— Да, был, — согласно закивал Апраксин. — Только вот сапоги ты ему сам специально подсунул. Да так мастерски сделал, чтобы набойки с гвоздями всем были видны.
— Ничего я не подсовывал!
— В НКВД ты это расскажешь! — зло засмеялся Апраксин и кивнул мне: — Лёшка, не веришь мне?
— Уже не знаю, — обомлел я, косясь на когда-то бывшего друга и командира.
История с сапогами действительно была странная. Но также я помнил и о том, что именно я увидел те злосчастные сапоги, что были на предателе Зорькине.
«Увидел, и сам рассказал об этом чекисту. Сейчас же из слов Апраксина получается так, что Воронцов с умыслом надел эти сапоги на одного из своей группы предателей и показал их мне. А зачем? Хотел сойти за своего? Чтобы я ему больше доверять стал? Чушь! Я кто? Генерал? Маршал какой-нибудь? Зачем ему это? Какой профит он с этого мог бы получить? Да никакого! Поэтому всё сказанное — это подгонка фактов и явно какая-то ошибка!»
Так как версия была крайне слабая, решил о мотивах того разоблачения поинтересоваться у Апраксина.
— И нахрена ему это было нужно? Какую цель он тем разоблачением преследовал?
— Так чтобы втереться в доверие! — пояснил боец.
— К кому? К нам?
— К нам. В смысле не к тебе или ко мне лично, а ко всем нам: комдиву, к его заместителю и штабу.
Скрывающийся за личиной Воронцова презрительно фыркнул и процедил:
— И что же я хотел, по-твоему, сделать?
— Откуда мне знать? Вероятно, собирался в наши ряды дальше внедряться.
— Бред! У тебя нет никаких доказательств. Одни предположения.
— Это ты прогадал, товарищ лейтенант госбезопасности, или кто ты там по их званию? Как тебя звать-величать? Штурмбанфюрер какой-нибудь? Или не дослужился ещё?
— Это бред, я не враг! Лёшка, не слушай его. Он нас на мушке держит, а не я. Значит, он предатель и есть. Либо предатель, либо сумасшедший! Мы же с тобой ещё с Троекуровска знакомы. Вместе же из больницы выходили. Помнишь, как грузовик угнали?
— Помню, — кивнул я и посмотрел на Апраксина. — И немцев мы ещё при этом уничтожили и захватили.
— А ты, Лёшка, его не слушай. Он всё складно поёт. Знаю я как вы оттуда выходили, ты же нам сам рассказывал. Но там всё было шито белыми нитками! Напомнить? — Горячо заговорил боец и, не дожидаясь моего согласия, продолжил: — Ты без сознания в больнице Троекуровска был. Так?
— Да. Там я его впервые увидел. Хотя он…
— Вот именно! Вспомни, как ты о нём вообще узнал. Помнишь? А я тебе напомню твои же слова. Ты его не узнал, а увидел в больнице первый раз. Это он тебя убедил, что вы с ним и ранее были знакомы. Я помню, как ты рассказывал эту историю. Он говорил тебе, мол, это он тебя с линии фронта возвращает домой. Что, мол, вёз он тебя на вокзал, и вы под бомбёжку попали. А после этого, мол, в госпитале оказались и случайно в подвал провалились. Так?
— Так оно и было. Что ты тут сочинить пытаешься⁈ — прорычал чекист, который, очень вероятно, никаким чекистом не являлся.
— Да замолчи ты! — оборвал его Апраксин и продолжил пояснение: — Так вот, наврал он тебе тогда, Ляксей. Узнал, что ты ничего не помнишь, и решил этим воспользоваться. Ты ему нужен был. Понимаешь? Нужен!
— Зачем? — спросил я.
— Для алиби.
— Гм, алиби?
Я покосился на Воронцова.
Тот ожидаемо ответил:
— Говорю тебе, он всё врёт. Я был контужен и ранен, как и ты. Мы же вместе ранение получили. Вместе проходили лечение. Не верь ему, Забабашкин.
Апраксин на это только усмехнулся.
— Видал, как заливает? Со смеху умереть можно, вражина гадская! — И вновь замахнулся на немецкого диверсанта прикладом.
Это мне и было нужно. Я мгновенно прыгнул вперёд, сокращая дистанцию, и с размаху локтем ударил Апраксина в нос.
