Спасти СССР. Реализация (СИ) - Большаков Валерий Петрович

— Ладно, — вытолкнул я непослушным языком.

— Тогда и ты запоминай, — усмехнулся резидент. — Место номер один — «Галёра», как здесь выражаются, нижний этаж. Место номер два — Летний сад. Место номер три — Московский вокзал. Когда позвоним, просто назовем номер условного места. Да, и пусть действует временной лаг — плюс день, плюс час. Понятно? Если мы при звонке говорим: встреча сегодня в два, то на самом деле встречаемся завтра в три.

— Всё?

— Всё! — Вудрофф раскинул руки по спинке скамьи, подставляя лицо негреющему солнцу.

Я поднялся и зашагал прочь, не оглядываясь. Мои ноги ступали, как заведенные, будто сами по себе. В голове звенела пустота, а в душе калился холод.

«Это конец», — подумал я.

Глава 4

Четверг, 9 ноября. Ближе к вечеру

Ленинград, проспект Огородникова

Шестьдесят первая годовщина Великого Октября минула для меня, как в тумане… Нет, как в дыму — даже, мерещилось, попахивало угаром. Наверное, чад от сожженных мостов нанесло…

Внешне я был подчеркнуто спокоен, а навалившаяся депрессия притворялась легкой меланхолией — мама, и та ничего не заметила… Вот только угнетала не обычная подавленность, что порой минусует настроение — я чувствовал себя полностью раздавленным.

Даже страх — омерзительно-слизкий, изматывающий страх — покинул меня, вытек из моей трясущейся, желеобразной тушки. И черное могильное отчаяние не задержалось — душа как будто опустела. Одно лишь усталое равнодушие закисало липкой мутью…

А подчас, как будто опамятовавшись, тягостно спохватясь, я впадал в болезненную суету, судорожно перебирая, как четки, всю цепочку давешних событий, прокручивая в сознании весь тот «ужастик» у Театральной площади — и сникал, понимая, что круг замкнут. Исхода нет.

Так отошли «ноябрьские». А в последний день каникул я проснулся, неожиданно ловя обрывки хорошего, влекущего сна — из тех, что тают на заре, оставляя по себе невесомое ощущение сбывшейся мечты, умильно-алогичной, но волнующей.

Нет, улыбка пока не выгибалась, уминая ямочки на моих щеках, а в зеркале по-прежнему маячило отражение мрачное и встрепанное, но хоть не пришлось брезгливо морщиться, глядя на безвольно распущенный рот — губы твердо сжимались, с холодной решимостью последнего шага…

«Юморим?» — кисло усмехнулся я.

Сегодня мне удалось с аппетитом позавтракать, а не бездумно глотать, что мама наложит в тарелку. Правда, сделать тот самый шаг я всё еще не был готов — и впрягся в математический воз. Потащил его по ухабам модуляров, по колеям эллиптических кривых над полем рациональных чисел…

Часам к трем я высвободился. Остывая от математического жара, пообедал наскоро, доев вчерашний фасолевый суп, и отправился «погулять». Подышать зябкой сыростью, подумать…

Уже вышедшего из парадного, меня передернуло — на голову я натянул ту самую лыжную шапочку, что запомнилась Синтии Фолк. Вот что мне стоило натянуть трикотажное изделие получше — и спрятать эти дурацкие уши⁈

Шпион палится на мелочах. Да… Спалился уже…

Нахохлившись, я медленно брел вдоль проспекта. Выпавший снег подтаял, урывочно белея наметами и черня асфальт талой влагой. Формальное тепло — как в холодильнике — не грело, но и ветер не задувал. Лишь изредка взвеет стыдливо, словно не удержав порыва, и стихает, таясь в переулках и путаясь в голых ветвях.

Ленинград посмурнел. В полуденную пору, бывало, хмарь расходилась и небо весело голубело в прорехах клубистых туч, а нынче облачность угрюмо сплотилась, наливаясь свинцовой тяжестью, провисла, цепляя шпили и купола.

Я поежился. Сунул руки в карманы, да и побрел себе дальше.

«Они меня не завербовали, просто раскрыли, — волоклись пасмурные мысли. — Все эти доллары с подписями — ерунда, стандартный набор крючков для мелкой рыбешки, а я — улов крупный, рано меня подсекать… ЦРУ никогда и ни при каких обстоятельствах не поделится компроматом на лопоухого Дюшу, да еще с чекистами! Так что… Перед нашими я чист. Ну да, сболтнул про „Храм народов“… И что теперь? Всё равно же надо было подкинуть эту инфу американцам, пусть спасают своих… А КГБ ничего не узнает! Разве рыжий Вудрофф уступит свою добычу?»

