Дети Революции (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

— Домашнее образование, — заполнил паузу Алекс.

— Девочка умная и развитая, но, — вздохнула фрау, — с гуманитарными науками полный провал. Не говоря уже о Законе Божьем! Евангелие и историю знает…

Женщина замялась, не в силах подобрать подходящих эпитетов.

— Толкует своеобразно? Что есть, то есть… образованием-то поначалу занимался Фред Виллем, а потом уже я сам, так что…

— Виллем? — Перебила директор, — извините, генерал. Просто у нас в кирхе много разговоров о его Теологии.

Штайнмайер снова протёрла пенсне и вздохнула.

— Повторюсь: девочка умная, но принять её в гимназию просто не могу. Не поймите меня неправильно, с её математическими способностями она стала бы нашей гордостью…

— Особое виденье истории, — закончил за неё Фокадан.

— Верно, генерал, — чуточку грустно сказала женщина, — откровенно говоря, местами её суждения хотя и непривычны, но интересны. Другое дело, что родителям других девочек эти суждения могут не понравиться.

— Извините за беспокойство, — суховато сказал Алекс.

— Дайте договорить, — попросила фрау, и мужчина сел, чуть смущённый.

— Можно было бы взять с Кэйтлин слово не высказывать иную точку зрения на исторические события. Уверена, она бы его сдержала. Просто… зачем? Ломать пусть и непривычное, но вполне качественное образование, дабы получить на выходе стандартно воспитанную барышню? Скажите, генерал, как вы относитесь к получению университетского образования женщинами?

— Сугубо положительно.

Штайнмайер кивнула и лицо её озарилось светом:

— Если Кэйтлин будет заниматься столь же усердно, то не более чем через два года, она сможет поступить в университет! Пусть как вольнослушатель[4], но зато на математическое или химическое отделение.

— Всего-то уровень математики класса седьмого, да азы физики и химии, — подумал Фокадан, задумчиво глядя на дочь, — что ж, именно в конце девятнадцатого века и началась Большая Наука… почему бы и нет…

— Ты этого хочешь?

Кэйтлин серьёзно задумалась и ответила:

— Да, отец. Мне нравится помогать тебе с чертежами и слушать объяснения. Было бы здорово заниматься такими вещами серьёзно, в качестве профессии.

— Не хочешь быть светской дамой? — Приподнял бровь отец, — приданое у тебя хорошее, найдём тебе мужа — бравого военного, усатого и с орденами.

— Да ну тебя, пап! — Засмеялась девочка, — это же так здорово — работать!

— Здорово, — хмыкнул Алекс, — работать хорошо, когда ты можешь выбрать дело по душе, да не слишком беспокоиться и о доходах.

Девочка задумалась и медленно кивнула, уйдя в свои мысли.

— Фрау Штайнмайер, — обратился попаданец к директору гимназии, — я могу попросить вас порекомендовать подходящих учителей? Точные науки по-прежнему буду преподавать сам, а вот с прочими, как видите, у нас не складывается.

— Безусловно, — горячо откликнулась женщина, — есть у меня на примете талантливые педагоги, которые с радостью возьмутся за огранку такого бриллианта, не ломая мировоззрение и характер. Могу также предложить и социализацию — Кэйтлин может приезжать к нам два-три раза в неделю, учить со сверстницами этикет и музыку.

— Буду премного благодарен.

Выйдя из гимназии, Фокадан остановился и сказал негромко, наклонившись слегка к дочке:

— Надеюсь, не зазнаешься?

— Нет, отец, — уверенно ответила Кэйтлин, — я понимаю, что не гений. Изучить математику, физику и химию на уровне выпускниц женских гимназий невелик труд.

Набрать служителей для консульства отказалось неожиданно сложной задачей. Попаданец рассчитывал на широкую прослойку образованных людей, обязательную для бывшей столицы[5], но появились проблемы политического характера.

Косяком шли бывшие ишутинцы, нечаевцы и сторонники Народной расправы[6], ищущие не столько места, сколько финансирования и поддержки собственных наполеоновских планов. Что характерно, все они твёрдо убеждены, что консул Конфедерации обязан им помогать.

