И они говорили – Яспер говорил. Замолкал, улыбался Амору, ловил его ответную улыбку, снова что-то рассказывал, подшучивал над ним. Наконец Амор взмолился о милосердии: спать нужно! Что стало причиной снисходительной фразы Яспера: «Вам, гражданским, неполезно переутруждаться».
И еще две минуты. Амор улыбался ему – Яспер жадно изучал его лицо.
– Спокойной ночи, милосердный отче, – тихо сказал Яспер. – Благослови меня.
– Благословений тебе, друже, – прошептал Амор.
– Молись за меня, не забывай, – пробормотал Яспер – и его настроение изменилось на глазах с игривого на отстраненное, собранное, жесткое. Амор помнил и такого Яспера, и все равно содрогался, сталкиваясь с ним.
Он заснул быстро: опустил руку с коммом, закрыл глаза – и провалился в сон, проснулся – рассветало. Медработники разговаривали в голос, спина затекла – Амор по-прежнему полусидел. Ныл желудок отчего-то, гудели ноги. Во рту ощущался неприятный привкус – зубы, очевидно, следовало лечить очень интенсивно. Когда-нибудь. Кажется, треснули и кровоточили губы. Иными словами, Амор был жив и благополучен настолько, что мог обращать внимание на такие мелочи.
Свесив ноги с кровати, дождавшись, пока пройдет головокружение, усмехнувшись собственной слабости, Амор порадовался и замечательному утру. Он сунул ноги в сандалии, поднялся, постоял, восстанавливая равновесие, и побрел к выходу. Утро действительно было замечательным: и небо чистым, и воздух прозрачным. Тихо, к сожалению – не как в деревне, где каждые пятнадцать минут дает о себе знать какое-нибудь животное. Тихо, к счастью: не вмешиваются в мир никакие взрывы и выстрелы. Амор уселся на скамье, удовлетворенно вздохнул и подставил лицо солнцу. Под стать утру было его настроение – тихое, радостное, яркое; нездоровье, ссадины-царапины-язвы никуда не исчезли, но он не ощущал их – не обращал внимания, а просто радовался возможности посидеть в тишине, не в темноте, не в грязи, не преследуемому всеохватывающим страхом. Бестолковый ночной разговор с Яспером взбодрил его невероятно, хотя Амор не помнил десятой части того, о чем они говорили; Яспер не жаловался, не ругал начальство и подчиненных, не выпячивал свое «я», самолюбец хренов, он, кажется, ни о чем таком не думал вообще; слепцу и глупцу было очевидно, до какой степени он был рад видеть Амора, и от собственного сытого тщеславия, но и удовлетворения, но и чего-то куда более сокровенного, жаркого и требовательного, настроение поднималось, самочувствие улучшалось, и казалось, что солнце светит ярче, воздух пахнет ароматней, сердце бьется резвей. Жизнь все-таки стоила того, чтобы жить, рассеянно думал Амор, щурясь солнцу.
========== Часть 28 ==========
Альба Франк присоединилась к Амору за завтраком. Он смирно стоял в очереди к кухонному блоку, радуясь, что никто не признает в нем, одетом в больничные майку и брюки, священника; она стала рядом. Улыбнулась ему, спросила: «Не возражаете, если я составлю вам компанию?». Амор пожал плечами и покачал головой.
– Избавите меня от необходимости говорить, что я рад вас видеть и прочее? – добродушно спросил он.
Альба хмыкнула.
– Верх куртуазности эта ваша фраза, от… – она вовремя замолчала, перехватив молящий взгляд Амора и злорадно ухмыльнулась, когда он расплылся в благодарной улыбке. – А на самом деле вы не рады и прочее?
Амор поморщился, отмахнулся и честно признался:
– Говорить лень.
Альба скептически подняла брови. Он подмигнул ей и уставился перед собой.
