Осень семнадцатого (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

Затем речь перешла к запрете спиртных напитков. В воздухе уже давно витала эта идея, многим реформаторам и общественным деятелям хотелось, чтобы Papa издал высочайший указ, и трезвость раз и навсегда стала бы нормой жизни для многомиллионной России. Его даже стыдили — мол, стыдно и грешно пополнять казну за счет водки, этого народного проклятия. Спаивать население — дело небогоугодное и недостойное великой державы. Взять, да разом отменить!

И здесь, к легкому, думаю, удивлению Коковцева, слово неожиданно взяла Татьяна. С позволения Papa, разумеется, который лишь кивнул, с любопытством глядя на нее поверх пенсне. Он перестал стесняться близорукости, что близорукость, когда ноги не ходят…

— Владимир Николаевич, — голос у нее был спокойный, ровный, без тени девичьей робости, — мне помнится, что в прошлом году одни только продажи алкоголя принесли в казну один миллиард сорок три миллиона рублей. Не так ли?

Премьер-министр, слегка опешив от такой осведомленности, поспешно заглянул в свою докладную записку, хотя, несомненно, и так знал эти цифры наизусть.

— Именно так, Ваше Императорское Высочество. Цифра поразительно точная.

— И эти суммы являются лишними? — продолжала расспрашивать сестра, чуть склонив голову набок. — Совершенно-совершенно лишними, от которых можно отказаться без малейшего ущерба для бюджета?

— Нет, Ваше Императорское Высочество, увы, но это не так, — покачал головой Коковцев, и в его голосе послышались знакомые мне по прежним заседаниям нотки утомления от необходимости в очередной раз объяснять очевидное. — Эти суммы составляют… — он вновь заглянул в бумаги, хотя цифра, без сомнения, стояла у него перед глазами, — суммы составляют ровно двадцать три процента всех наших бюджетных поступлений. Почти четверть.

— И каким же именно образом, — не отступала Татьяна, глядя на него своими ясными, серьезными глазами, — планируется восполнить этот ущерб, если закон все-таки будет принят? Где взять этот недостающий миллиард?

Владимир Николаевич развел руками, и в этом жесте была вся безысходность государственного мужа, зажатого между благими порывами общественности и суровой арифметикой казначейства.

— Забота о народном здоровье и нравственности, Ваше Императорское Высочество, требует подчас некоторых жертв, которые, будем надеяться, быстро окупятся в будущем. Таково мнение многих уважаемых общественных деятелей. А что касается ущерба… — он слегка помедлил, — ущерб предполагается компенсировать умеренным поднятием акцизов на некоторые иные продукты массового потребления: сахар, табак, чай…

В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. Я взглянул на отца. Он снял пенсне и задумчиво потер переносицу. В его усталом, но спокойном лице я прочел то самое вечное противоречие, которое, вероятно, и составляет главную суть власти: выбор между благим намерением и тяжелой, неудобной, но необходимой реальностью. А я в это время уже дорисовывал рядом с жонглером Коковцевым новую фигуру — человека профессорской наружности, похожего на Милюкова, с плакатом «Трезвость — норма жизни», который пытался выбить из-под ног премьер-министра ту самую бочку с порохом.

Картина выходила занятная.

— На сахар, табак и чай? А потом на хлеб, мясо, масло? — продолжила Татьяна, её голос, обычно такой мягкий, теперь звучал отчетливо и твердо, словно стальной стержень, обернутый в бархат. — Хороша забота о народе! И, признаться, мне бы очень хотелось взглянуть на предварительные расчеты вашего министерства, Владимир Николаевич. Это во-первых. А во-вторых, — она слегка подняла указательный палец, — привычку пить водку, сложившуюся веками, одним царским указом не отменишь. Это попросту невозможно, хотя, безусловно, было бы замечательно. Законы экономики, увы, куда как устойчивее монарших повелений. Будет спрос — непременно найдется и предложение. Люди потратят на спиртное те же, если не большие, деньги — запретный плод, как известно, всегда дороже плода дозволенного. Только деньги пойдут уже не в казну, не на государственные нужды, на дороги, школы, армию, а прямиком в карманы подпольных дельцов, шинкарей и контрабандистов. Сомневаюсь, что подобная мера может быть сочтена экономически целесообразной.