— Закрывай приём, — устало скомандовал Фокадан секретарю, — недоумки какие-то идут. Полное впечатление, что их кто-то настропалил вести себя подобным образом.

— Возможно и так, — флегматично ответил Келли, — чужеродное влияние не исключено. Но я бы поставил на самоподзавод.

— Как… а, ясно, сами себя накрутили? Возможно, возможно… репутация социалиста и революционера привлекла внимание истериков и кликуш, которые и устроили переполох среди своих. Люди благоразумные могли отстраниться просто из боязни, что их примут за революционеров. Чёрт… неудачно получилось, этак мы персонал до Рождества набирать будем.

— Может, напрямую в университет объявиться? Так мол и так, несмотря на политические взгляды, ныне вы представляете интересы своей страны и потому подчёркнуто не лезете туда, где звучат слова коммунизм и социализм, как бы вам не хотелось обратного.

— С болью в сердце, — подхватил Алекс, сходу начав сочинять речь перед студентами, — да, это может сработать. Вступление о служении интересам только Конфедерации и отчасти ИРА во время дипломатической службы на благо Родине. Затем лекция о том, что такое ИРА, его цели и задачи. Отсюда подвести к Исходу из Ирландии и помощи своим, и наконец — разъяснить, какой мне нужен персонал. Спасибо за идею, Риан. На тебе задача подойти к ректору и договориться по поводу моего выступления.

— Подозреваю, это будет непростой задачей, — осторожно сказал секретарь, — здешние реалии таковы, что нужно будет пройти через сито полиции и жандармерии, да и сотрудники других ведомств могут начать ставить палки в колёса.

— Понимаю, задача не на один день. Упирай на мою близость к императору и достигнутое с ним взаимопонимание по части экономического сотрудничества двух стран. Ступай!

Власти настороженно отнеслись к идее выступления перед студентами. Чинуши начали тянуть резину, надеясь то ли на взятку, то ли на указ сверху. Пришлось идти на поклон к генерал-губернатору Долгорукову.

— По делу к вам, Владимир Андреевич, — чуть поклонился консул, — да и вы сами наверное, знаете.

— Наслышан, генерал, — сдержанно отозвался Долгоруков, мужчина не первой молодости[7], слегка привстав в кресле, что на грани оскорбления. Фокадана, как социалиста и потенциального смутьяна, он невзлюбил сходу, ничуть этого не скрывая. Очень жаль, потому как человеком князь слыл на редкость дельным, несмотря на все свои чудачества и фанаберии.

Отреагировав на выходку вельможи только приподнятой бровью, консул начал излагать суть проблемы, особенно подробно остановившись на революционно настроенных просителях места.

— Каковы бы ни были мои взгляды, поступив на государственную службу, я оставил их в гражданской жизни, — закончил он речь.

Долгоруков прикусил губу и медленно встал.

— Мне докладывали о вас совсем иное, — сказал он, оглядывая Фокадана, — простите, генерал. Не могу сказать, что разделяю ваши коммунистические убеждения, но обещаю закрыть на них глаза, пока вы не занимаетесь пропагандой оных в Российской Империи[8].

Князь протянул руку и Фокадан пожал её, примирение состоялось.

— Похоже, ваше высокопревосходительство, кое-кто решил стравить нас, как бойцовых псов. Понимаю, что эту схватку вы бы непременно выиграли, челюсти у вас покрепче, — грубовато польстил Алекс собеседнику, — но участь бойцового пса меня как-то не вдохновляет. Вас, я полагаю, тоже.

— Соглашусь, генерал, — кивнул генерал-губернатор, — садитесь.

Разговор получился долгим и непростым. Собеседники из чуждых миров воспринимали друг друга как неприятеля, но считали должным наладить сотрудничество.

Ректор с некоторым облегчением принял разрешение, подписанное генерал-губернатором, выделив большую аудиторию в главном корпусе, но само выступление прошло тяжело. Часть студенчества принялась освистывать Фокадана, объявив того предателем. Кого он предал, попаданец не понял толком: судя по всему — некие идеалы, причём не собственные, а свистунов.