Просто Рю (СИ) - Зимин Сергей

Так что, в дне корабля погибшего конунга прорубили дыру, а сами стали целить носом западнее, чтобы попасть в побережье Бретланда. Куда благополучно и добрались к вечеру. Пристали к негостеприимному продуваемому ветром берегу и осмотрелись. Камни, кусты, трава, крутой берег, с которого очень удобно отражать нападение. Однако, наверху не было видно ни дозорных башен, ни малейшего намёка на укрепления. Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь. Поднялись, огляделись. Вдалеке вдоль берега заметили дымки. Похоже, тут всё-таки маленько живут.

Выставили сторожей поверху и развели под берегом костер, чтобы его отсветы были не сильно заметны с суши.

— Знаешь, Грюнварду-хёвдинг, я тут на торге слышал занятную присказку, — сказал Аскрим.

— Какую же?

— В Бретланде если рядом с селом есть церковь или монастырь, то село грабить бесполезно. Кроме женщин и трэлей там брать нечего.

— Интересная мысль, — задумался Грюнвард. — А что такое "монастырь"?

— Крепость жрецов Белого Бога.

Утром хёвдинг отправил разведку. Через пару лиг в сторону дымков, берег понизился и обнаружилось селение на побережье. Очевидно, рыбацкое. На берегу сушились сети, штук десять разного размера лодок были вытащены на берег и перевёрнуты кверху килем.

— Слушай, Рю, — заметил Токи. После того случая у него мозги, похоже, на место встали, — А, ведь, Аскрим-хёвдинг, похоже, прав. Не похоже, чтобы они жили богато.

Токи был прав. Мы видели людей не блещущих силой или здоровьем. Живя у моря они были худыми, а их одежда — старой и драной. У части селян одежды пестрели заплатками, у других же она была просто драной.

— Слушай, надо бы местного порасспросить что тут где, — пришла мне в голову мысль. Наши языки были весьма похоже, чтобы суметь понять друг друга без переводчика. Во всяком случае, то, что мы смогли подслушать из кустов было худо-бедно понятно.

Оставив Уве для того, чтобы известить хёвдинга в случае нашей гибели, мы выбрались на дорогу, идущую с противоположной от места нашей высадки стороны и пошли себе в селение прямо по дороге, мирно беседуя друг с другом. Щитов и копий мы не брали, а шлемы были приторочены к поясам.

— Норманы! — ахнул какой-то крестьянин и попытался слинять в кусты, но был ловко перехвачен стремительным мной.

— Спокойно, дядя! Мы не страшные. Мы услышали, что ваш конунг хорошо платит умелым воинам. Вот и хотим ему предложить свои мечи. Кстати, у вас в селении есть харчевня? Жрать хочется, спасу нет.

— Дыкть как жа не быть-та! Конешна есь! Токма не харчевня, а трактир! Но вы учтитя, тама пенсы хочут! Затак кормить-та не будуть! Дажа с похмелья затак не нальють! А кинг-то наш и взаправду войнов шибко много хотит набрать-та. У его стыш-ты рать намечатся-та с нуртумбрийским кингом-та. Так шта за ваши-та мечи он пенсав-то отсыплет, будьте-нате!

Убедившись, что его не собираются ни убивать, ни грабить, крестьянина прорвало и его словесный поток было не заткнуть. Я покопался в кошеле и бросил ему мелкую серебрушку,

— Спасибо за новости, приятель, — надеюсь, этого хватит на кружку доброго эля!

— Спасиб-та, добрый вой! Тут и на две хватит! Облизательно приму за вашевское здоровье по кружечке пенного-та! — с огнём в глазах крестьянин посмотрел на арабскую монету. — Вам ба ишшо вот чё нада-та. Кинг-та наш на службу токма добрых христианов берёт. А вы-та всё больша паганые язычники! Вам ба обкреститься-та надабна.

— Опа! А ведь ты прав, уважаемый. Держи за дельную мысль, — кидаю ему вторую серебрушку. — А что, есть тут поблизости дом Белого Бога?

— Да как жа не быть-та? Вона по той дороге и мили ня будя, стоит монастырь святого Дионисия. Ежели вас тама обкрестят-та, да грамотку об ентом дадут, наш кинг точна вас наймёт!

Кивнули мы друг другу, распрощались с говорливым крестьянином да пошли искать местный трактир. Вдруг ещё каких новостей услышим.

Слегка нетвёрдой походкой возвращались мы к своим, набитые новостями, как кошель скряги монетами.

