Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

Меж тем они упёрлись в тупик. Под ногами чернел кованым железом квадратный люк.

— Это водоотводный туннель, — пояснил Илья Андреевич. — Проложен при строительстве, возводили-то дворец почти что на болоте. Его ещё и осушать пришлось… так что здесь ничего особенного, вода сбрасывалась в озеро. Но вот если спуститься вниз и хорошенько походить по этой галерее… хорошо, что сейчас зима, холодно, сухо, пройти легко.

Спустились вниз. Ход оказался высоким, сводчатым, с плотной каменной кладкой. Вода-таки сочилась, стекала тонкой струйкой по самой середине прохода — здесь, под землёй, было относительно тепло.

Они медленно шли вверх по течению, туда, где водосборник заканчивался очередным тупиком. Илья Андреевич сверился с какими-то записями и принялся устанавливать свои «электроды», как он выразился.

Федору и Пете пришлось подтаскивать сумки с инструментом и прочими припасами. Установили фонари, зажгли — и замерли, глядя, как священнодействует их учитель физики.

Положинцев щёлкал переключателями, следил за мечущимися стрелками, записывал их показания. Поминутно глядел на указатель «заряда батареи», как он выразился.

— Илья Андреевич, а Илья Андреевич! — не вытерпел Петя. — А что вы замеряете?

— Напряжённость поля, — неопределенно отозвался физик.

— А какого именно? — не отставал Ниткин. — И вы ж электроды просто к стенкам прикрепили, а прошлый раз, осенью, я помню — вы их в землю втыкали?

Но Илья Андреевич, обычно очень словоохотливых и всегда готовый поговорить о собственных экспериментах, на сей раз только промычал что-то неразборчивое да махнул рукой.

— Передвигаем, — сказал наконец.

Передвинули. Вновь защёлкали тумблеры, заметались стрелки; сняты и записаны показания — а потом всё повторилось вновь.

Так они добрались до самого конца водосборного тоннеля — глухой стены бутового камня.

— Ещё раз, — недовольно сказал Положинцев.

Пришлось повторять, тащить всё оборудование обратно, к самому устью, к забранному решеткой водосбросу.

Это становилось уже совсем скучно и неинтересно, тем более что Илья Андреевич никаких пояснений не давал и весь Петин энтузиазм так и разбился о стену ледяного молчания.

Положинцев испещрил несколько страниц своего блокнота узкими колонками цифр и непонятных даже Пете Ниткину значков. Устало махнул рукой:

— Пора в обратный путь, дорогие мои кадеты. Спасибо за помощь; понимаю, что дело выдалось тоскливое. Что ж; и такое случается. Надо проанализировать полученные данные; я искал вход в тот самый ход, что — как мне представлялось — обнаружил по осени. Так просто он нам не дался, но, кто знает, кто знает…

Что-то здесь было не так. Федя это скорее почувствовал, чем понял. Илья Андреевич и впрямь что-то искал в этой широкой трубе — короткой, совершенно лишённой всякой загадочности. Но что?..

Теперь была его очередь атаковать вопросами Петю Ниткина.

— Да что я тебе, Пуанкаре?[1] — отбивался несчастный Петя. — Я в его цифири ничего не понял, вот те крест! Это какая-то высшая физика, я такую нигде не видывал!

В общем, и тут вышел полный афронт.

К счастью, выручала Лизавета. Шокировав маму, она на следующий день явилась прямо в квартиру Солоновых — одна, без сопровождения!.. Правда, тотчас отыгралась, заведя на почти безупречном французском вполне светскую беседу.

Вскоре они уже сидели в «Русской булочной» за порциями мороженого — когда ж ещё есть в России мороженое, как и не на Святках? Лиза рассказывала, что Зина, оказывается, дружит теперь с Петей Ниткиным и это очень хорошо, потому что она, Зина то есть, очень умная, и в дорогую гимназию Тальминовой поступила по благотворительности одной богатой купчихи, лучше всех написав работы по математике и словесности.

— Это что ж, купчиха сама в математике разбиралась? — удивился Федор.

— Нет, что ты, — засмеялась Лиза. — Купчиха кроме деловых бумаг только жития святых читает да Четьи-Минеи. Нет, профессоров нанимает, представляешь? В честь мужа покойного, говорит, завела три места в гимназии, оплачивает сама, дескать, супруг её на умных людях разбогател, и она теперь через то возвращает[2].

