Времена не выбирают (СИ) - Горелик Елена Валериевна

…И короткая записочка, которую Шереметев не стал излагать своими словами, а приложил к письму. От Катерины.

«Они здесь. Приступаю к уничтожению подразделения противника».

В одиночку она их уничтожать собралась, Аника-воин в юбке. Он ей такого приказа не отдавал, сама решилась… Ежели девка доживёт до завершения генеральной баталии, он её наградит, как положено — и чин следующий, и иные почести будут. А затем самолично через колено перегнёт, возьмёт ремень да всыплет неразумной как следует. По-братски. Не прилюдно, чтоб чести офицерской не умалить. Даже Дарья за сестричку при сём случае не вступится.

Силами шереметевского корпуса Полтаву от осады не избавить. Единое, что может Карлуса от города отвести — это он, Пётр Алексеевич. Со всеми своими полками. Но торопить события, высылая авангард далеко вперёд — значит, разделить армию. То есть совершить ту же ошибку, к какой сам же Карлуса принуждает. Остаётся лишь дать Борису Петровичу добро послать осаждённым подкрепление да молиться.

Что-то одно точно подействует.

Кто там из егерской роты при Шереметеве состоит? Кауфман? Вот пусть он своих молодцов берёт и в Полтаву прорывается — с порохом и свинцом. И кого там ещё ему в помощь Борис Петрович даст.

3

Время для Кати пролетело, словно кто-то взял огромные ножницы и отрезал его кусок. Вроде только солнце чуть ли не в зените стояло — а уже висит над горизонтом. Неужели вырубило?

Она обнаружила себя на стене, уютно свернувшейся на охапке соломы между какими-то бочонками и пушечным лафетом, возле которого, на небольшом расстоянии от упомянутых бочонков, на камнях и ящиках сидели, негромко переговаривались и покуривали трубки бомбардиры в красных кафтанах. С трудом разлепив веки, Катя поняла, что бочонки те пороховые, и она наблюдает вопиющее нарушение техники противопожарной безопасности. Сейчас бы наехать на этих пушкарей — не сильно, по-свойски — но, во-первых, не было сил даже рассердиться, а во-вторых, она поняла, чем укрыта от свежего майского ветерка.

Сине-красным офицерским кафтаном Белгородского драгунского полка. Таким же драным и грязным, как и её преображенский.

Бомбардиры заметили её пробуждение.

— О, Васильевна проснулась, — сказал один из них, судя по мундиру — сержант, старший орудийного расчёта. — Нам тебя драгунский капитан велел постеречь, а как поднимешься — то и накормить.

— За то спасибо, братцы, — ответила Катя, с удивлением обнаружив, что способна членораздельно говорить. — Где это я? Покровский бастион, что ли?

— Он самый. Здесь тихо пока. Ты лежи, Васильевна, ежели что, сами поесть сообразим.

— И выпить, — второй бомбардир достал из сумки фляжку. — Хлебного вина девице не предложу, а токайское есть.

Всё тело болело так, словно её весь день били палками. В ушах звенело, перед глазами при малейшем движении возникала тёмная завеса. Непорядок: это явные последствия кровопотери. Надо пить побольше воды, что-нибудь съесть и закусить парой зёрнышек кофе, завалявшихся в кармане с ночи. А вот вина употреблять не стоит. Карл Карлович наверняка готовит второй штурм, нужна ясная голова. Да, она вряд ли сможет участвовать в общей драке на стенах, но вполне способна побыть в роли снайпера. Повыбить вражеских офицеров — милое дело. А если «дикие гуси», изрядно ощипанные при первом штурме, налетят — то вообще идеально. Главное, посчитать, сколько у неё осталось трофейных патронов, и подумать, где бы сама решила пролезть на месте тех наёмников.

На город до и дело падали бомбы: шведы старались по мере сил исполнить свои обещания стереть его в порошок вместе с защитниками и жителями. Если бы Левенгаупт доставил своему королю полный обоз с продовольствием и орудиями, собранными в Польше, дела у осаждённых могли бы быть много хуже. Но так как генерал обоз не довёз, то у Карла под рукой было не более сорока пушек разного калибра. Подходящих для осадной стрельбы — менее тридцати. Причём, полтавские пушки тоже не молчали: на западных фасах канониры делали всё, чтобы накрыть шведские батареи… Катя вызнала реальное количество артиллерии противника, пока кружилась около шведской армии, стараясь высмотреть и подслушать как можно больше. Помнится, как-то придавила неосторожного солдатика и переоделась в сине-жёлтый мундир. Немного подождала, пока пройдёт колонна, и прибилась к другому полку, притворяясь заблудившимся глуповатым парнем-новобранцем из Сконе. Это приключение едва не стоило ей головы — шведский офицер оказался больно подозрительным, пришлось быстро исчезнуть оттуда. Но больше она такие номера не повторяла: овчинка не стоила выделки.

