⁰, что переговоры будут идти между дипломатами, а не политиками (поэтому, кстати, в Москву и не поехал Иден, который предлагал свои услуги), но предпочел поддержать уязвленные чувства своего наркома. Встречаться со Стрэнгом Молотов не отказался, хотя его изначальная недоверчивость к англичанам лишь возросла. В любом случае высокий ранг Молотова не спасал переговоры от непредвиденных затяжек. Причиной тому была, не в последнюю очередь, низкая квалификация нового наркома. Сидс подметил, что Молотова ставили в тупик самые простые вопросы, когда, например, требовалось дать ответ, какой из нескольких, предложенных англичанами вариантов предпочитает нарком. Тогда Молотов просто уходил от ответа или, в лучшем случае, сообщал, что предложение можно обсудить, и просил передать его в письменной форме ¹⁹¹. В свою очередь, Стрэнг отмечал, что Молотова раздражали детали переговоров, в которых от плохо ориентировался ¹⁹². Поэтому переговоры часто прерывались для того, чтобы нарком мог понять, о чем идет речь. Помочь ему мог бы присутствовавший Потемкин, но на переговорах он сидел в качестве переводчика и в их ход не вмешивался. От каких-либо разговоров, призванных разъяснить суть вопроса, Потемкин уклонялся ¹⁹³, а после всех чисток говорить по существу в НКИД было просто не с кем. Французский посол в Москве Поль Наджиар шутил, что он успеет состариться и выйти в отставку, а Стрэнг все еще будет вести переговоры в Москве ¹⁹⁴.

На первой же встрече с английскими и французскими дипломатами 15 июня Молотов возобновил свои требования о предоставлении англофранцузских гарантий странам Балтии. Любые возражения и поправки англичан не принимались советским наркомом, и тогда, чтобы не срывать переговоры, они, как правило, шли на уступки. Решено было, что гарантии оформят дополнительным, секретным протоколом. Англичанам непросто было согласиться с некоторыми советскими требованиями. Молотов, например, настаивал, чтобы соглашение упоминало также гарантии Советскому Союзу в отношении агрессии со стороны Польши. Но тогда на условиях взаимности надо было давать Польше гарантии на случай агрессии со стороны СССР ¹⁹⁵, что ставило под сомнение саму идею трехстороннего соглашения. Меньше сложностей возникло с требованием Молотова включить в соглашение пункт о незаключении сепаратного мира. Временами Молотов доводил англичан до белого каления. Они выстраивали свою позицию, через некоторое время, идя на уступки, смягчали ее, а Молотов продолжал твердить одно и то же. В результате у Стрэнга сложилось стойкое впечатление, будто Молотов был изначально уверен, что англичане обязательно уступят ¹⁹⁶. Стрэнг полагал, что в Москве убеждены, будто Западу договор был нужнее, и общественное мнение в той же Англии заставит Чемберлена заключить его ¹⁹⁷. Действительно, Молотов крайне неохотно и редко соглашался на какие-то подвижки. Англичане, например, на основании взаимности хотели, чтобы СССР предоставил гарантии Бельгии, Голландии и Швейцарии, то есть на шесть гарантий Англии и Франции на Востоке ответил бы тремя своими на Западе, но Молотов отказывался, объясняя это тем, что с двумя из этих трех государств у Советского Союза не было даже дипотношений. На самом деле Советский Союз не хотел связывать себя дополнительными обязательствами, опасаясь быть вовлеченным в войну на Западе. К тому же в этом случае возникал неизбежный вопрос: как осуществить данные гарантии? Ведь у Советского Союза не было общей границы с Германией. В итоге СССР согласился предоставить гарантии лишь Бельгии. После очередных уступок в Форин Офис долго возмущались. Галифакс даже поинтересовался у Майского, желает ли вообще СССР заключить соглашение? «Конечно, — ответил полпред, — а в чем, собственно, дело?» «А дело в том, — объяснил министр, — что в ходе всех переговоров Советский Союз не уступил ни дюйма, тогда как мы только и делали, что шли на уступки». «Возможно, — нашелся посол, — это вызвано тем, что с самого начала мы обозначили “абсолютный минимум” наших требований. Нам следовало бы требовать большего, чтобы затем мы могли идти на уступки» ¹⁹⁸.

