Тропами подводными - Папоров Юрий Николаевич

Я задумался. Было интересно, но я понимал, что это и опасно. Шуточное ли дело: почти килограммовая стрела с потенциальной возможностью поражения цели в радиусе 10 метров.

С таким ружьем на барабулю не пойдешь. Словно сознательно подгоняя ход моих мыслей, доктор сказал:

— Но тогда об этом ни слова сыну.

— Это так… — Я осекся на слове и закончил фразу с уже деланной улыбкой: — Так занимательно?

— Увидишь сам. Почитай, пока я отпущу последнего больного. — И доктор, взяв с полки журнал — у него и в мастерской была библиотечка, — открыл мне нужную страницу и вышел.

В журнале «Боэмия» была статья о крепости и гаванском маяке «Эль Морро». Мне запомнилась его история. Впервые господствующая над местностью высота была использована гаванцами в качестве дозорного и сигнального места в 1551 году, [30] когда городской совет постановил: «Начиная с 1 мая текущего года на утесе Эль Морро впредь вывешивать флаги, как положено, в случаях появления поблизости пиратов». Вскоре на коралловом утесе воздвигли высокую белую башню, которой «надлежало служить наблюдательным пунктом против пиратов, ибо с высоты башни море видно на расстоянии до десяти лиг».

Первые пушки появились на Эль Морро в 1583 году, и почти тут же началось строительство крепости. Закончилось оно одновременно с воздвижением на противоположном берегу форта «Ла Пунта» в 1630 году, и с тех пор перекрестный огонь крупнокалиберных орудий накрепко закрыл чужеземцам вход в широкую и удобную гаванскую бухту.

Крепость Эль Морро дважды сдавала свои ключи противнику, но оба раза ее «брали» с суши, вначале англичане, а затем, на рубеже нашего века, североамериканцы.

В наши дни Эль Морро — гаванский маяк и наблюдательный пункт главного капитана порта. На маяке установлен морской семафор, при помощи которого власти переговариваются с кораблями, желающими войти в порт, и фонарное устройство с источником света в 200 тысяч свечей, который в ночное время виден на расстоянии 18 миль. Маяк Эль Морро загорается двумя вспышками-молниями каждые 15 секунд. Возвращение доктора я встретил словами:

— Послушай, ты что задумал? Охотиться у входа в порт? Так там ровное дно, сплошной ил и грязь.

— У бакенов есть банки. Глубина десять — двадцать метров, не больше. В это время года там гуляют…

— Акулы. Круглый год они там гуляют.

— Нет, не акулы. Поинтереснее — сабало.

Мне приходилось встречаться с этой сильной рыбой. У нее красивое тело и отвратительное рыло, но, признаться, среди моих трофеев сабало не было.

— Хочешь проверить, охотник ли ты, приглашай друга поопытнее да посмелее и, если надумаешь, звони в пятницу. А сейчас извини, срочно вызывают в клинику — что-то стряслось.

Вышел я из дома доктора с мыслью, что никакого прощального визита не получилось, а просто жизнь продолжает идти своим ходом.

У автомашины меня ожидал Альбертико, сын доктора. Я сразу почувствовал, что он ждал меня, и не просто так, а с какой-то определенной целью. Юноша, который уже учился в последнем классе школы, не стал разводить дипломатии и без обиняков приступил к делу.

— Вы можете мне помочь? Понимаете, это очень серьезно…

— Конечно, Альберто, с удовольствием, если это в моих силах.

— В ваших. Как раз только вы и можете уговорить отца…

— Ну, говори. В чем я должен убедить доктора?

— Извините, но я случайно проходил мимо и слышал, как вы договаривались выйти в эту субботу…

— Как же так, Альбертико, ты — и вдруг подслушивать?

— Знаю, это гадко, мерзко. Но, честное слово, я случайно. Вы обязательно должны уговорить отца…

— Но ведь это действительно опасно.

— Да я ничего не боюсь. Но дело не в том. Пусть отец возьмет меня, я охотиться не буду. Он всем дает такие смелые советы, всех учит, как надо быть сильным, а как только дойдет до меня… так, словно бы я сделан из другого теста.

— Он же любит тебя. — Я понимал, что говорю ерунду, и поэтому быстрее закончил: — А ты сам хочешь, чтобы мать волновалась лишний раз?

