Врач из будущего (Война)
Глава 1
Февральский свет
'Ты становишься своим в чужом времени не тогда,
когда начинаешь в нем жить.
А тогда, когда готов убить и умереть за его будущее.'
Пролог.
Иногда, засыпая, он по старой, почти забытой привычке искал в кармане халата смартфон. Рука натыкалась на складки простой пижамы, и сознание, уже почти уплывшее в объятия Морфея, снова прояснялось, холодное и ясное: да, он здесь. В Ленинграде, в конце 1937 года — навсегда. И это было не проклятие, а величайший подарок судьбы, который он поначалу принял за наказание.
Пять лет, целая вечность и один миг. Пять лет назад он был другим человеком. Иван Горьков… Врач-неудачник, циник, одинокий волк, запивавший свою нереализованность дешевым алкоголем в баре «Гастроном», стилизованном под советскую столовую. По иронии судьбы, первый, не осознанный тогда намек на его грядущее падение-возрождение. Его смерть была столь же абсурдной, как и жизнь: удар головой о угол стола в пьяной потасовке. Занавес… Финал…
Но занавес не опустился. Он взметнулся, открыв сцену куда более грандиозного и страшного спектакля. Пробуждение в теле двадцатилетнего Льва Борисова, студента-медика, было не воскрешением, а переселением в ад: Ад чуждости, Ад одиночества. Сорокалетнее сознание, запертое в юном теле, билось в истерике против реальности, которая не могла быть реальной. Запахи, звуки, вкусы, всё было неправильным, грубым и примитивным. И самое страшное, медицинская практика, его святая святых, оказалась полем брани с теневыми предрассудками. Лечение высокими дозами наперстянки, убивающими пациента? Отсутствие элементарной асептики? Смерть от заражения крови как обыденность? Это был кошмар.
Но был кошмар и другого рода. Исторический. В его памяти, забитой образами из учебников и, прости господи, Солженицына, этот период был окрашен в один цвет, цвет страха, крови и безысходности. «Большой Террор», «37-й год», «НКВД». Эти слова отдавались в нем леденящим душу эхом. Он просыпался ночами в холодном поту, прислушиваясь к шагам на лестнице, ожидая, что вот-вот дверь распахнется и его, шпиона из будущего, утянут в подвалы «Большого дома». Он смотрел на отца, Бориса Борисовича, сотрудника НКВД, целого замначальника ОБХСС, и видел в нем не родителя, а потенциального палача. Этот внутренний, съедающий страх был его постоянным спутником в первые месяцы.
Его спасла ярость. Ярость отчаяния. Если это сон, бред, предсмертная галлюцинация, то почему бы не сделать ее интереснее? Он начал с малого… С антисептика. С правильной постановки диагноза, каждый новый шаг был рискованным. Каждое слово на лекции могло привести к доносу. Его отец, тот самый «ужасный чекист», с первого дня почуяв в «новом» сыне опасную странность, дал ему не угрозы, а единственно верный совет: «Не высовывайся». Это был его первый урок реальности.
И он начал учиться, учиться жить, он научился маскироваться. Подавать знания будущего как «рацпредложения», «логические гипотезы», «интуитивные догадки». Он нашел первых друзей. Сашка, с его простой и ясной картиной мира, стал его якорем в этой реальности. Его преданность была слепой и безоговорочной, идущей от сердца, а не от расчета. Катя, с ее грустными умными глазами и трагическим прошлом семьи «бывших», стала его самым строгим критиком и самым верным соратником. Она видела его насквозь, чувствовала его ложь, но принимала его сущность. Именно с ней он впервые почувствовал, что одиночество не приговор.
Постепенно, шаг за шагом, его черно-белый, основанный на страхе и предубеждении взгляд, начал наполняться красками. Да, сажали, но он стал свидетелем, как сажали не «невинных», а тех, кто реально вредил. Террориста-инженера, по чьей вине на заводе погибли люди. Чиновника, годами бравшего взятки и тормозившего важные проекты. Агента, работавшего на иностранную разведку, как тот самый Семёнов в его лаборатории. Система, при всей ее суровости, работала. Она чистила сама себя, выжигая каленым железом настоящих, а не выдуманных врагов. И люди это понимали. Они не жили в животном страхе, как ему казалось из его «просвещенного» будущего, они жили с верой. Да было трудно, но была и надежда.
