Китай в эпоху Си Цзиньпина - Зуенко Иван Юрьевич

Представляется, что это тот случай, когда не личные убеждения одной исторической личности определили ход истории, а Си Цзиньпин, разделявший чувства большинства представителей своего поколения, выразил то, что созрело и наболело у общества. Действительно, к началу 2010-х годов сформировался мощный общественный запрос на преодоление комплекса неполноценности перед лицом заграницы — прежде всего, Запада. Оборотной стороной медали стали процессы «китаизации» (в западной литературе также обозначается терминами «синисизация» или «синофикация»)

, которые наблюдались в это десятилетие повсеместно.

Одним из побочных эффектов подъема Китая и связанного с ним тренда на китаизацию и отказ от иностранного стала банальная ксенофобия, нарваться на уродливые проявления которой стало гораздо легче, чем это было раньше.

Недоверие и неприязнь всегда были такой же неотъемлемой частью контактов Европы и Азии, как и обоюдный интерес друг к другу. В этом месте принято вспоминать цитату родившегося в Индии англичанина Редьярда Киплинга про «Восток и Запад, вместе которым не сойтись…» Мы же отметим, что даже в источниках XIX века легко фиксируется как синофобия в Америке и Европе (и «желтая угроза» в целом), так и ксенофобия в Китае — условная «вестофобия» (в нашей европоцентричной культуре нет даже термина для обозначения этого понятия).

Оба явления на самом деле возникли как минимум на несколько веков раньше. Например, в Китае первых европейцев, прибывавших к берегам Южно-Китайского моря для торговли и грабежа, считали нецивилизованным нечистоплотным племенем, склонным к насилию и разрушению. Иностранцы в китайских текстах фигурировали как янжэнь

, то есть «заморские люди», или янгуйцзы  — «заморские черти». Позже в обиход вошло словечко лаовай .

Сейчас сами экспаты с удовольствием называют друг друга «лаоваями», не придавая значения тому факту, что изначально это слово обозначало одно из субамплуа в пекинской опере — комичного придурковатого персонажа, невежду и простака.

Впрочем, подобное отношение долгое время сосуществовало с сильнейшим комплексом неполноценности. Виной тому — череда болезненных военных поражений в конце XIX века, полуколониальный статус Китая и деятельность китайских интеллектуалов, в какой-то момент разочаровавшихся в национальной культуре и призывавших к ее коренной перестройке вплоть до отказа от иероглифов и конфуцианских ценностей [117].

Очередной виток подобных настроений пришелся на 1980-е годы, когда открывшийся Китай жадно впитывал зарубежное влияние, а западная одежда, образ жизни, кинофильмы и грампластинки казались идеалом. Впрочем, уже тогда часть общества воспринимала это «низкопоклонство перед Западом» в штыки. Интервью того времени фиксируют плохо скрываемое раздражение привилегированным положением иностранцев в Китае. Скажем, в особую экономическую зону Шэньчжэнь иностранец мог проехать беспрепятственно, тогда как гражданину КНР нужно было получать специальное разрешение. Ради того, чтобы заработать валюту, по всей стране открывались рестораны и гостиницы, цены в которых были не по карману подавляющему большинству китайцев.

Однако быстро менялась не только китайская экономика, а вместе с ней облик городов, горожан, стандарты потребления, вкусы и привычки, но и сознание китайцев. Очень скоро китайцы обнаружили, что начали лучше одеваться, зарабатывать и путешествовать больше, чем многие народы, которые раньше смотрели на них сверху вниз. Например, суляньжэнь

 — «советские», как называли россиян в приграничье еще 20–25 лет назад. В Китае помнили, что раньше по одну сторону от границы стояли землянки, а по другую хрущевки. Теперь с китайской стороны высились многоэтажные торговые и жилые комплексы, а с российской все было по-прежнему, и с каждым годом этот контраст становился все заметнее. Теперь уже китайцы считали себя вправе относиться к незадачливым соседям свысока. И время от времени, особенно в случае конфликта, это проступало наружу, хотя в целом китайцы — нужно отдать им должное — старались вести себя доброжелательно и вежливо.

Вехой на пути освобождения от векового комплекса неполноценности стала Олимпиада в Пекине, ставшая триумфом не только китайского спорта, но и финансовых и организационных возможностей страны. Я отлично помню, как резко после нее начала меняться тональность собеседников, если беседа вдруг задевала уязвленные национальные чувства: от принадлежности островов Сенкаку/Дяоюйдао

до новостей о том, что в Москве скинхеды избили китайского студента. С каждым годом уверенность в национальном превосходстве становилась все сильнее и сильнее, и государственная пропаганда активно это стимулировала.

Как и в России, националистические чувства не мешали китайцам предпочитать импортные продукты, мечтать о путешествиях за рубеж и эмиграции в какую-нибудь англоязычную страну. Более того, шовинистические наклонности редко выходили за пределы комментариев в соцсетях. И в той же Москве начала нулевых иностранцу с азиатской внешностью было гораздо опаснее, чем европейцу в Пекине. Для того чтобы китайские ксенофобы от слов переходили к делу, как правило, нужен был веский повод.

А поводы эти иностранцы давали с завидной регулярностью. Надо понимать, что работают в КНР не только «белые воротнички» со специальным языковым и страноведческим образованием. Точной статистики нет, но по субъективным ощущениям гораздо больше здесь тех, кто занят в теневом секторе: в торговле, в сфере развлечений и образования (причем не профессорами вузов, а «белыми людьми» на языковых курсах и в детсадах). В массе своей они не знают китайского языка и не собираются его учить. Большинство из них не имеют разрешений на работу и находятся в Китае по туристическим и деловым визам. Прибавьте к этому неплохие, по китайским меркам, доходы, ощущение бесконтрольности и безнаказанности, которому долгое время потакали сами местные, относившиеся к иностранцам, как к неразумным детям, и получите крайне малоприятный типаж.

По мере распространения соцсетей каждое новое видео, на котором был запечатлен пьяный или матерящийся иностранец, становилось вирусным и разжигало все большее недовольство засильем лаоваев. Больше всего от хейтеров доставалось так называемым «тичерам».

«Тичеры», от английского teacher, то есть учителя английского языка, вызывали раздражение из-за ужасно несправедливого, по мнению китайцев, соотношения компетенции и заработка. В Шанхае «тичер» до начала кампании по фактическому запрету репетиторов и языковых курсов в 2021 году зарабатывал 5–6 тысяч долларов в месяц при средней зарплате по городу в 3,5 тысячи. Причем наибольшие доходы получали носители языка, чаще всего не имеющие никакого лингвистического или педагогического образования. Про таких «специалистов» шутили: «Это Майкл, он работает в Шанхае американцем».

За граждан других англоязычных стран (в основном почему-то Канады и Ирландии) любили выдавать себя выходцы с постсоветского пространства и из Восточной Европы. В большинстве случаев они работали нелегально, отстегивая значительную часть своей зарплаты «агентствам», которые на поверку оказывались обычными преступными группировками, крышевавшими выгодный бизнес. Бум на услуги «тичеров» завершился с началом пандемии коронавируса в 2020 году, когда значительная часть «экспатской общины» была вынуждена покинуть Китай.

Те же, кто остался, испытали на себе различные проявления бытовой ксенофобии: будь то выселение из арендованной квартиры или просто недобрый взгляд случайного прохожего. Вызваны они были как возмущением по поводу того, что в первые недели пандемии именно китайцы считались виновниками распространения коронавируса по всему миру, так и тем, что в дни жестких карантинных мер именно иностранцы особенно часто их нарушали.