К середине июля стороны все-таки сумели договориться по большинству вопросов будущего политического соглашения. Непреодолимым препятствием оставался лишь один — об определении «косвенной агрессии», которое советская сторона требовала включить в соглашение. В «гибкой» ¹⁹⁹ советской интерпретации «косвенная агрессия» была совершенно неприемлема для Запада. Она фактически позволяла вводить Красную армию в любое из пограничных с СССР государств, если советское руководство сочло бы ситуацию в этой стране угрожающей. Англичане категорически не соглашались с этим. «Советское правительство получит возможность действовать, как ему заблагорассудится, причем без предварительного уведомления и обсуждения, — возмущался Галифакс. — Если, например, война возникнет в связи с развитием ситуации в Польше и Советский Союз решит, что настал благоприятный момент для ее раздела, он разделит ее вместе с Германией без малейшего сомнения» ²⁰⁰. Даладье еще в самом начале переговоров предложил считать прямой агрессией, требующей ответных действий, ввод иностранных войск, а при угрозе косвенной ограничиться консультациями ²⁰¹. Но такой вариант не устроил Молотова. Англичане злились и не знали, что предпринять. Они то хотели прекратить дальнейшие переговоры о трехстороннем пакте, то предлагали ограничиться простым заявлением о совместном отпоре агрессии. «Русские продолжают создавать нам новые трудности, — жаловался Чемберлен сестре Хильде. — Даже Галифакс начинает терять с ними терпение, а у меня все больше и больше растет сомнение в наличии у них доброй воли» ²⁰². Галифакс, в свою очередь, после почти двух месяцев переговоров стал философски смотреть на соглашение с Россией. В конце концов «нашей главной целью на переговорах было не допустить согласия между Россией и Германией», — успокаивал он своего премьера ²⁰³. Это было неожиданное признание. До мая возможность советско-германского сближения вообще не рассматривалась в Лондоне. Летом 1939 года о таком варианте стали упоминать, но его предотвращение никогда не называлось главной целью ведущихся в Москве переговоров. Прозвучавшее заявление Галифакса поэтому выглядело хорошей миной при плохой игре.

Кризис на переговорах сопровождался категорическим отказом Польши допускать Красную армию на свою территорию. Французы и англичане пытались оказывать на Варшаву давление, но польское руководство проявляло фатальное упрямство. Несмотря даже на то, что 28 апреля Гитлер в одностороннем порядке разорвал польско-германский договор о ненападении от 24 января 1934 года. Максимум, на что соглашались поляки, — это на консультации с СССР о военной помощи в случае агрессии Германии ²⁰⁴. Поляки были уверены, что Гитлер побоится начинать европейскую войну, и все, на что он может решиться перед партийным съездом в сентябре, — это на включение Словакии в состав Рейха ²⁰⁵. В середине июля Варшаву посетил влиятельный в военном ведомстве Британии генерал Эдмунд Айронсайд, возглавивший английский генштаб в первые дни войны. Целью его поездки была оценка боеспособности польской армии и попытка в очередной раз склонить Варшаву к более тесному военному сотрудничеству с СССР. Но из последнего ничего не вышло. Бек и маршал Рыдзь-Смиглы сообщили Айронсайду, что даже в случае угрожающего развития ситуации в Данциге совместного с Англией и Францией политического заявления будет достаточно, чтобы сдержать Гитлера ²⁰⁶. Широко известна фраза, брошенная в те дни Рыдзь-Смиглы. «Если Польша падет от Германии, она потеряет свое тело, — сказал поляк, — если она падет от Советского Союза, то потеряет свою душу» ²⁰⁷. В Лондоне и Париже стало ясно, что с польской стороны никаких подвижек ожидать не следует. В оставшееся до начала войны время англичане исходили из того, что «вторжение Германии в Польшу или Румынию либо в обе из них быстро изменит их взгляды» ²⁰⁸.