Мы получали практически всю эту (разведывательную) информацию от почти постоянного потока офицеров КГБ, которые попадали в наше поле зрения и либо работали на нас некоторое время на месте, либо перешли на сторону Соединенных Штатов и получили при этом новые документы. Мы знали, кто наши противники. Возможно, немного лучше, чем наш враг знал нас.
У вас существовали несколько разных отделов внутри КГБ. Во Втором главном управлении — контрразведка — в мое время руководителем был генерал Рэм Сергеевич Красильников и под его началом служил Валентин Клименко. Управлением «К» Первого главного управления руководили несколько человек, включая Леонида Никитенко, а затем — ряд других. Мы знали их и кем они были.
Мы знали достаточно много о том, что среднестатистический сотрудник КГБ, который перешел на нашу сторону, мог знать. Я не думаю, что мы знали числа. Можно было сказать: «Это фактическое число того-то во время этого и этого».
Управление «Т» Первого главного управления КГБ, которое занималось хищением технологий из западных стран, было очень большим. Но его размеры постоянно менялись, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Таким образом, у нас было достаточно понимания о том, кого мы могли привлечь, что представлял собой наш главный противник и кто был главным врагом КГБ. Этим противником (для КГБ) были мы.
Вы убедились, что это были два главных соперника в очень большой драме под названием «холодная война».
О противостоянии ЦРУ и КГБ и о предательствах
Если вникать в контекст отношений между КГБ и ЦРУ, то там не было места для провала, не было места для совершения ошибок. Я бы сказал, что в основном обе стороны были оптимально подготовлены для разведывательной деятельности. И одна была так же хороша, как и другая. Доля правды заключается в том, что мы почти никогда не теряли агента из-за неаккуратности или ошибки. Мы теряли его, только если нас предавали, а они теряли кого-то, если предавали их.
Вы не можете бороться с предательством, вы можете бороться с умением. Вы можете иметь дело с методами работы разведки и иметь нулевой показатель недоработок. Но вы не можете что-то сделать с предательством.
Время «застоя» в ЦРУ
Это было очень сложное время в ЦРУ. Я уже работал там, но я еще не занимал высоких должностей, чтобы чувствовать всю полноту напряженности из-за данной проблемы. Люди, которые были против Джеймса Энглтона, называли эту проблему его убеждением в том, что это «Чудовищный заговор», то есть что КГБ был на самом деле даже еще более компетентным, чем в действительности (а его уровень был очень высоким), и что у него был «Чудовищный тайный сговор» для того, чтобы всем манипулировать.
Существовало убеждение, что мы не можем вербовать русских. Это слишком большое упрощение, но мы не могли привлекать кого-то из КГБ, все было под их контролем. И, таким образом, люди просто усмиряли свой пыл и занимались другими делами.
Это был период, когда у нас не было большого количества активных операций, в целом это было время простоя. Все поменялось в 80-е годы, когда мы снова вернулись к нашей работе против КГБ. Политика видоизменялась немного более последовательно, но ряд начальников американской контрразведки и отдела Советского Союза и стран Восточной Европы в Оперативном управлении ЦРУ решили, что нужно быть более агрессивными. А Энглтон уже ушел со сцены и был в то время достаточно сильно дискредитирован. Таким образом, люди вернулись к работе.
Я бы сказал, что это начало происходить в эпоху Уильяма Колби, когда он был директором ЦРУ. Но я бы не хотел сосредотачиваться на личностях, потому что я не хочу этого делать.
О Бартоне Ли Гербере, резиденте ЦРУ в Москве (1980–1982) и об операции «Пролог» (в ФСБ — операция «Фантом»)
Думаю, что я бы не стал вдаваться в детали «правил Гербера». Я не готов описывать «правила Бартона Гербера», могу только сказать, что он был одним из самых глубокомысленных руководителей в Москве в то время. Но одно из «правил Гербера», которое впоследствии вызывало у нас небольшое удивление, заключалось в том, что КГБ никогда бы не дразнил нас одним из своих собственных офицеров. Они никогда бы не взяли настоящего сотрудника КГБ для того, чтобы поставить его перед носом у ЦРУ для вербовки. Это всегда был кто-то, кто непосредственно там не работал и у кого не было прямой связи с КГБ. Поэтому впоследствии, когда мы проводили операцию «Пролог» с Сашей Жомовым, это был первый случай, когда такое правило не было соблюдено.
