Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ) - "Marbius"

– Старому хрену, – поправлял его Яспер. – Упертому, самодовольному, напыщенному старому хрену, который любит красиво жить.

Амор мялся — и соглашался, к его удовольствию.

– Я выслушал ровно две минуты какой-то его проповеди, – продолжал Яспер. – Уже не помню, по какому поводу. Наверное, просто любопытство. Он говорит красивые слова, но они совершенно не связаны в мысли. Мне очень жаль, Амор, что тебе приходится выслушивать тот бред на постоянной основе.

– У него хорошо поставленный голос и впечатляющий музыкальный талант, – неожиданно ухмылялся Амор, – если не вслушиваться, то можно просто наслаждаться мелодикой.

Его кривоватая усмешка, лукаво прищуренные глаза, голова, склоненная набок в мальчишеском жесте — и Яспер забывал еще и слова его слушать. Он просто смотрел на его изображение и думал об одном — о тех часах вместе, о жаре тела, замечательной, откровенной близости, одновременно вдохновляющей и изнуряющей.

Но Амор продолжал, и Яспер снова слушал.

– … эти сложные построения, по которым выходит, что если нельзя, но правильно выбрать идеолога, то можно, и служить нужно правильно выбранному господину, а его правильно выбирают как раз кардиналы… и я оказался не просто на плохом счету, в черном списке просто потому, что за меня ходатайствовали из Европы.

Амор оказался в сложной ситуации — ему приходилось подчиняться не одному, а целым двум главам: местному, нигерийскому, но и европейскому, потому что лагерь формально подчинялся двору европейского кардинала, функционировал на деньги европейских фондов и по неместным же правилам. Это ставило Амора в сложное положение: формально сценарии службы были похожи, не считая разницы в мелочах. Формально же политика разных кардинальских дворов должна была быть максимально схожей, и ей же подчинялись епископы, а им, в свою очередь, простые священники вроде Амора. Но на деле выходило: что хорошо для европейского епископа, совершенно не подходит священнику без прихода в африканской глуши, а предполагаемое сотрудничество с европейскими клериками зарождало очень сильные сомнения в его благонадежности со стороны его епископа.

– Я хочу служить, считаю нужным, и в этом нуждаются люди здесь, – невесело признавался Амор. – Знаешь, сюда приходят из совершенно далеких провинций — заслышали, что есть священник, и готовы даже пешком приходить. Это невероятная ответственность, Яспер, Альба насторожена, и Тим относится к этим потокам с очень большим подозрением. Сам понимаешь, – он пожимал плечами. – И я понимаю.

Тим — Йонкер — очень частое имя в рассказах Амора, вызывавшее у Яспера сильное разлитие желчи. Очень хотелось взять ублюдка за грудки и потрясти как следует. Он смел угощать Амора кофе куда чаще, чем требовали самые вольные правила приятельства, давать советы на самые разные темы, включая пенсионное страхование и акции каких-то странных компаний. Он смел обсуждать с Амором политику — он был куда лучше осведомлен о делах внутрицерковных, чем Яспер, и поэтому у них с Амором могли проходить многочасовые дискуссии на самые разные околоцерковные темы, не в последнюю очередь благодаря тому, что они оба обитали в одном лагере. Яспер не знал Йонкера достаточно близко, чтобы делать какие-то заключения о его личных качествах, но это не мешало не любить его страстной, субъективной и агрессивной — вполне в духе Яспера — нелюбовью. И точно так же Яспер предпочитал не высказывать Амору своего негодования: не понял бы, но мог оскорбиться — опечалиться. Нехорошо. И последствия у этого могли быть самые неприятные для Яспера.