— «Любит»… А может, такая любовь человеку вовсе вред приносит, а не пользу. Пусть бы он ко мне относился, как к другим. Но, даю слово, в воду я не полезу.

— Тогда скажи прямо, что ты задумал?

— Ничего. Ну, я хочу, понимаете, хочу быть с вами на охоте и буду сидеть в лодке!

— Хорошо. Говорить не желаешь — дело твое, но насчет лодки — железно?

— Клянусь революцией!

— Тогда слушай. Завтра и в четверг будешь жаловаться на то, что болит голова и першит в горле. В пятницу тебе станет лучше, но, естественно, сам понимаешь, в субботу тебе нельзя будет идти в воду. В этом случае доктор согласится. Понимаешь? Вместе с лодочником станешь принимать сабало.

— Вот спасибо! Я знал, что с русскими не пропадешь. Альбертико повеселел и долго махал рукой мне вслед.

В тот же вечер я договорился по телефону с одним моим новым знакомым. Доминго Альфонсо пришел от предложения доктора в восторг, а я принялся разыскивать по разным книгам сведения о рыбе, с которой предстоит мне встретиться в столь опасном месте, каким является вход в Гаванскую гавань.

Сабало, тарпон, или атлантический тарпун, относится к отряду сельдеобразных. Эта смелая, уверенная в своей неуязвимости, пелагическая рыба одета, как средневековый рыцарь, в крупную и чрезвычайно крепкую чешую. Охотиться на нее решаются лишь опытные охотники.

У места предполагаемого поиска тарпуна, чуть более чем в кабельтове от Эль Морро, стояла самоходная баржа, которая по вечерам вывозит в открытое море городской мусор, а рядом небольшое греческое торговое судно. Закрепив лодку за якорную цепь баржи, мы принялись готовиться к выходу в воду. Альбертико заметно нервничал и поминутно проверял, все ли в порядке в акваланге, который мы захватили на всякий случай по его настоянию.

Матросы, особенно с «торговца», высыпали на палубы. Их загорелые, дубленные морской солью лица выражали недоумение. С баржи крикнули, что всего четверть часа назад вокруг рыскали акулы.

Мне было немного не по себе. Мною владела знакомая каждому спортсмену тревога оттого, что предстояло идти в воду с чужим, мною неопробованным ружьем и встретиться с серьезным противником.

Доминго Альфонсо был готов первым и терпеливо ждал нас с доктором. На этот раз к ружьям мы принайтовили особенно крепкие концы в 25 метров, а к ним вместо обычных поплавков — спасательные круги. Однако главная задача каждого состояла в том, чтобы ни за что не выпустить из рук ружья, так как легко раненный тарпун в состоянии утащить его даже с таким тяжелым поплавком, как круг, далеко в море.

Мутная, зеленовато-оранжевая вода и совершенно безжизненный, словно в Голодной степи, пейзаж окружил нас, как только мы оставили лодку. Дно просматривалось в глубине волнистой, покрытой илом поверхностью. Вокруг никого. Ведущим был доктор, мы, как два ястребка, по бокам и чуть сзади следовали за ним.

Встреча произошла неожиданно. Из дымки, как эскадрилья из облаков, прямо на нас выскочила стайка в пять серебристых рыб. Самая мелкая, должно быть, весила фунтов тридцать. Первым выбрал цель, изготовился и выстрелил Доминго Альфонсо: он нырнул и тут же под водой прозвучал резкий, оглушительный звук. Из дула ружья, с силой вытолкнув стрелу, белым атомным грибом вырвался газ. Тарпун метнулся в сторону серебристым лучом прожектора, а стрела, ударившаяся о его тело, как о железобетон, изогнулась, будто не имела сечения толщиной в мизинец, и стала падать на дно.

Я выбрал жертву поменьше, норовя произвести выстрел в угон, чтобы гарпун без труда проник под чешую. Однако в момент выстрела рыба повернулась боком. В ушах зазвенело, в лицо ударила волна. Я вцепился обеими руками в ружье, ожидая рывка. Но повторилась история с Доминго Альфонсо, с той разницей, что на месте, где только что находилась рыба, планировали, как осенние листья, несколько крупных ромбовидных чешуи. Стрела, как ни странно, не изогнулась.