Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ) - "Marbius"

Он отправил Иге в бокс к Эше, сам остановился, чтобы поговорить с врачом. Тот сказал, что не случилось ничего нового, состояние мальчика умеренно тяжелое, пока он в коме, ему подлечат второстепенные болячки; что не мешало бы их обоих поместить в карантин и того шустрого прогнать через полное и очень тщательное обследование. Что с этими пацанятами можно найти общий язык до тех пор, пока дело не касается вензаболеваний, а ими болен, считай, каждый первый, и он просит отца священника воздействовать на Иге своим авторитетом – врачей, тем более белокожих, эти орлы мало во что ставят и против обследования уролога, а тем более проктолога возражают яростно и категорично, а обследования нужны. Его монолог завершила бранная фраза, высказанная, из почтения к сану Амора, шепотом, быстро и в сторону: мол, он бы тому ублюдку, облагодетельствовавшему этих ребят гонореей и чем там еще, без наркоза и очень медленно оторвал яйца. Правда, Амор все равно ее расслышал, был с ней согласен, угрюмо думал, что его рвут во все стороны, как шакалы труп какой-нибудь зебры; сдохнуть бы – да откачают. И он обещал воздействовать, приложить весь свой авторитет, если понадобится, застращать, чтобы Иге относился к врачебным советам с большим уважением. Врач же отчего-то решил пооткровенничать с Амором. Сказал:

– Я здесь четвертый раз. Пока полгода, возможно, останусь сверх двенадцати месяцев. Улетаю отсюда – и думаю, что больше никогда не вернусь. Сопьюсь у себя там в Европе, и дело с концом. Или пойду в какую-нибудь крутую больницу, в которой есть все, а мое кресло будет обито крайней плотью кашалота, понимаете? И у меня будет полный штат помощников, а на пациента будет приходиться по два с половиной младших медработника. И не поверите – прохожу цикл психотерапии, немного отдыхаю и звоню Альбе: есть для меня место? Я чокнутый, отец священник. Моя крыша уехала давно и безнадежно. Но вот я представлю, что еще один такой Иге сдохнет рядом с заболоченным ручьем, или вот такой Эше истечет кровью из культи, и не могу оставаться там. В тех клиниках недостатка в кадрах не будет, а здесь, отец священник, здесь – то, что мы впахиваем по две смены через одну, уже роскошь. Была бы возможность, так и сутками вкалывали, и все равно нашлось бы дело. И все равно мы бы признавали, что не успеваем. Понимаете? Хотя о чем я говорю, вы же на своих плечах тащили тот приют, да? У нас здесь получше ситуация, с нами предпочитает дружить администрация, нас охраняют лигейские войска, и хорошо охраняют, и у нас есть какие-никакие фонды, чтобы жить не впроголодь и получать медикаменты в достаточном количестве.

Амор очень хотел ответить хотя бы что-нибудь, но слов у него не было. Закончились. Вместе с силами, а с ними голос. И Амор вместо ответа нарисовал крестик на груди врача, положил руку ему на плечо и оставил ее на пару минут.

– Нам не дается бремя, которое мы не можем снести, доктор, – произнес он. Старая, добрая, замусоленная до дыр фраза. Вздохнув, Амор продолжил: – С вами-то работают психотерапевты?

Врач выразительно закатил глаза. Амор понимающе улыбнулся.

– Ну тогда хотя бы на службу приходите, если епископ благословит ее проводить, – предложил он.

Врач пробурчал нечто невнятное, похожее на «скорее нет, чем да, а если да, то только после того, как я убежусь, что исчерпал все возможности держаться от святош подальше». Физиономия у него была очень выразительная, Амор не удержался и подмигнул ему, улыбнулся – в кои-то веки искренне, криво, плутовато. И – ему стало легче. Земля по-прежнему вращается вокруг солнца, на ней все так же существуют циники, уверенные в том, что знают все лучше всех. Отец Амор Даг будет уныло – или упрямо, в зависимости от самых разных факторов – плестись куда-то вперед.

– Ладно, пойду воздействовать на пацанву, – притворно-жалобным голосом сказал он. – А то подумает чего доброго, что раз я с вами уже целых десять минут стою, то и жить ему осталось всего ничего, до такой степени все плохо.

Врач хмыкнул. Амор направился было к Эше, а врач окликнул его:

– Вы, может, и к другим заглянете? Они будут рады. Они тут все мечтают о том, чтобы пообщаться со священиком.

