Вариант «Бис» (с иллюстрациями) - Анисимов Сергей

– Бэ-Че Пять! – Иванов, потрясенный не меньше других, но способный говорить благодаря огромной порции адреналина, выплеснутой в его кровь перед ударом, заорал в переговорник, и это подействовало отрезвляюще. Сразу несколько человек бросилось к телефонам, пытаясь перекричать грохот и звон, от которого прогибались корабельные стекла в узкой щели рубки.

Шестидюймовки линкора рявкали побатарейно каждые три секунды, служа фоном сотрясающим все залпам главного калибра. Командир пятой БЧ в глубокой норе центра борьбы за живучесть, отделенный от рубки тремя десятками стальных переборок, сам еще не знал ничего, и его доклад, прерываемый глухими паузами размыкаемых сотрясениями контактов, ничего не дал. Шестнадцатидюймовые орудия «Советского Союза» в очередной раз взревели, откачнув корабль вправо, и почти одновременно с этим его корпус подбросило ударом еще одного попадания. Можно было если не услышать, то почувствовать, как ухнул, лопнув, броневой лист, и вибрация рвущихся металлических связей разлетелась от точки попадания где-то на левом борту. Самым поганым было то, что ничего не было известно, ни куда и как в них попали, ни сумели ли они попасть в кого-нибудь в ответ. Западная часть горизонта оставалась непроницаемо-черной, мелькающие в ней огни создавали сюрреалистическую картину, никак не способную проявить понятным для разума изображением свое убийственное содержание.

Вставший в сотне метров от борта гигантский столб воды закрыл половину обзора, залив брызгами стекла. Линкор, повинуясь командам пришедшего в себя командира, стремившегося вырваться из-под накрытий, тяжело разворачивался вправо. Несколько залпов англичан, не успевших вовремя уловить его маневр, легло за кормой, потом на левом борту – близкими недолетами. Связь с рубочным КДП переключили на несколько минут на динамик, и азартные крики управляющего огнем слегка сняли давящий страх смерти. В морском бою, как теперь становилось ясно, всегда кажется, что противник стреляет вчетверо чаще тебя и по крайней мере втрое метче. Здесь необходимы профессионально крепкие нервы, чтобы понять истинное положение вещей. Почти четыре сотни шестнадцатидюймовых снарядов просто не могли пропасть впустую, и Бородулин с Науменко наверняка сумели хоть сколько-нибудь из них положить в цель. На ночных стрельбах со ста кабельтовых, как все помнили, им удалось выдать аж одиннадцать процентов попаданий – по снаряду в двух последних залпах из шести положенных. Сейчас это, значит, составило бы… Иванов со злостью оборвал свои размышления, вернувшись в действительность. Происходящий вокруг сумасшедший дом нисколько не походил на знакомую до последней коряги Лахту, и сравнивать проценты было нелепо.

Кое-чего артиллеристы, сожравшие уже половину боезапаса, впрочем, видимо, добились – как-то неожиданно, необъяснимо, британская эскадра уменьшила ход и повернула влево, резко увеличив дистанцию. Это стоило, судя по злобным воплям Науменко сверху и сжатым зубам самого старшего артиллериста, нескольких ушедших «за молоком» драгоценных полных залпов. Иванов поглядел на часы – бой длился, оказывается, всего двадцать с небольшим минут, и опустошить погреба англичане, при всем желании, просто еще не могли. Значит… Не хотелось, конечно, так беспардонно надеяться на хорошее, но неужели им что-то действительно удалось? Дистанция все время была слишком большой для решительного боя, приблизиться как следует англичане так и не рискнули, и что из этого? Вот-вот начнет светать, тогда они тем более не станут приближаться, а для больших дистанций «Советский Союз» защищен достаточно хорошо…

– Сколько до рассвета?

Флаг-штурман отозвался сам, хотя не был подчинен Иванову.

– По таблицам – еще восемь минут, но уже здорово посветлело справа, они нас сейчас хорошо видят.

– Интересно, почему они тогда отходят?

Несколько человек одновременно кивнули, видимо, их занимал тот же вопрос. Остальные просто молча смотрели на Левченко, ожидая от него хоть какого-нибудь ответа.

– Их трое, – адмирал говорил медленно, тщательно подбирая слова. – И даже если Егор Алексеевич с Николаем Андреевичем одного попятнали, то странно… – он на мгновение замолчал, наклонив голову и словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. – Действительно, почему бы им сейчас не долбануть по нам?

– Эсминцы справа!!!