От боли тот выронил винтовку, но я успел её перехватить, сделал кувырок через голову и, развернувшись, направил оружие на подозреваемого в предательстве чекиста, который в это время уже вскочил на ноги, сказал:
— Не двигаться!
— Забабашкин, ты что⁈ Тоже с ума сошёл? Это ж я! — немедленно заговорил псевдо-Воронцов.
— Разберёмся! А пока сядь на место, — казённым тоном приказал я, перевёл ствол мосинки на Апраксина, и сказал: — И ты тоже, Роман Петрович, присаживайся, на чём стоишь.
Боец, зажимая нос, из которого шла кровь, исподлобья набыченным взглядом посмотрел на меня, сплюнул на траву и сел на поваленный ствол дерева. Метрах в трёх от него на том же дереве расположился наш бывший командир.
— А теперь, граждане, давайте спокойно поговорим и наконец выясним, кто из вас двоих шпион и кто сумасшедший, — стараясь говорить как можно жёстче, произнёс я, при этом, на всякий случай, отойдя на пару шагов назад.
— А тут и говорить нечего– Апраксин враг! — моментально сказал псевдочекист.
— Я⁈ — возмутился боец. — Да ты совсем, что ль, умом тронулся⁈ Я раненый в бою!
— Я тоже! — тот, кто был чекистом, показал на своё плечо.
Апраксин натужно засмеялся.
— Это разве ранение? Тебя Якименко при переправе через реку специально так аккуратно ранил, чтобы ни один важный орган не был задет.
— Специально⁈ А у тебя что, задеты органы? Ты тоже ранение в грудь получил.
— Не задеты! Но меня снайпер немецкий подстрелил, а тебя твой дружок-камрад аккуратненько так подрезал. Есть разница!
Эти два гражданина стали разговаривать так громко, что не было сомнений в том, что в тихом лесу мы слышны за многие десятки, а то и сотни метров.
Решил ругань пресечь.
— Граждане, своими возгласами вы привлекаете внимание врага. И нет сомнения в том, что тот, кто вопит громче всех, тот с большой вероятностью и является немецким диверсантом, ибо делает всё для того, чтобы быть услышанным поисковыми группами противника, кои, без сомнения, шастают сейчас по округе! А потому, кто ещё раз громче всех крикнет, тот будет автоматически признан немецким диверсантом и получит от меня подарок в виде пули. Сами знаете, я стреляю неплохо, а уж с такого расстояния вообще вряд ли промахнусь. Так что, прежде чем впредь заорать, настоятельно советую перед этим всё ещё раз хорошенько обдумать.
Вероятно, тон мой был в должной мере зловещим, и оба сидевших передо мной человека поняли, что я не шучу. Поэтому тут же замолчали, синхронно кивнули и тем самым дали мне понять, что с условием договора согласны и шуметь не будут. И это было именно то, что нужно, чтобы максимально корректно разобраться в сложившейся ситуации.
Решил вернуться к прерванной из-за экспроприации винтовки теме.
— Так что ты там, Роман Петрович, говорил про машину, на которой я с Воронцовым выбирался из больницы Троекуровска?
— А то и говорил, что враньё всё это, — насуплено произнёс тот, поглаживая разбитый нос.
— Конкретней!
— Да куда конкретней-то⁈ Неужели непонятно, что вам специально подогнали к больнице грузовик, чтобы было на чём уходить из города?
— И подставили под нож своего солдата? Водителя-то нам пришлось ликвидировать, чтобы завладеть транспортным средством.
— Да что для них обычный солдат вермахта? Тьфу и растереть. Им главное было хорошую легенду создать — железное алиби должно было получиться! Вот и оставили вам и солдата и пленённого вами потом майора. — Апраксин вздохнул и стал мне втолковывать мягким тоном, как будто бы объяснял несмышлёному ребёнку. — Сам-то ты подумай, Алёшенька, ну спрашивается, с чего бы это в прифронтовой полосе машина с офицером и без охраны ездить стала? Помнишь, как вы её грузовиком протаранили? А откуда та машина там взялась? Ты себе этот вопрос не задавал? А напрасно. Если бы задал, то уже давно бы ответ получил — всё это спектакль был.
Я попытался напрячь память, вспоминая те действительно странные и драматические события. Ночь, дождь, машина и…
— Там же ещё охрана была — мотоцикл с экипажем, — словно прочитал мои мысли диверсант, носящий чужую фамилию Воронцов. — Так что машина была не одна.
Но Роман Петрович легко парировал этот аргумент.