Кофе они пили у нее в кабинете – Альба настояла. Амор не отказывался: себе дороже, предложение было высказано категорическим тоном, каким, наверное, майоры отдают приказы. Можно было воспротивиться, и Амор мог даже преуспеть – но это стоило сил, которые он не хотел растрачивать по пустякам. А помимо этого: замечательное утро, отличное настроение, зачем усложнять жизнь, в первую очередь, себе? И из совсем корыстного: Альба пообещала очень хороший кофе. И он послушно последовал за ней – вспомнил часы у нее на запястье, не бросающиеся в глаза, но снисходительно свидетельствующие и о своей ценности, и об умении владелицы их носить; и что-то было в ней такое, что показывало: Альба привычна была к тому, что ей подчинялись, и о власти, в частности, ее денежном эквиваленте, имела вполне четкое представление и страха перед ней не испытывала.
В любом случае, спорить с ней, противостоять Амор не собирался. Он знал за собой такую черту: охотно подчиняться людям, чья способность к управлению была им признана. Ему было проще быть ведомым, и Амор очень удивлялся, когда кто-нибудь языкастый заявлял, что это куда проще, чем вести. Возможно, это зависело от человека. Может, от ситуации. В любом случае, он шел, куда вела Альба, и радовался тому, что другие отвечают и за цель, и за путь к ней.
Кофе действительно был хорош; Амор смело предполагал, что он значительно лучше, чем тот, доставшийся бы ему в кухонном блоке. И он наслаждался пряным запахом, насыщенным вкусом, даже тем, как горяча была чашка в его руках. Альба со снисходительным удовлетворением смотрела на него, но ее взгляд не был навязчивым; она не вмешивалась в его кофейную церемонию, и он был благодарен ей вдвойне.
Когда Амор поставил чашку и удовлетворенно вздохнул, Альба отложила планшет.
– Местный кофе. Совершенно новый сорт. Стоит шельмовских денег, – с гордым видом заявила она, подняв бровь и бросив на его чашку выразительный взгляд. – В принципе, своих денег он не особо стоит, если хотите знать мое мнение, но до тех пор, пока мы не говорим о цене, им вполне позволительно наслаждаться.
Амор поднял в вежливой улыбке уголок рта, удержался – не посмотрел на запястье; а захотелось – проверить, те же на ней часы или другие, но того же класса. Пожав плечами, он с виноватой миной признался:
– Боюсь, я просто наслаждался и совершенно не пытался оценить его.
Альба усмехнулась.
– Я заметила. Хотите еще?
Амор покачал головой.
– Этого будет слишком много. Давление, тахикардия, все дела, – отмахнулся он.
Альба издала скептический смешок. Амор проигнорировал его, только устроился поудобней в кресле, скрестил ноги, зажал между колен руки и широко улыбнулся.
– Ну и ладно, – произнесла она. – Собственно, я утащила вас в свое логово не для того, чтобы травить кофе. У меня есть куда более значительные вещи на повестке дня.
– Вещи, более значительные, чем мое здоровье? Вот она, ваша табель о рангах, – с упреком произнес он.
Альба развеселилась.
– Подумать только, благочестивый отец Амор Даг жаждет признания и поклонения, – покачала она головой.
– Я маленький человек, Альба, и на все смотрю со своей кочки, – невозмутимо отозвался он. – В данном случае, опасливо выглядываю из ямки, оставленной копытом осла, и удивляюсь, до чего велик мир.
Альба удивленно подняла бровь. Этот жест получался у нее очень красиво: многозначительно, выразительно, осуждающе и одобряюще одновременно.
– Помилуйте, святой отец, ложное смирение из ваших уст? – сардонично спросила она, и в воздухе заколыхалось это скользкое слово – «ложно», оно одно.
Амор развел руками – и промолчал, только улыбнулся еще шире, прищурился лукавей.
Альба снова хмыкнула.
– Н-ну хорошо. Возвращаемся к нашим баранам, – пробормотала она. – Я поговорила со своими знакомыми. Они смогли принять мою точку зрения, что интервью с нигерийским епископом тоже может оказаться интересным. С учетом политической конъюнктуры, сложной ситуации на континенте, тяжелого экономического положения, и так далее. Кстати. А почему вы подчиняетесь ему?
– Не поверите, не знаю совершенно. Знаю только, что даже когда конференция африканских церквей получила определенную автономию, в ней принимали участие три епископа из Нигерии, и ни одного из Нигера.
Альба опустила глаза, переплела пальцы, расплела, снова подняла взгляд на Амора.
– Я не могу не восхищаться вашим мужеством – вы все-таки отправились в эту глушь, даже для Нигера.
