Китай в эпоху Си Цзиньпина - Зуенко Иван Юрьевич

Впрочем, с тех пор как появилось это понятие, появились и новые триггеры для цензуры: сейчас это, прежде всего, положение в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, вопрос сохранения автономии в Гонконге и целесообразность жестких мер по борьбе с коронавирусом (об этом — в третьей части книги). Любая критика на эту тему воспринимается в штыки, а потому также подлежит зачистке, хотя это не всегда целесообразно, а зачастую и просто смешно.

Например, многие темы оказались популяризованы самим фактом наложения на них ограничений и в результате стали более известными, чем были до введения цензуры. Например, кто бы всерьез задумывался о сходстве Си Цзиньпина и Винни-Пуха, если бы власти не банили жестко любую картинку с намеками на это. А новости о том, что внутри «Великого китайского файерволла» запретили изображения пустого стула, вызвали волну интереса к личности Лю Сяобо

, нобелевского лауреата, которого китайские власти не выпустили из тюрьмы для получения премии [157].

Примета нынешнего времени — сакрализация личности китайского лидера, которая поддерживается в том числе с помощью жестких цензурных средств. Российские СМИ, работающие на китайскую аудиторию, столкнулись с этим во время освещения визита Си Цзиньпина в Москву в марте 2023 года.

Государственная канцелярия интернет-информации КНР

, основание которой в 2014 году стало одним из первых нововведений Си Цзиньпина в этой сфере, ставила многочисленные препоны. Все новости из негосударственных источников с упоминанием не только имени Си Цзиньпина, но и просто его должности, подвергали дополнительной премодерации. Закрывали возможность комментирования, а в некоторых случаях занижали трафик или вовсе скрывали сами материалы, даже довольно безобидного содержания.

Относительно новостей о китайском лидере существуют даже ограничения по времени публикации — так, нельзя было ничего публиковать из аэропорта до того момента, как борт с Си Цзиньпином покинет Москву. Дополнительной проверке подвергаются любые новости с переговоров и приемов, в результате чего у китайских СМИ они всегда выходят значительно позже, чем у зарубежных журналистов.

И это при том, что с конца 2010-х годов процедура премодерации существует при публикации любых китайских информационных материалов, включая онлайн-стримы, — они идут с задержкой в несколько секунд. В этом заинтересована сама администрация сайтов, которые фактически создают собственные цензурные системы, работающие параллельно государственной цензуре. Именно на них и падает основной фронт работ по удалению «крамольной информации». Они самостоятельно блокируют ненадежного пользователя и произведенный им контент, так что в публичное пространство попадает только отфильтрованная и «благонадежная» информация.

Им помогают «фабрики цензуры»

— небольшие компании, сотрудники которых целыми днями просматривают интернет-страницы, маркируя кодовые слова, фразы, гифки и мемы, намекающие на китайских лидеров, компартию и всевозможный негатив, с ними связанный [158]. При этом пока вычисление крамолы производится в ручном режиме. Изворотливый человеческий ум все еще способен обмануть алгоритмы, и высокая степень омонимичности китайского языка с большим количеством отсылок к многотысячелетней истории Китая ему в этом сильно помогает.

Сотрудники «фабрик цензуры», которые каждый день проходят тренинги по новым интернет-мемам, такие фокусы вычисляют и добавляют их в стоп-листы, которые затем поступают на рынок. Результатом работы одной из цензорских систем, Rainbow Shield, является список из 100 тысяч базовых «нежелательных слов» и более трех миллионов производных от них. Само по себе их употребление может ничего не означать, но если в тексте или личном сообщении таких слов много, это повод обратить на пользователя пристальное внимание.

Однако на практике ситуация не выглядит такой уж драматической — прежде всего, для самих китайских пользователей Интернета. Большинство из них отлично осведомлены о том, что является «красными линиями» для цензуры, и просто старается их не пересекать, продолжая в целом вести полноценную «сетевую жизнь».

В большинстве случаев китайские юзеры не пользуются западными ресурсами, но не потому что им запрещено, а потому что неудобно, да и вообще незачем. Во-первых, на каждый запрещенный западный сайт есть свой китайский аналог, который и функциональнее, и загружается быстрее, и выглядит на китайский вкус лучше (все мигает и движется). Во-вторых, большая часть общества вполне искренне разделяет официальный взгляд на чувствительные темы: Гонконг, Тайвань, Синьцзян и так далее, а западная повестка, связанная с особыми правами сексуальных и расовых меньшинств, от подавляющего большинства китайцев бесконечно далека и непонятна ему [159].

Кроме того, при желании цензурные ограничения легко обойти. Хорошо известно, что китайские дипломаты, активно ведущие аккаунты в западных соцсетях и полемизирующие на этих площадках с зарубежными коллегами, делают это с ведома и разрешения руководства страны. Использование «запрещенных соцсетей» при этом никого не смущает.

Более того, при всех ограничениях, декларируемых правительством, находясь в Китае, так же легко найти информацию о событиях на площади Тяньаньмэнь 4 июня 1989 года, деятельности секты «Фалунь дафа»

или, допустим, порнографию, как и в любой другой стране мира. Эффективность «Великого китайского файерволла» тут ненамного выше, чем блокировки «Роскомнадзора» в России.

Собственно, государство, как кажется, и не ставит целью полностью остановить распространение той или иной информации. В большинстве случаев это невозможно. Взять те же события на площади Тяньаньмэнь — по-прежнему жива масса очевидцев, информация повсеместно распространена в Гонконге и зарубежных странах, куда массово выезжают китайские туристы. Существуют даже китайские кинофильмы, подробно рассказывающие о протестах [160]. Официально они не получили прокатного удостоверения, но их по-прежнему можно найти на видеохостингах.

Скорее, задача властей заключается в том, чтобы четко показать, что такое хорошо и что такое плохо. А далее самоцензура и традиционное для Востока уважение к государству сделают все остальное. Знать (и даже обсуждать) события на площади Тяньаньмэнь — допустимо, но постить в соцсетях 4 июня картинки с шестью и четырьмя зажженными свечами, то есть публично проявлять сомнения в правильности действий властей, подрывая авторитет государства, — нет.

В общем, практика цензуры в Китае отлично вписана в традиционную для этой цивилизации модель взаимоотношений государства и общества. Ограничения со стороны государства на распространение информации существовали всегда — как всегда существовали и способы обсуждать эту информацию, не переходя грани допустимого и не оспаривая авторитет властей, не заставляя их «терять лицо». И, хотя текущие тенденции по ужесточению контроля над распространением информации, связанные с правлением Си Цзиньпина, очевидны, говорить о том, что предпринимаемые меры особенно эффективны, пока не приходится.

А вот «ноу-хау» эпохи Си Цзиньпина действительно могло перевернуть все. Но пока дальше экспериментов (причем не самых удачных) дело не продвинулось. Речь о разрекламированной и многих напугавшей системе «социального кредита»

, сообщения о которой появились в 2014 году.