— А Свитка-то[1], курва, запросто так няхотит, серебра ей давай!

— А Хлюд[2] ежели в кусты повёл, веди дальше, а то перебудишь всех, да и пастор обратно епитимью накладёт! Зато, забесплатно.

— Да, пастор-та строгий! Завсегда десятину собират-та до последнего медяка! Говорит, кто зажилил, гореть в гиене огненной! Не, чаво за гиена така я не розумию. Печка, мубыть.

— А у Шипа[3] вовки-та трёх бяшек слышь-ты зажрали. А стадо-та монастырсковое. Он с горя и повисився. А пастор евойную трупяку хоронить запретил. Так в канаве и бросили. Его вовки-та и схарчили. И вовки сыты и бяшки целы. А стадо-та у них было голов с две сотни. Думати надо и сосчитать бы нихто не стал

— А коли твойный корешок-та тоби подводит, надыть к бабке Вюрт[3] идтить, да нести ей крынку молока да хлеба свежаго. Она тебе травки даст особой. Десять раз смогёшь!

— Не. Сторожники туты бывают, кады ольдерман Этельстан налоги собират, шоб ему пусто было, скопидому, храни его святой Дионисий! Да по осени и собират!

— Значит большой силы тут не держат, — заключил Грюнвард-хёвдинг после нашего доклада. — Надо бы наведаться к тому монастырю.

— Думаю, будет не лишним, — заметил я. — Судя по словам крестьян, этот монастырь собирает деньги самое малое с десяти сёл в округе. Там должно было скопиться много интересного.

— Тогда, вечером выходим. — принял решение хёвдинг. Пойдут три десятка. Остальные стерегут корабли. У нас тут тоже есть что брать.

Скорым маршем мы вышли на указанную дорогу и ещё до полуночи были под стенами монастыря. Монастырь встретил нас тишиной и мраком. Только из-под крепких дубовых ворот, скреплённых железными скобами пробивалась полоска света. Видимо там у сторожа горел светильничек. Прислушавшись, я расслышал только похрапывание. Обернулся и ухнул совой два раза.

С тихим шорохом из темноты возникло несколько фигур. Самые кряжестые прислонились спиной к стене с сцепилии руки перед животами. На них забрались двое потоньше. А затем двое молодых дренгиров как по лестнице забрались на стену и исчезли за ней. За воротами послышалась тихая возня, хрип, потом, скрип засова и открылась небольшая дверка в одной из створок.

— Кто его? — Спросил я, приседая рядом с телом монаха и проверяя, бьётся ли жилка на шее. Монах был жив.

— Я, — отозвался Хальгрим, — Неразрывный захват, как ты учил.

Неразрывный захват страшная штука. Левая рука закидывает голову жертвы назад, правая ложится локтевым сгибом на горло, п ладонь — на локтевой сгиб левой. Потом, левая рука отпускает лоб и ложится на затылок. Описание длинное, а выполнение короткое. А потом давить десять спокойных ударов сердца и человек засыпает. Давишь два десятка ударов — умирает.

Монах уже был связан и во рту торчала какая-то тряпка. Я похлопал его по щекам,

— Хочешь, чтобы твои братья не пострадали?

Монах закивал.

— Тогда, веди к вашему главному жрецу.

Аббат Сигерик не любил, когда его отрывали от ночного молитвенного бдения. Вот и сейчас, когда в дверь постучали он недовольно поморщился. Кряхтя встал на ноги и открыл дубовую дверь.

— Здрав будь, отче, — пробасила большая тёмная фигура, заполнившая весь дверной проём. Ты сам добро отдашь или как? Если сам, то твои монахи все целые и здоровые останутся.

Аббат Сигерик не любил две вещи. Первую вы уже знаете, а вторая — это язычники. И вот сейчас эта вторая вещь пыталась отнять то, что Сигерик любил. Его сокровища. Нажитые непосильным трудом выколачивания из жадных крестьян десятины и пожертвований.

— Не для того меня сам Папа Римский рукоположил[5], чтобы ты, грязный язычник меня грабил! — заорал аббат и метнул в тёмную фигуру тяжелый золотой крест.

Не ожидавший подобного трюка от пожилого жреца Грюнвард-хёвдинг не успел отдёрнуть голову, только слегка отвернул и тяжелая драгоценность рассекла ему верхнюю губу напротив клыка. Ответный удар отшвырнул аббата к стене его кельи, по которой он и сполз, оставляя кровавый след разбитым затылком.