Преодолевая боль и головокружение, Катя кое-как привела себя в состояние «сижу, не падаю». Аккуратненько свернула драгунский кафтан, положила сбоку. Пока окончательно приходила в себя, рядом возник бомбардир-сержант — в одной руке глиняная миска с горячей мясной кашей и деревянной ложкой, в другой большая кружка прохладной воды. Видимо, опытный вояка тоже решил, что винцо, даже токайское, сейчас ей ни к чему. Аромат от каши шёл такой, что Катя забыла обо всём.

— Спасибо, — прохрипела она пересохшим горлом, хватаясь за миску с ложкой.

— Ешь, Васильевна, — нет, ей не показалось: в голосе пушкаря сквозили уважительные нотки. — Значит, и правда раны твои не смертельные, не то бы воротило от снеди.

— Благодарствую, — повторила Катя, пять минут спустя возвращая опустошённую посуду. — Как звать тебя, братец?

— Фёдором кличут.

— А по батюшке?

— Да мы люди простые, незачем по батюшке величать, — рассмеялся сержант. — Андреевич я. Так и писан в полковой прописи — Фёдор Андреев.

Пушкари начали посмеиваться: мол, ежели скоро управилась, может добавка надобна?

— Куда ей, — отмахнулся от них сержант. — Добро, ежели сию кашу тело примет… Отчего в лазарете не осталась, Васильевна?

— Что я там забыла, Андреич? — Катя блаженно зажмурилась, чувствуя, как по телу начало расходиться тепло от съеденного, мало-помалу разгонявшее смертельную усталость. — Кости целы, руки-ноги на месте, голова не дырявая. Значит, и драться могу.

— А от свея раны стрелены, Васильевна — нешто не болят?

— Болят. Значит, жива ещё…

Болтая с пушкарями и постепенно приходя в чувство, Катя произвела, если так можно выразиться, мысленную ревизию полученных повреждений. Кости и правда целы, тут повезло. А вот мягкие ткани не пробиты — распороты вместе с кожей. Сперва ей досталось от шведских шпаг, потом как минимум одна пуля калибра 5,56 пропахала правое бедро по поверхности, а другая — правый же бок, чиркнув по рёбрам. То, что вся физиономия исцарапана каменной крошкой, это вообще классика, тут сегодня все такие красивые. Но те две раны сперва вызвали серьёзное кровотечение, а теперь, начиная затягиваться под повязками, нестерпимо болели и саднили. Хорошо хоть догадалась положить на них Дарьину мазь, не то бы ещё сепсис заработала. Прочие дырки в кафтане — действительно от клинков и пуль, но Бог миловал. Катя ещё раз убедилась, что шерстяное сукно хорошего качества, на которое Пётр Алексеевич не жалел денег — одевать гвардию — иногда могло держать скользящие удары холодняком, да и пуля на излёте попросту вязла в ткани. Местная пуля, конечно, не 5,56.

Количество синяков, ушибов и прочих кровоподтёков она оценить не могла, но, если судить по ощущениям, в гематому превратилось всё тело. А ведь ещё от падения с лошади половина корпуса была в сине-радужных разводах. Нынешний бой наверняка добавил «красок». Но прикидывать площадь поражения было некогда. Если переживёт эту ночь и следующий день, то сразу сходит в баню. Не переживёт — патологоанатомов здесь не наблюдается, а в могиле всё равно, сколько на тебе синяков.

«Значит, пока живём, — подумала Катя, потихоньку начиная разминать мышцы привычными движениями. — Один штурм я ещё продержусь. Вот если дело затянется, то насчёт следующих сильно не уверена».

Она давно приметила, что не испытывает никакого дискомфорта в общении с обычными людьми восемнадцатого столетия, несмотря даже на разницу в речи и воспитании. Может, сами люди здесь проще, чем их далёкие потомки триста лет спустя? Бог его знает.