— Молодец Зина, — искренне сказал Федор. Зина ему понравилась — было в неё что-то надёжное, спокойное, уверенное, но непоколебимое, словно у каменной скалы. — Но ты ж не для того меня сюда позвала, правда?

— Фу, какой вы неромантичный, Monsieur Solonoff! — фыркнула Лиза, скорчив уморительно-серьёзную рожицу. — Ну да, — призналась, озорно сверкнув глазами. — Но мы же друзья, верно? А друзья должны видеть друг друга, так?

Возразить было нечего, но какой-то подвох Федор почувствовал. И точно:

— Во-первых, с этим спасителем Государя вы с Петей не просто так спрашивали, правда? Зина говорит, они с господином Ниткиным идут, болтают, а потом он вдруг замолкнет, да и уставится на какой-нибудь автомотор или даже просто розвальни и бормочет себе под нос что-то вроде: «Уйдёт, всё уйдёт… но как? Когда?»

Федя едва удержался, чтобы не закатить глаза. Ну, Ниткин, ну, погоди! Выболтает ведь, точно выболтает! Уже сейчас небось лопается, едва сдерживается, чтобы с Зинкой не поделиться!..

— Пусть не обращает внимания, — как мог беззаботно, сказал он. — Петя он… он такой, заговаривается… небось про свою физику думает! Он даже про неё во сне может, представляешь?

— Н-да? — искоса взглянула Лиза. — Зина вот так не думает.

— Не думает, что Петя ночью про физику бормочет? — в свою очередь поддел Федор.

— Фу! Фу! Стыдно прикидываться, Monsieur! — Лиза погрозила пальчиком, обтянутом шелком тонкой серой перчатки. — Петя что-то скрывает, какую-то тайну. И я её должна узнать! — она аж притопнула ножкой.

— Лиза, да с чего ты взяла?.. Какая ещё «тайна»? А даже если она и есть, как же я б ещё выдал, даже если бы и знал? Это ж не моя была бы тайна!

— А ты не выдавай! — тотчас выпалила Лиза. — Не выдавай! Я сама догадаюсь!

— Да о чем же тут догадываться?! — взмолился Федор. — Какие тут тайны?! Да Петька никакие тайны хранить не может! Он же враз всё выложит! Ему же интересно!

— А ты? — Лиза вдруг заглянула прямо в глаза. — Ты мне не расскажешь?

— О чём?! — застонал бравый кадет, проклиная про себя Петькину неотмирасеготость.

— Да случилось с вами что-то, и с тобой, и Петей, — вздохнула Лиза, нимало не обидившись. — Не такие какие-то стали.

— Ага, тут на корпус напали, отстреливались, пустяки такие, — попытался Федор свести всё к мятежу.

Лиза долго на него смотрела удивительными своими глазищами — смотрела грустно и как-то совсем не по-детски. Федя даже растерялся, не зная, что сказать.

— Знаешь, — Лиза водила пальцем по ободку блюдечка, — я думаю, что кузен Валериан спутался с очень, очень скверной публикой.

— С какой? — обрадовался Феде сменившейся, как ему показалось, теме.

— Думаю, революционеры, — Лиза понизила голос до шёпота. — Социал-демократы. Я подслушала, — лёгкий румянец на щеках, — мама говорила.

Это для Федора, само собой, новостью не было. После того памятного вечера, когда Лиза помогла ему подслушать сходку эсдеков во собственной квартире Солоновых, он так и не удосужился как следует всё это обсказать Лизавете, только упомянул, что да, у Верой с Валерианом всё серьёзно, но всё-таки не до такой степени.

— Лиза… ты прости меня… я тебе должен кое-что рассказать… вернее, дорассказать, так-то я уже начинал — помнишь, про сестру мою и про твоего кузена…

— Ага! — аж подскочила Лизавета. — Так я и думала — давай угадаю — он и Веру в это дело втянул?

— Втянул, — кивнул Федор. Про то, что эсдеки собирались прямо у них он, по здравому рассуждению, решил всё-таки не говорить.

— Так и знала, так и знала! Вот скажите, ну что за дуралей? Ну совершеннейший же дуралей!

С этим Федор был совершенно согласен.

— Ну, рассказывай ж, рассказывай! — тормошила его Лизавета.

И он рассказал.

Про холодный и пыльный чердак возле Обводного. Про грохочущих по кровельному железу сапоги. Про маслянистый блеск воронёного ствола и про падающего беднягу жандарма. Про Йоську Бешеного он рассказал тоже.