Операция «Пролог» заключалась в том, что начальник американского отдела Второго главного управления КГБ Александр Жомов встретился с одним из наших начальников в поезде, направлявшемся в то время в Ленинград, и предложил свои услуги. Эта операция проверялась и перепроверялась почти еженедельно. Тогда я был начальником отдела Советского Союза и стран Восточной Европы, и на каждом важном этапе данной операции я звонил своей специальной команде по этому поводу и спрашивал: «Что мы думаем?» И мы голосовали по поводу того, была ли эта полезная операция или она контролировалась КГБ. И это было почти как американские выборы: 49/51 %, 51/49 %. То есть у нас никогда не было полной уверенности, что она контролировалась КГБ или что все было в порядке.
И мое решение было следующее: «Хорошо, даже если мы потеряем здесь, давайте сделаем это». И, таким образом, мы уже все знали наверняка, когда Жомов не появился в Прибалтике.
О генерале Рэме Красильникове, начальнике первого (американского) отдела Второго главного управления КГБ СССР
Рэм Красильников был в то время начальником американского отдела Второго главного управления КГБ. И он был замечательным, очень, очень вдумчивым, очень грамотным и профессиональным разведчиком. Я познакомился с ним в период последних лет своей работы в ЦРУ. И даже после того как я ушел из ЦРУ и уже писал книгу под названием «Главный противник», я встречался с ним несколько раз. Он и его жена Нинель стали для меня почти что друзьями. Это было очень, очень странное время.
Во время моей последней встречи с ним, когда он все еще работал в КГБ, он дал мне вот это. Он сказал: «Милтон, ты думаешь, что это такое? Что это для тебя олицетворяет?» И я ответил: «Рэм, понятия не имею, что это. Ты мне расскажешь!» И он сказал мне, что это сделано инженерами в Санкт-Петербурге (это был красивый изогнутый кусок хромированного прута). И он сказал: «Это значит, что вы можете нас согнуть, но вы не можете нас сломать». Я подумал, что спустя годы это будет представлять ценность, поскольку только мыслящий парень, который любит Баха, Чайковского и всю эту прекрасную классику, мог бы подумать о чем-то таком.
Его имя Рэм — Революция, Энгельс, Маркс — одно из тех странных революционных имен, которыми называли детей его поколения. Его жену назвали Нинель. Она — очаровательная женщина. Это «Ленин», произнесенный наоборот, и это еще одно из тех причудливых революционных имен того поколения. Но это не значит, что он не был очень глубоким человеком.
Я считаю, что демонизация своих противников только ослабляет твой собственный подход к ним. Я нахожу, что большинство американцев и большинство людей хотят демонизировать своих соперников по существу, чтобы лишить их любой возможности быть человечными. И я всегда говорил людям, которые работали на меня, что когда сотрудник КГБ приходит домой, собака вьется вокруг него и машет хвостом, он может слушать превосходную, более сложную музыку, чем станете слушать вы, он мог прочитать больше произведений Элизабет Баррет Браунинг и Роберта Браунинга, чем когда-либо вы. Таким был Красильников.
Красильников сказал мне: «Мне больше нравится Элизабет Баррет Браунинг, чем Роберт Браунинг». Я знаю немногих американцев в мире разведки, которые могли бы понять, что он мог под этим подразумевать. Таким образом, я всегда пытался убедиться, что я понимаю человечность каждого противника, который у меня был, независимо от того, где он находился. А я был во многих странах мира. Я думаю что понимание этой стороны русских помогло нам, когда мы находились в завершающей фазе этого сражения.
