Тверской баскак. Том Четвертый (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus"

Фрол передал мешочек с порохом стрелку, и тот, задрав ствол громобоя, уверенно засыпал туда заряд, затем два десятка крупных картечин, пыж, и забил все это шомполом.

Насыпав на полку порох, он поднял на меня взгляд, и я одобрительно кивнул, мол продолжай. Тот навел ствол на заякоренный в тридцати шагах плот с соломенными мишенями и, вынув железный прут из стоящей рядом урны с углями, поднес его раскаленный конец к пороху.

Зашипев и выпустив столбик дыма, вспыхнул по’джиг. Вздрогнул приклад в руках стрелка, из ствола вырвалось пламя, и грохот заложил уши. Дымное зловоние заполнило воздух, по палубе пробежала дрожь вибрации, и огненный шквал накрыл смертоносным облаком колышущийся на воде плот.

Разорванные на части мишени поплыли по воде островками горящей соломы, а я представил на месте плота лодку с любителями легкой наживы и злорадно усмехнулся.

«Что ж кое-кому вместо золота придется попробовать раскаленного свинца!»

Часть 1

Глава 6

Июнь 1253 года

Тринадцать пар длинных весел, синхронно взмахивая красными лопастями, гонят корабль по ровной как зеркало глади реки. Ветра нет, паруса убраны, а я, стоя у леера грузовой палубы, смотрю на работу гребцов.

Заимствованная у будущих академических байдарок система подвижного сидения гребца, его низкая посадка и поворотная медная уключина показывают прекрасные результаты. Не без гордости скажу, что нет в нынешнем времени судов быстрее чем мои катамараны.

— Раз! — Кричит загребной.

В ответ мерно рокочут ролики сидений, а лопасти весел в замахе взлетают над водой.

— Два! — Вновь выдыхает он, и двадцать шесть человеческих пружин, разжимаясь, одним гребком толкают вперед груженное судно.

Поднимаю голову и оглядываюсь назад. Позади, выстроившись бесконечной цепочкой, идут еще двадцать два судна, и эта растянутость терзает меня ощущением беды. Солнце уже в зените, и рулевой, он же шкипер головного катамарана, бросает на меня вопросительный взгляд. Время обеденной остановки и место вроде бы подходящее. Левый восточный берег высокий и крутой, а правый наоборот пологий и песчаный, открывающий вид на несколько миль вокруг.

«Да, место удобное, — мысленно соглашаюсь со шкипером, — с противоположного берега коннице не спуститься, слишком круто, а на другом обзор такой, что незаметно не подкрадешься».

Машу рулевому в сторону пляжа, мол причаливай туда, и тот, навалившись на румпель, поворачивает судно к берегу.

Пара секунд, и я уже слышу его крик.

— Суши весла!

Красные лопасти мгновенно зависают над водой, а катамаран, замедляясь, мягко шуршит днищем о песок. За ним чуть правее тыкается в песок следующее судно, затем следующее и следующее. Гребцы убирают весла и, подхватив арбалеты и колчаны, вновь превращаются в обычных стрелком. Прыгая в воду, они вытаскивают суда на берег и начинают действовать по уже отработанному распорядку. Периметр, разведка, охрана, а затем уже обед и отдых. Изредка слышен гортанный крик Куранбасы, он у меня сейчас главный «караван-баши» и пока справляется неплохо.

Почему я доверил степняку командовать речным караваном⁈ Что он в этом понимает⁈ Да ничего, но от него этого и не требуется. Для управления судном есть шкипер и выученная команда, а ордер следования каравана определяю я с советом проводников. Его дело следить за порядком, чтобы оружие блестело, люди были накормлены, дозоры выставлены, а бойцы готовы в любой момент вступить в бой, и в этом Куранбасе нет равных. Он это уже доказал, командуя моей конницей. В кавалерийских полках дотошность командующего успела даже стать нарицательной, и поговаривают, смотров Куранбасы конные стрелки побаиваются больше, чем реального боя.

