* * *
Птица вещая — троечка,
Тряска вечная чёртова!
Не стесняясь ни стóлечка,
Оказалась ты, троечка,
— Чрезвычайкой в Лефóртово!
Что ни год — лихолетье,
Что ни враль, то мессия!..
Плачет тысячелетье
По России — Россия!
Выкликает проклятия…
А попробуй, спроси
— Да, была ль она, братие,
Эта Русь на Руси?
Эта — с щедрыми нивами,
Эта — в пене сирени,
Где родятся счастливыми
И отходят в смиреньи.
Где как лебеди девицы,
Где под ласковым небом
Каждый с каждый поделится
Божьим словом и хлебом.
Осень в золото набрана,
Как икона в оклад…
Значит, все это наврано,
Лишь бы в рифму да в лад?!
Чтоб, как птицы на дереве,
Затихали в грозу.
Чтоб не знали, но верили
И роняли слезу.
Чтоб начальничкам кланялись
За дареную пядь,
Чтоб грешили и каялись,
И грешили опять?..
Уродилась проказница,
— Всё б громить да крушить!..
Согрешивши — покаяться,
И опять согрешить!..
Переполнена скверною
От покрышки до дна…
Но ведь где-то, наверное,
Существует — Она?!
Та — с привольными нивами,
Та — в кипеньи сирени,
Где родятся счастливыми
И отходят в смиреньи…
Птица вещая, троечка,
Буйный свист под крылом!
Птица, искорка, точечка
В бездорожьи глухом.
Я молю тебя: — Выдюжи!
Будь и в тленьи живой,
Чтоб хоть в сердце, как в Китеже,
Слышать благовест твой!..
* * *
Теперь тебя не уничтожат,
Как тот безумный вождь мечтал.
Судьба поможет, Бог поможет,
Но — русский человек устал…
Устал страдать, устал гордиться,
Валя куда-то напролом.
Пора забвеньем насладиться,
А может быть — пора на слом…
И ничему не возродиться
Ни под серпом, ни под орлом!
(1951)
А вот то же самое — в прозе и без историософии:
В. Г. Распутин — В. П. Астафьеву, осень 1980 г.:
«А я подумываю, не уехать ли с родины
[
т. е. из Иркутска
]
… тяжко стало и жить и работать… Выбивайся на стороне, это они не против, но не среди нас, говори о чем угодно и лучше всего о мировых проблемах и гармониях, но не о своих маленьких делах: мы хоть и в грязи, в дерьме купаемся, но это наше родное дерьмо, и нам в нем приятно. Что творится, худо ли, хорошо, — нами творится, никто, кроме газеты «Правда», не встревай. Не потерпим. Ну и что, что тебя в Москве знают, пускай там и знают, а мы не хотим. Вот и пиши о Москве, а не об Иркутске, не говори на весь белый свет, что народ похабят. Это тебе кажется, что похабят, а мы знаем, что он выправляется, благоустраивается и т. д.
В прошлом году сделали мы глупость, переехали на другую квартиру, хотя и та была неплохая. Переехали, соблазнившись большой квартирой, когда понадобилось забирать из деревни мать, и не подумали о том, что кругом будут жить коммунальщики, которых в каждой квартире как сельдей в бочке. И когда я перебрался в отдельную, я стал для них буржуем, и всю злость на нынешние порядки, не разобрав, они стали вымещать на мне. А тут еще дверь мою при ремонте кожей обтянули — это уж верх всего. И началось — то навалят перед дверью, то какую-нибудь гадость подсунут. Пакость мелкая, но неприятная, и терпением побороть ее до сих пор не удается. Мать же, поглядев на все это и поплакав, нынче сбежала от нас к сестре моей в Братск.
Пишу это не для того, чтобы поплакаться в жилетку, а из непонимания и недоумения: что происходит? Почему мы жить-то не умеем?.. Про народ наш уж и говорить нечего. Неизвестно, что теперь и народом называть. И винить его нельзя. Столько он вынес, что поневоле на стенку полез да друг друга за грудки берет, вытряхивая последнее здоровье. Дошли уж, кажется, до края — назад надо поворачивать, а задние под прежние крики и лозунги напирают, не дают повернуть.
[
Нрзб.
]
худо, но не было же такого еще и два даже года назад. Что же будет еще через два года? Я нынче в сентябре съездил снова на Поле Куликово и там чуть приободрился. Сотнями, тысячами каждый день идет и едет отовсюду народ (может, это как раз и есть народ). Хорошие лица, понимают, что к чему. Из какого-то нового духовного подвижничества идут, а не за ради туризма. Или это только кажется, потому что этого хочется? А вернулся домой, и снова тьма. Есть что-то и здесь, не может не быть, но мало и не в куче, всяк по себе вздыхает и тоскует. Остальные же или пьют, или волокут под себя». Как раз где-то в это время Распутина жестко избили в подъезде собственного дома (проломили голову), после чего он долго не мог вернуться к литературному труду»
[839]
.
С годами и я
[840]
стал пересматривать свои прежние позиции.
Но как не довести этот горькое растождествление до полного разрыва? Как пройти между Харибдой отчаяния и Сциллой тотального оправдания?
У меня нет универсального ответа, кроме самого общего: чтобы не разочаровываться — не надо было очаровываться. Знак вопроса это чаще наследство былых восклицаний.
Надежды юношей питают,
Светлы младенческие сны.
Цыплята осенью считают,
Что их оставят до весны
[841]
Выбор меры это всегда творческая задача для индивидуального нравственного чувства.