Дикий крик офицера, стоящего с телефонной трубкой в руке, бросил всех к рубочным щелям. Старший артиллерист, буквально зарычав, оттащил за плечо какого-то не в меру шустрого кап-три из штабистов, пытавшегося протиснуться к свободному проему мимо него, и сам уткнулся в окуляры вспомогательного визира. Про то, что приближалось к ним с востока, нельзя было, конечно, сказать ничего определенного – это напоминало цепочку улиток темно-оливкового цвета, ползущих по почти такого же оттенка листу цветной бумаги. Что-то из них такое торчало, неразличимые ниточки мачт, пятнышки отбрасываемых надстройками теней, и ни одного огонька или блика, просто мрачные вытянутые пятна.

– Головным «графство», – голос флаг-офицера был сухим и напряженным, но звучал ровно, как и подобало при его должности ходячего справочника. – За ним легкий, из новых, потом уже эсминцы. Строй уступа вправо, разомкнут…

– Точно они с эсминцами тяжелый крейсер погнали? – перебил его кто-то из моряков – вполне по-хамски, надо сказать.

– Взгляни сам, это Карл Цейсс, – кавторанг сунул перебившему его свой бинокль, вежливо придержав ремешок. – Трубы различаешь?

– Ну?

– Что ну? Вторая тень между трубами в полтора раза толще, и вообще у кого ты еще три трубы видел?

– Тоже верно.

Закусивший губу офицер вернул бинокль, протянув его через голову втиснувшегося между ними, дышащего, как загнанная лошадь, кап-лея с перекошенным лицом.

– Сколько эсминцев всего? – Иванов, сам пытающийся сдержать прерывающееся дыхание, спросил коротко и жестко, как ударил.

– Шесть, товарищ командир…

– Это сила, нечего сказать. Товарищ адмирал, – полуобернувшись к Левченко, он чуть растянул рот, заставляя себя произносить слова спокойнее. – Возможно, стоит напрямую натравить на них «Кронштадт», у нас и так забот хватит…

Видя, что Левченко не реагирует, шевеля тубами под тенью, откидываемой биноклем, Иванов добавил:

– Я поддержу его противоминным калибром и универсальным, для шума. Если он не задастся целью обязательно кого-нибудь утопить, то сможет устроить им пару горячих часов.

– А так и сделаем!

Адмирал неожиданно отбросил окуляры бинокля от глаз, поморгал, фокусируясь на происходящее внутри рубки, и, обернувшись к флаг-офицеру, сказал, с видимым удовольствием от своего знания:

– Эсминцев пять, а не шесть. Третьим еще один крейсер, малый.

Не теряя ни минуты, он вытянул указательный палец к офицеру связи, стоящему с уже открытым блокнотом в руке, продиктовав ему короткое приказание. Это заняло секунд двадцать, и, закончив, Левченко, снова готовый включиться в работу, вдруг с удивлением заметил появление какого-то нового фактора. Кормовой КДП главного калибра перестал выдавать данные, и все попытки прозвониться к нему были безуспешными. Иванов орал в телефон на командира БЧ-5, но тот ничего не знал про пост, занятый нарастающим креном, расчетами контрзатоплений и разрастающимися пожарами. Линкор горел, и низкое, хотя и сильное пламя пожара на правом борту делало его отличной целью для приближающихся английских крейсеров и эсминцев. Яростно выматерившись, командир корабля достаточно ровным, однако, голосом обратился к согнутому над визиром старшему артиллеристу:

– Егор Алексеевич, это, кажется, ваша епархия. Я посылаю вашего лейтенанта, будьте в курсе.

Спина Бородулина напряглась, но, кроме банального «угу», он ничем не показал, что слышал обращенные к нему слова. Иванов несколько секунд с ненавистью смотрел в спину не соблаговолившего обернуться к нему капитана второго ранга, и тот это явно чувствовал, хотя и водил из стороны в сторону своими трубками. Поднявшись наконец, он сам заорал на «своего» офицера: «Не слышал, что ли? Бегом!!!» Тот сорвался с места, протиснувшись ужом мимо штабистов, нырнул в приоткрытую старшиной рубочную щель и пропал. Все невольно проводили его взглядами, потом внимание приникших к щелям офицеров привлек стиснутый океаном хищный силуэт «Кронштадта», прошедшего контркурсом кабельтовых в тридцати по правому борту. Неподвижные башни линейного крейсера вызвали тревогу, но никаких следов пожаров видно не было, а яркий бурун выдавал высокую скорость. Москаленко, видимо, развернул корабль всем корпусом, как кабан, переведя новые цели на тот же левый борт.