Мои ноги незаметно вынесли меня к райкому. В его окнах кое-где горел свет — шестой час уже. Я оттягивал встречу с Чернобуркой, как тот трусоватый гражданин, что мается с больным зубом, но визит к стоматологу переносит на завтра, на послезавтра… «На потом».

Урча мотором, рядом со мной притормозила машина. Я обмер, но нет, это была не «Хонда», а блекло-синий «Москвич». Над его кургузым багажником колыхалась «удочка» длинной штыревой антенны, а за рулем сидел Минцев.

— Привет, Андрей. — Он с интересом глянул на меня. С интересом энтомолога, высмотревшего редкого мотылька. — Ты, случайно, не к Светлане?

— К ней, — признался я чистосердечно.

— Лучше составь компанию мне, — Георгий Викторович похлопал по сиденью справа. — Свете вредно волноваться… Да я и званием выше! — Он невесело усмехнулся.

Я, как робот, обошел малолитражку и плюхнулся на переднее сиденье. Боязни, тревоги, надежды — всё смешалось в моей бедной голове.

«Минцев знает⁈ — носились вспугнутые мысли. — Откуда? Оттуда…»

— Меня вербовали «цэрэушники», — ляпнул я, холодея, словно в прорубь окунулся.

— Когда? — хлестнул резкий голос Минцева.

«А он даже не удивился!» — мелькнуло у меня.

— Шестого! — выпалил я, торопясь избавиться от всей той мерзкой накипи, что осела внутри. — Утром позвонила девушка, представилась корреспонденткой из «Комсомолки», наговорила комплиментов… Мы договорились встретиться с ней в скверике у Театральной площади. У меня и мысли не возникло, что это подстава! Обрадовался даже… Думаю, вот здорово — все прочитают про наш клуб, о «раскопках по войне»… Ну, а о чем еще писать «Комсомольской правде»? — Я излагал давешние события отстраненно, как бы вчуже, уже не совсем веря, что подобное случилось со мной, и с каждым отпущенным словом, чувствовал растущее облегчение, схожее с накатом приятной опустошенности. — А эта… Она назвалась Светланой Павловной, хотя в ее речи чувствовался прибалтийский выговор. Я еще, помню, насторожился: как же она собралась интервью брать? Ни блокнота у нее, ни диктофона… А эта… сначала автограф у меня взяла, потом конверт подсунула, а из него доллары сыпятся! Я… Не люблю этот глагол, но тогда я просто обалдел! Сижу, как дурак, глазами хлопаю… Девица уже умотала, а на ее место подсаживается этот рыжий… Фред Вудрофф.

Минцев слегка напрягся, а взгляд его прицельно сощурился:

— Он сам так представился?

— Ну да! Я, говорит, резидент, да хвастливо так, а ты только что расписался в платежке… за шпионаж в пользу США! И показывает мне фото с «Поляроида»… Но тогда я еще не боялся. Растерянность была, это да, но как-то, знаете… Собрался, что ли. Выкручусь, думаю — и сразу к Светлане Витальевне! У меня тогда в голове одна мысль засела, одна причина такого жгучего интереса к моей персоне — математика!

— Математика? — вздернул брови Минцев. — А причем тут математика?

Он откинулся на спинку сиденья, непонимающе буравя меня зрачками.

— Да притом! — Я деланно разгорячился, словно пробуясь на роль непонятого вундеркинда. — Просто… Ну, нечаянно сделал открытие! С июня мой метод используют в Госплане, а в сентябре заинтересовалось Минобороны. Конкретно ничего не скажу, я подписку давал, а мои работы засекретили. Ну, там… Космос, в основном…

— Серьезная тема, — мой визави смотрел с понятным недоверием.

— Еще какая! — с готовностью подхватил я. — Ну вот… Слушаю этого Фреда, а сам думаю, откуда он про мои алгоритмы узнал? Так этот чертов резидент ни слова, ни полслова про математику! Несет какую-то ерунду, «брэд оф сивый кэбыл», как мой одноклассник выражается… Если этому рыжему верить, то я, оказывается, уже им передавал какие-то секретные данные! По наркокартелям, по каким-то гангстерам… Черте что… А сотрудница этого Фреда меня якобы видела. Лица, главное, не видела, одно ухо запомнила! А они потом меня сфотали, сличили… Бинго! Это Вудрофф так выразился…