Следовательно, заключал Хрипунов, перед правительством по-прежнему стоит задача подчинить слой крестьян-собственников правительственному влиянию, «внедрять в них государственную мысль и волю», и этому должна способствовать вся экономическая мощь поземельного кредита [158]. «Нельзя забывать, что кредит — это громадное оружие в политической жизни и отказываться от него в такие исключительные по трудности периоды государственной жизни, как ныне переживаемый Россией, едва ли было бы правильно». Залог недвижимости даст правительству непосредственный доступ в деревню вместе с правом расследовать все финансовые обстоятельства и взимать недоимки с каждого заемщика; причем «власть эта должна быть введена в самые кооперативы в качестве непременного и деятельного их участника; ей должна быть открыта возможность оценивать всякое действие по существу». В результате «правительство, состоя в теснейшем единении и сотрудничестве с населением, являлось бы хозяином дела и повсеместным, деятельным его руководителем» [159]. Автор подчеркнул, что подобный механизм был успешно реализован в Болгарии, где правящая либеральная партия мобилизовала избирателей через сеть кооперативных учреждений, субсидируемую государством. Если российское правительство не сможет эффективно управлять распоряжением кредита путем монополизации закладных операций, то это сделают другие — «местные люди», «кулаки», «ростовщики» или даже неблагонадежные лица, преследующие «антигосударственные» цели. «Распоряжение кредитом на местах даст им влияние и даже власть над деревней» [160].
Коковцов в своей переписке с Кривошеиным в августе 1913 г. отклонил эти предложения. Если раньше он возражал по поводу чрезмерных государственных расходов на новый банк, то теперь выступил против всего лишь одной альтернативы — предполагаемого участия в делах банка акционеров, что даст контроль над крестьянством «частному капиталу» [161]. Тем не менее, чтобы смягчить разногласия в правительстве и успокоить законодательные учреждения, неустанно требующие хоть каких-то реальных действий в области аграрного кредита, Коковцов собрал в октябре 1913 г. внутри Министерства финансов специальный комитет для обсуждения записки Хрипунова. Комитет был проинструктирован признать справедливыми некоторые детали изложенных предложений, но отклонить все принципиальные положения записки и тем самым предотвратить появление в будущем самой мысли об учреждении сельскохозяйственного банка [162]. Суть предложения Хрипунова состояла в создании бессословной категории собственников как участников кредитной политики, но комитет твердо решил, что крестьянству как сословию — независимо от форм землевладения и землепользования — не должно быть позволено свободно закладывать свои земли. В этой связи комитет напомнил о «трудовом принципе», согласно которому кредитоспособность оценивалась по работоспособности, и отверг идею о том, что крестьяне-собственники могут получать кредиты в ущерб всем остальным. Вместо этого правительство собиралось кредитовать «всякого рода сельских хозяев и все вообще производительные элементы сельского населения… Но едва ли оно может оправдать отказ в кредите крестьянам-общинникам и преимущественное предоставление его хуторянам» [163]. Хотя комитет в принципе допускал закладные операции с недвижимостью, но на практике это оказывалось невозможно, если заемщиком хотел стать крестьянин. Совещание также согласилось переименовать Управление по делам мелкого кредита в Центральную кассу сельскохозяйственного кредита, но принципы финансирования, управления и деятельности нового учреждения остались практически теми же. Основное отличие заключалось в том, что теперь дворяне получили право брать кредиты в новой Кассе под залог своих земель, а крестьяне по-прежнему вынуждены были делать это под коллективную ответственность. Новое учреждение было призвано работать с двумя различными типами залоговых операций и соответствующими двумя типами клиентов: с одной стороны — с дворянами-землевладельцами, с другой стороны — с крестьянами, независимо от формы землевладения последних [164].
Таким образом, хуторяне и отрубники расценивались правительством, наряду с остальными крестьянами, как землепашцы, а не как свободно владеющие недвижимостью в одном ряду с другими собственниками. Это был, пожалуй, наиболее четко сформулированный на высоком правительственном уровне отказ от взглядов и курса Столыпина на социальную интеграцию. Подобные взгляды возвращали в политическую практику определение крестьянина как представителя обособленного сословия, связанного круговой порукой и не имевшего права земельного залога даже тогда, когда он получал надел в личную собственность. Никаких формальных различий между крестьянами-собственниками и общинниками не было, кроме одного теоретического: собственники признавались обладающими большей экономической устойчивостью и уверенностью в своих силах. «Различие хуторян от крестьян заключается лишь в большей их хозяйственной самодеятельности». Но возврат денег по ссудам в срок обеспечивался и другими членами кооперативов в форме «взаимных ручательств» [165].
И Хрипунов, и его непримиримые оппоненты объясняли свои аргументы необходимостью поддержать и усилить государственную власть посредством реформ кредитной системы, и ни одна из спорящих сторон не придавала исключительного значения «самодеятельности» крестьянства. Разница заключалась в том, как противники понимали характер государственной власти. Хрипунов настаивал на том, что новая система поземельного кредита станет мощным «политическим оружием», которое позволит государству вновь обрести всю силу «непосредственного управления», а также остановит «малодостаточных крестьян», опрометчиво желающих воспользоваться ипотечными кредитами. Это едва ли было идеалом крестьянской самодеятельности и «опоры на свои силы», как определяли суть столыпинской реформы многие ее приверженцы. В то же время это была модель устройства рассредоточенной, но укрепленной и вездесущей государственной власти, которая сама определяла для крестьян и за крестьян параметры участия в кредитных операциях, а также заставляла землепашцев (со всей их собственностью) участвовать в преобразуемой на условиях государственной власти социально-экономической системе. Критики проекта Хрипунова утверждали, что «руководство делами мелкого кредита должно находиться исключительно в руках правительственной власти», а не передаваться кредитным кооперативам, руководствующимся в своих действиях «коммерческими» интересами. Но это предложение не давало землепашцам столь необходимых правил и принципов для повседневной работы и обрекало их на персональный надзор со стороны некрестьян [166].
Если взглянуть на эти планы под иным углом зрения, обе стороны признали неспособность крестьян самостоятельно вести свои дела даже в качестве членов кооперативных учреждений. В записке Хрипунова неустанно повторяется, что государственный контроль посредством финансируемого казной кредита необходим, ибо деревня невежественна и бедна инициативными и общественноактивными элементами. Если кооперативы западного типа и европейские правила определения кредитоспособности должны переноситься в Россию, они обязаны быть наилучшим образом приспособлены к специфическим русским условиям: «Одно дело сооружать здание парламента в европейской столице, а другое — сельскую хату в нашей деревенской глуши». Русские крестьяне, по мнению автора записки, без должного государственного контроля быстро станут жертвами ограниченного круга удачливых и богатых домохозяев, ростовщиков и кулаков [167]. Решение проблемы крестьянской «малодостаточности» Хрипунов видел не в предоставлении землепашцам свободы действий, а в усилении государственного контроля, в стремлении заставить крестьян участвовать в новых кредитных операциях со всем своим имуществом. Те, кто отклонил призыв Хрипунова реформировать кредитную систему, предложили другой путь повышения авторитета государственной власти в деревне, но исходили они из той же посылки: пока крестьяне «слабы», им нельзя позволить рисковать своей собственностью и подвергать их «хищнической эксплуатации» со стороны местных богатеев, которые не замедлят использовать кооперативы и экономические рычаги, предоставляемые свободным земельным кредитом, в своих интересах. Пусть лучше землепашцы будут защищены своей сословной обособленностью, при этом постоянно находясь под присмотром благожелательных представителей государственной власти [168].
