Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич

Другое дело — официальные контакты, которые 1 и 2 сентября шли через посла Гендерсона. 1 сентября во второй половине дня английский посол получил телеграмму Галифакса, содержавшую текст ноты, которую следовало немедленно довести до германского правительства. «Германское правительство, — говорилось в ноте, — создало условия (агрессивный акт с применением силы против Польши, создающий угрозу ее независимости), которые побуждают правительства Соединенного Королевства и Франции выступить в защиту Польши... Если германское правительство не предоставит правительству Его Величества убедительных доказательств того, что агрессивные действия будут приостановлены и германские войска выведены с территории Польши, правительство Соединенного Королевства без колебаний выполнит свои обязательства по отношению к Польше» ¹³⁸. В дополнительной инструкции, переданной Гендерсону, говорилось, что эта нота не является ультиматумом, а носит характер предупреждения. «Если германский ответ будет носить неудовлетворительный характер, — сообщалось послу, — следующим шагом будет ультиматум с ограниченным сроком действия или немедленное объявление войны» ¹³⁹. Нота Галифакса появилась в результате дневного заседания британского кабинета, а ее следствием стали попытки Далеруса имитировать возможность мирного решения. Но время шло, Гитлер не отвечал, а германские вооруженные силы все глубже вторгались на польскую территорию и расширяли географию бомбардировок. «Никакого ответа от немцев, — записал Кадоган в дневнике 2 сентября. — Мы просто ждем» ¹⁴⁰.

Создалась неловкая пауза, в которой Черчилль заподозрил «возобладание новых идей». На самом деле во время этой паузы англичане пытались согласовать свои дальнейшие шаги с французами. В Париже ни Даладье, ни Бонне не горели желанием воевать. И если Даладье все-таки понимал неизбежность ответных действий, то Бонне откровенно искал любую возможность, чтобы избежать выполнения Францией своих обязательств по отношению к Польше. С самого начала конфликта министр иностранных дел Франции ухватился за предложение Муссолини, сделанное еще 31 августа, провести 5 сентября мирную конференцию наподобие мюнхенской. Когда дуче делал свое предложение, военные действия в Польше еще не начались. Теперь же ситуация приобрела совершенно иной характер. Муссолини и сам не был уверен в том, что его предложение еще имело какое-либо значение 141. Тем более после того, как Галифакс сообщил Чиано, что переговоры с немцами возможны только после полного вывода германских войск с территории Польши 142. Но Бонне это не смущало. В полдень 1 сентября он дозвонился до французского посла в Риме и попросил Франсуа-Понсе передать Чиа-но, что Франция принимает предложение Муссолини ¹⁴³. В ночь на 2 сентября Бонне инспирировал сообщение французского информационного агентства «Гавас». «Французское правительство, — говорилось в нем, — получило вчера извещение об итальянской инициативе, направленной на достижение европейского урегулирования. После его обсуждения французское правительство дало положительный ответ» 144. В то время, когда делалось это заявление, на Кэ д’Орсе одно за другим приходили сообщения о бомбардировках польских городов и продвижении германской армии. «Германская авиация продолжает интенсивные бомбардировки, — сообщил французский посол в Варшаве 2 сентября. — Имеются бесчисленные жертвы среди мирного населения» 14⁵.

Следующий день был почти полностью посвящен согласованию общей англо-французской позиции. «С французами проблема, — записал Кадоган в дневнике 2 сентября. — Мы просто не можем больше ждать ответа от немцев. А французы не хотят выдвигать ультиматум раньше полудня 3 сентября, причем с 48-часовым сроком действия. Звонил Чиано и предлагал созвать конференцию пяти держав. (С участием Польши. Некоторые авторы пишут, что под пятой державой подразумевался Советский Союз 146, но итальянцы и французы имели в виду именно Польшу. — И. Т) Думаю, что в попытках вывернуться Бонне зашел слишком далеко. Премьер-министр (Чемберлен. — И. Т.) должен сделать этим вечером заявление в парламенте. Вечером соберется кабинет, который требует выдвинуть ультиматум с истечением срока действия в полночь. Но мы не можем сдвинуть с места французов» 147. Беда заключается в том, посчитал Галифакс, что «французы стараются уйти от своих обязательств перед Польшей и пытаются увлечь нас за собой» 14⁸. В середине дня 2 сентября английский посол во Франции Фиппс сообщил Галифаксу, что Бонне «твердо настаивает на 48-часовом сроке действия ультиматума. Он утверждает, что таково требование Генерального штаба, который хотел бы обеспечить беспрепятственную эвакуацию (населения) больших городов и завершить всеобщую мобилизацию» 149. Генерал Гамелен действительно вспоминал потом, что просил Даладье не спешить с ультиматумом. «Британцы, — писал бывший начальник Генштаба, — настаивали на том, что боевые действия должны начаться как можно скорее, чтобы безотлагательно оказать полякам реальную помощь. Должен признаться, что я остался глух к этим требованиям, поскольку мы должны были выиграть время для наших собственных приготовлений. Имело смысл потерять несколько часов, но дождаться времени, когда мы смогли бы сами атаковать. Утром 3 сентября Даладье попросил меня начать боевые действия в пять часов вечера. Я не мог и дальше отказываться. Хотя на самом деле мне удалось отложить их до утра следующего дня» 150. Здесь, правда, не совсем понятно, что Гамелен имел в виду под боевыми действиями, поскольку фактически они так и не начались до мая 1940 года.