– … отказать в простых вещах. Когда они несут за тридцать километров новорожденных детей, я не могу не крестить их, я священник, и эту печать с меня не снимет никто, только Всевышний. Но они могут запретить мне служить. Юстин предупреждал, что ситуация складывается сложная. Я живу в этом лагере и не могу не произносить молитвы за его покровителей, понимаешь? Это вызывает неодобрение моего епископа. Я произношу молитвы за моего епископа, и Альбе мягко, но недвусмысленно пеняют на это. Мне вообще странны все эти вещи, которые творятся на самом верху. Темы проповедей, которые утверждает кардинальский совет — эти речи, которые сами кардиналы публикуют, и эта убогая книга Привеля, Яспер — нехорошие вещи там творятся. Великое Объединение заняло сколько там — тридцать лет и до сих пор не закончено, но его отменить — дело нескольких собраний. Боюсь, к этому идет. Зачем им это, зачем?

– Помнишь, кто-то сказал, что лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме, – морщился Яспер.

– Кто только это не говорил, – легкомысленно пожимал плечами Амор. – Очевидно, нынче Рим еще менее привлекателен, чем тогда.

– Или для некоторых, – поправлял его Яспер, улыбаясь: Амору плевать что на Рим, что на Йоханнесбург. Он просто хотел заниматься своим делом, хотя и считал, что оно второ-, если не третьестепенно по сравнению с другими — врачей, терапевтов, социальных работников, самих людей, оказывавшихся в лагере, которым, несмотря на всю поддержку, все-таки приходилось самостоятельно сражаться со своими демонами.

Просто потому, что это всплывало в разговорах с Амором и, кажется, должно было определить — изменить — его судьбу, Яспер тоже присматривался к тому, что происходило во всех этих кардинальских советах, в отдельных епископских дворах, чем была жива церковь в Африке и что это могло значить для Дейкстра и Лиоско — его кукловодов. А церковь не любила Дейкстра. Предпочитала Дюмушеля, была замечена в добром отношении к Лиоско, а уж насколько устойчивы ее связи с мегакорпами, судить можно было по косвенным признакам, но вполне уверенно. Что ни благодарность в адрес жертвователей, то либо мегакорп — его дочерняя корпорация, либо менеджеры из высших оттуда. Соответственно в любых речах любых высших чинов церкви звучало одобрение в адрес Дюмушеля и Лиоско, и очень отчетливый скепсис в адрес Дейкстра. После выборов настрой церкви поутих, но кардиналы все так же приятельствовали с Лиоско и не стремились высказать свое почтение будущему главе Лиги. И, признавал Яспер, чуть присмотревшись, в Европе на демарши церкви внимание обратили бы, но не придали особого значения — там другие принципы функционирования общественного мнения, иначе определяются значимые для отдельного человека факторы. В Африке церкви были силой, с которой нельзя было не считаться; некоторые проповедники были популярней эстрадных артистов, а когда человек способен собрать живую аудиторию в десятки и сотни тысяч человек и еще несколько миллионов непременно будут слушать его в сети в режиме реального времени, следовало относиться к ним с соответствующим вниманием. Определить, какой именно вклад внесли церкви таких популярных проповедников в общую сумятицу, было сложно; в некоторых аналитических записках, до которых Зубару допустил Яспера, вполне однозначно указывалось на их связь если не с топ-менеджерами мегакорпов, то с их африканскими представителями точно, и эти же проповедники слишком агрессивно выступали против политики дряхлых святош далеко за морями. Они казались Ясперу теми глупцами, кого используют в качестве рупора их какие-то скрытые пока силы, чтобы проверить, как публика отреагирует на кое-какие изменения. В принципе, если прикинуть: учитывая беспокойства, характерные для Африки последних лет, будучи уверенными, что эти беспокойства продлятся еще не один год, а верховные власти очень долго будут заняты закулисной борьбой, чисткой рядов и просто приведением политической арены в порядок, трудно было представить лучшего времени, чтобы заполучить независимость. Зачем это было нужно — неизвестно; Амор мог рассказать, наверняка изучал историю церкви, а с ней непременно — историю расколов. Возможно даже, что Ясперу было бы любопытно; с другой стороны, что-то подсказывало ему: формальные причины наверняка были связаны с догматами. Неформально: желание оказаться первым. Пусть не в Риме, но на самой вершине пирамиды. Практически это решение мало когда стоило усилий, ради этого прикладываемых; субъективно же — еще как.