И он сам стал частью этой системы, не как жертва, а как созидатель. Из гениального студента в комсомольского активиста. Из активиста в руководителя лаборатории СНПЛ-1. Его «крышей» стали маститые ученые: Дмитрий Аркадьевич Жданов, Зинаида Виссарионовна Ермольева. Его защитой растущий авторитет и реальные, измеримые результаты. Его шприцы спасали жизни. Его «Крустозин» творил чудеса. Ему дали квартиру, премии, ордена. Т он женился, женился на Кате. Его родители, Анна и Борис, приняли его выбор, и в их глазах он видел не недоумение, а растущую, неподдельную гордость.
Исчезновение проклятого интернета, который в его прошлой жизни был и удобством, и наркотиком, убивающим живое общение, оказалось благословением. Люди здесь общались смотря друг другу в глаза, разговаривали, спорили. Читали настоящие, пахнущие типографской краской книги. Влюблялись, глядя на живого человека, а не на пиксели на экране. Простота и ясность человеческих отношений, их подлинность, вот что поразило его больше всего. Доброта здесь была не показной, а идущей от сердца. Честность не наигранной, а естественной. Мир был жестче, суровее, но в тысячу раз честнее.
Но самая большая трансформация, финальный акт его превращения, случился с рождением сына Андрея. Эту ночь в больничном коридоре он не забудет никогда: беспомощность, страх. Осознание того, что он, спасавший сотни жизней, сейчас абсолютно бессилен. И всепоглощающее, оглушительное счастье, когда уставшая акушерка сказала: «У вас сын. Крепыш».
Когда он впервые взял на руки этот маленький, теплый, беззащитный комочек жизни, когда крохотные пальчики сжали его палец с неожиданной силой, последние осколки Ивана Горькова растворились без следа. Исчез последний намек на циничного наблюдателя из будущего, смотрящего на всех свысока. Не осталось человека, боявшегося «кровавого режима». Остался отец, муж, гражданин, ученый… Лев Борисов…
Он смотрел на спящего Андрюшу и думал не о прошлом, а о будущем. О том, какой мир он оставит своему сыну. И он знал, что этот мир на пороге самой страшной войны в истории. Но он больше не боялся. Потому что видел, что страна, которую ему рисовали как тюрьму народов, была гигантской стройкой, молодой, сильной, полной энергии и веры. Люди вокруг него были не забитыми рабами, а творцами, энтузиастами, готовыми горы свернуть ради общей цели.
Все, что он делал до этого: шприцы, антибиотики, капельницы — было лишь подготовкой. Разминкой. Закладкой фундамента.
Теперь начиналась настоящая работа. Он обрел дом, семью, любовь. Он обрел Родину, которую понял и принял. Теперь ему предстояло сделать все, чтобы их защитить. Не как одинокий рейнджер из будущего, а как Лев Борисов, советский ученый, вставший на пути у грозовой тучи, что копилась на западе. Он смотрел в окно на заснеженный, спокойный Ленинград и чувствовал в себе не страх, а спокойную, стальную решимость.
Он был готов.
Глава 1. Февральский свет
Чертежи и техзадание на новый, двенадцати канальный электрокардиограф занимали весь широкий стол. Лев Борисов откинулся в кресле, проводя пальцами по вискам. Не хватало деталей, всегда не хватало деталей. Он знал результат, четкую кардиограмму с грудными отведениями, но путь к ней был тернист.
Шесть стандартных отведений от конечностей это вчерашний день. Без грудных мы как слепые котята, инфаркт боковой стенки запросто проглядим. А лампы… Лампы громоздкие, боятся тряски. И этот самописец с чернилами вечно течет, кляксы ставит. Эх, вот бы термобумагу как в 2018… Хотя тут вроде должна быть похожая, на основе воска…
В дверь постучали, и без лишних церемоний вошел Сашка. Лицо его, обветренное, привыкшее к сквознякам цехов и складов, светилось спокойной уверенностью.