Всю вторую половину дня Кадоган, Галифакс и Чемберлен созванивались поочередно с Даладье и Бонне и пытались нащупать согласованное решение. В 16:00, прямо перед заседанием английского кабинета, Галифакс сообщил Бонне, что условием любых переговоров с Гитлером должен быть вывод германских войск из Данцига и с территории Польши. Бонне юлил, говорил, что приглашение полякам принять участие в мирной конференции вполне может удовлетворить их, утверждал, что ультиматум Гитлеру должен иметь 48-часовой срок 151. В общем, всячески пытался склонить англичан пойти на мировую с Германией. Сразу вслед за этим разговором, в 16:15 началось заседание британского правительства. Оно было очень коротким и длилось всего сорок пять минут. Министры практически единодушно отвергли предложения Бонне. Подводя итоги обсуждения, Чемберлен сказал: «Не должно быть никаких переговоров с Германией, пока она не продемонстрирует готовность вывести войска из Данцига и с территории Польши» и «было бы нежелательно предоставлять Германии времени больше чем до полуночи 2 сентября» 152. Иными словами, английский кабинет решил предъявить Гитлеру ультиматум с требованием вывода войск и сроком действия в несколько часов. В 17:00, сразу после заседания британского правительства состоялся телефонный разговор Кадогана с Бонне. Кадоган сообщил французскому министру решение кабинета, но Бонне стоял на своем. Он заявил, что французское правительство уже дало согласие Муссолини на проведение мирной конференции, при условии участия в ней Польши, и что Франция не может поддержать ультиматум, истекающий в полночь 2 сентября, поскольку ей требуется 48 часов для завершения своих приготовлений 15³.

Чемберлен оказался в непростой ситуации. Ему предстояло выступить на вечернем заседании палаты общин. Он прекрасно знал, что большинство членов парламента настроены в пользу решительных действий. «Не было сомнений, что палата была настроена в пользу войны, — вспоминал позже Черчилль. — Я бы сказал, что настроена более решительно и едино, чем во время заседания 3 августа 1914 года, в котором я тоже принимал участие» 154. Так же был настроен и его кабинет. Но выдвигать Германии ультиматум со сроком действия до полуночи без участия Франции, то есть фактически объявлять войну в одиночку, Чемберлен опасался. Приходилось маневрировать. В 19:30 началось вечернее заседание палаты общин. Атмосфера в зале была напряжена, «как в суде в ожидании вердикта жюри присяжных». Все ожидали, что скажет премьер-министр. Но Чемберлен не сказал ничего нового. Было очевидно, что он по-прежнему топчется на месте. В зале периодически слышались негодующие возгласы, в том числе и со скамеек, занимаемых членами консервативной партии. В какой-то момент, когда после выступления премьера от лица лейбористов поднялся говорить Артур Гринвуд (Эттли отсутствовал по болезни), консерватор-заднескамеечник Роберт Бутби громко крикнул: «Говорите от имени всей Англии!» (в исторической литературе эту знаменитую реплику обычно приписывают консерватору Лео Эмери) ¹⁵⁵. Чтобы как-то сгладить недовольство, зревшее в рядах его собственной партии, Чемберлен экстренно предложил Черчиллю и Идену войти в состав правительства. Первому — в качестве главы Адмиралтейства (а не министра без портфеля, как предполагалось ранее), а второму — в качестве министра (секретаря) по делам доминионов. Черчилль, таким образом, встретил Вторую мировую войну на том же посту, на котором он встречал и начало Первой. Черчилль сразу же активно включился в работу и, еще не получив из рук короля печать Адмиралтейства, позвонил в посольство Франции и передал послу Корбену, что Франция рискует остаться в одиночестве, а Англия закроется на своих островах и будет защищать саму себя. После войны Уинстон объяснял Полю Рейно, что Корбен неправильно его понял (Черчилль плохо говорил по-французски и, если он общался с послом на этом языке, такое было вполне возможно), и он пытался сказать, что Британия готова сражаться за Польшу даже без участия Франции ¹⁵⁶. Хотя, скорее всего, они общались на английском, который посол прекрасно знал, и Корбен правильно понял собеседника, а эпизод не вошел ни в воспоминания самого Черчилля, ни в его многочисленные биографии, потому что плохо сочетался с той линией, которой, как принято считать, всегда придерживался Уинстон.