Амор очень хотел отказаться. Послать к нечистому врача-агностика и все его хлопоты о душевном здоровье пациентов. Дойти до бокса, рухнуть на кровать и провалиться в сон. И он согласно кивнул. Врач радостно крикнул: «Спасибо», Амор процедил почти беззвучно: «Чтоб тебе, кровопийца…». И поспешно добавил: «… жить триста лет». И саркастично подумал, что его, злоязыкого, практически заставили проводить служения, на которые, считай, получили разрешение – отчего-то он не сомневался в способности Альбы убеждать, даже такого твердолобого типа, как его епископ. Легкомысленнные, беспечные люди.

Иге хотел остаться рядом с Эше. Амор холодно приказал ему отправляться туда, где ему выделено место. Иге – вытянулся, застыл, глядя на него круглыми глазами и не мигая.

– Пойдем, – сухо бросил ему Амор. – Отдохнуть нужно Эше, тебе, и мне тоже.

Иге вновь плелся в паре метров позади Амора. Тот же понимал, что не мешало поукорять себя, но вот беда – совесть, его неврастеничная совесть тоже пребывала в полубессознательном состоянии. У барака Иге Амор посмотрел на небо, вздохнул и уселся на скамейку рядом со входом.

– Садись, – приказал он. Иге подчинился. Сел на краешек скамейки, спрятал под нее ноги, руки зажал между колен; сгорбился, повесил голову едва ли не ниже груди. Амор рассеянно отметил, что руки у него жилистые. Натруженные. Автомат, от которого он избавлялся с такими стараниями, не один килограмм весил, а помимо него Иге учили управляться и с другим оружием. При этом об учебниках, художественных книгах, комиксах, видеокоммах Иге едва ли имел внятное понятие. Амор спросил у него: – Ты в городе когда-нибудь бывал?

После недоуменной паузы Иге покачал головой. Но он повернул голову к Амору, настороженно косясь на него, растерянно ожидая, что он еще скажет.

– В той деревне, где я был священником, семьи обычно выбирались в город на разные праздники, – улыбнувшись, сказал Амор. – Я помню, как один мой ученик, Антуан, жуткий прохвост, просто отменный шельмец, жаловался, что его не взяли на ярмарку. Помнишь что-нибудь такое?

Иге немного расслабился. Поднял голову, нахмурился – Амор заметил, как сдвинулись его брови; с сосредоточенным видом оттопырил губу.

– Я был маленьким. Мама сказала, что я маленький-маленький и останусь с бабушкой, а она поедет. А если буду хорошо себя вести, привезет гостинец, – чинно ответил он.

– И как? Ты был хорошим мальчиком? – весело спросил Амор.

– Ну-у, – замялся Иге. Тяжело, скорбно вздохнул и начал рассказывать ему, что его отправили за водой «далеко-далеко», но чтобы он вернулся до заката, а там были другие мальчишки, и они заигрались. Немного подрались, немного полазили по полям, немного порассказывали ужасы. Он вернулся – солнце село, мама вернулась, ругала его. Но утром он все-таки получил свой подарок. Что за подарок мама ему привезла, Иге не помнил, но все равно выпрямился, даже, показалось Амору, улыбнулся, повернулся к нему – и Амор порадовался, что его лицо утратило то каменое, суровое выражение. И словно чтобы быть справедливым: – Но меня и сэр майор с собой в город брал. И Эше тоже, и сержанта Ндиди, и еще двух сержантов. Он даже отвел нас в кафе. Мы ели настоящие десерты и кофе. Вот.

Амор спросил его, зачем они отправлялись в город. Не на дискотеку же. В ответ Иге высокомерно фыркнул, как, мол, такие глупости могут прийти в голову. По делам, разумеется. «Сэр майор» заказывал и забирал оружие и продовольствие. И он рассказывал: видел большие дома, много-много людей, очень много, даже на ярмарке столько не видел, машины, некоторые очень большие и красивые, блестящие, Ндиди позволял ему сидеть на их джипе за рулем и даже немного учил управлять, и Иге очень хотел бы прокатиться и на той. Конечно, резко осаживал себя Иге, автобус, который привез их в этот лагерь тоже крутой, очень-очень крутой, и в нем было очень приятно ехать. Иге хотел бы посмотреть, какой там руль.