Эстафету немедленно, почти без паузы, перехватила Мария, её доброе, круглое лицо было сосредоточенно и серьезно. Она, как всегда, опиралась на сухие, выверенные цифры, которые, бывало, запоминала с одного взгляда.

— И в-третьих, Владимир Николаевич, — начала она, и Коковцев, уже изрядно опешивший от такой осведомленности августейших дочерей, повернулся к ней, — в прошлом году только в одном Санкт-Петербурге, по данным, предоставленным Городской Управой, от некачественного, поддельного алкоголя пострадали восемьсот семьдесят два человека. Из них триста десять полностью и безвозвратно потеряли зрение, а девяносто шесть — скончались в страшных муках. И это — при доступности и относительной дешевизне фабричного алкоголя, произведенного под строгим государственным надзором и акцизным контролем. Если же казённая водка станет недоступной, число отравившихся суррогатами — древесным спиртом, политурой, всякой прочей омерзительной химией — возрастет, по моим скромным прикидкам, в разы. Мы получим не трезвость, а настоящую эпидемию отравлений.

Тут настал и мой черед. Я отложил карандаш и, чувствуя на себе одобрительный взгляд сестёр, вступил в беседу.

— А что, если поступить иначе? — предложил я, стараясь говорить так же размеренно и деловито, как они. — Сначала провести, так сказать, натурный эксперимент. Взять одну губернию, не самую богатую, но и не самую бедную, и ввести сухой закон только на её территории. Строго, но под наблюдением. И посмотреть, что из этого выйдет через год. Проверить всё основательно: и бюджет, и здоровье населения, и уровень благосостояния, и состояние преступности… чтобы всем стало окончательно ясно — да, это благо, и тогда можно двигаться дальше.

Коковцев, уже, кажется, смирившийся с тем, что совещание ведется не только с монархом, но и с его отпрысками, вежливо поинтересовался:

— А какую именно губернию вы предлагаете избрать для сего эксперимента, Ваше Императорское Высочество?

— Выберите сами. Какую не жалко, ту и берите— брякнул я с свойственной мне непосредственностью.

— Стоп, — Papa негромко, но твердо хлопнул ладонью по столу. — Без выпадов, Алексей, без ехидства. Говорим о деле серьезно.

— Слушаюсь, — я немедленно склонил голову в знак покорности родительской воле.

— А вообще-то, — задумчиво произнес Государь, снова надевая пенсне и обращаясь к Коковцеву, — идея, в сущности, неплоха и вполне в духе времени. Продумайте, Владимир Николаевич, этот вариант. Возьмите две более-менее схожие по экономическим и демографическим показателям губернии — скажем, в Центральной России. В одной введем полный запрет на продажу алкоголя, в другой оставим все как есть. И через год тщательно сравним достижения и потери. Если польза для народа и казны будет очевидна и перевесит неизбежные издержки, — он вздохнул, — тогда распространим этот «сухой закон», как его выразил Алексей, ещё на одну-две губернии. Это не нанесет бюджету Империи сокрушительного удара. И так, постепенно, осторожно, от пользы к пользе, будем двигаться вперед. Если, конечно, — он повторил свою оговорку, — она, эта самая польза, на деле обнаружится.

Дальше пошли малоинтересные для меня министерские тонкости и расклады, но с меня было и этого довольно. Наше маленькое выступление мы, разумеется, отрепетировали загодя, ещё вчера, обсудив все доводы за и против. Проблема запрета алкоголя регулярно поднималась и в Думе, и в прессе, и так называемыми общественными деятелями, чье прекраснодушие часто граничило с полным отрывом от реальности. Прекрасные мечты, но вечный вопрос — за чей счёт? Любопытно, что многие из самых рьяных поборников трезвости, как явствовало из конфиденциальных отчетов о думских буфетах, которые мы с позволения отца запросили, сами были не прочь пропустить рюмочку-другую-пятую. Но им, конечно, можно — они люди просвещенные, они-то уж знают меру, они не сопьются. Простому же народу, выходит, доверять нельзя.