В общем, покидая так надолго Тверь, я должен был кого-то оставить за себя в городе. Кого-то кому я абсолютно доверяю. Таких у меня только двое, и выбор был невелик. Да, собственно, долго я и не думал. Куранбаса пусть и не монгол, но все же тоже степняк, и психология нашего врага ему ближе, а с тверским боярством и князьями Союза Калида справится всяк лучше, чем прямолинейный и вспыльчивый степняк.

Не вмешиваясь в лагерный сумбур, я просто сижу в тени раскидистой ивы и жду, когда принесут чего-нибудь пожевать. Костры уже запылали, потянуло запахом съестного, и в животе требовательно заурчало, но я терпеливо дожидаюсь, когда сварится солдатская каша. Краем глаза вижу, как прошла к реке Иргиль. Шлеп, шлеп, босые ноги вошли в воду. Нагнулась и принялась что-то полоскать в речной воде. Мокрое сукно рубахи обтянуло узкие бедра, вычертив ягодицы и стройные ноги.

'Вот же стерва! — С изрядной долей любовного восхищения бормочу про себя в полной уверенности, что она чувствует мой взгляд и каждое ее движение продуманно и ничуть не случайно.

То, что Иргиль идет со мной в поход, стоило мне немало потрепанных нервов. Евпраксия прям взбеленилась, как узнала.

— Мало того, что ты меня здесь позоришь, — орала она на весь дом, — так ты свою суку еще и в поход тащишь! Я-то тебе чем не угодила, что ты по этой тощей ведьме все сохнешь. Ведь взглянуть не на что! Плоская как доска, кожа да кости!

И в таком духе она вопила минут пять не меньше. Горластые они, бабы новгородские! Знал бы, так еще подумал жениться или нет! Да нет, это я так, шучу! Евпраксия практически идеальная жена. В постели огонь, в доме у нее строгий порядок, все по полочкам, ни соринки. Девки сенные боятся ее как огня, хотя, знаю точно, она и пальцем ни одну из них не тронула. К тому же дочери уже пять лет, а Евпраксия вновь беременна, но что делать ежели человек слаб, и права народная мудрость — любят мужики одних, а женятся на других. В общем, еле успокоил тогда жену, пообещав ей, что пальцем к ведьме не прикоснусь и беру ее с собой совсем не для постельных утех, а чтобы помощь раненым да заболевшим оказала, ежели что.

— Да и брат твой со мной едет, присмотрит опять же! — Этот аргумент как ни странно обуздал ее бешеную натуру, хотя ведь всем понятно, что при всем желании Горята мне не указ. Но это же женщины! У них свой образ мышления, нам мужикам не понять. Так что Иргиль едет со мной в Орду, но видимся мы действительно не часто, и Горята тут совершенно не причем. Скорее дело в том, что я не совсем соврал своей жене. В первую очередь, Иргиль едет со мной, не столько потому что мне нравится смотреть как она, нагнувшись, полощет белье и даже не потому что я ожидаю большого количества раненых и заболевших. Нет! Есть кое-что еще, а именно какая-то подспудная, но очень твердая уверенность, что ее колдовские возможности мне очень и очень пригодятся в Орде.

Сидящий рядом Горята проследил за направлением моего взгляда и осуждающе громко вздохнул.

— Три недели уж миновало, считай полпути проделали. — Начал он, явно стараясь меня отвлечь. — А ведь все лихо еще впереди!

Усмехнувшись, поворачиваю голову. Я понимаю, о чем он. Два дня назад мы оставили позади Нижний Новгород, и дальше уже русской земли нет. Дальше степь со всеми вытекающими… Недаром у меня сегодня на душе было так неспокойно. Впереди северо-восточная окраина улуса Джучи, бывшая булгарская земля. Разгромленная и все еще не пришедшая в себя. Сотни кочующих орд, воюющих друг с другом. Де-юре все они ходят под Батыем, но как говорится, до царя далеко, а до неба высоко! Если им подвернется хоть малейшая возможность ограбить караван, то никакая ханская пайзца их не остановит. Так во всяком случае уверяют меня мои проводники, и я им верю.

Иргиль, закончив свой сеанс обольщения и подхватив белье, прошла мимо нас, не удостоив даже мимолетным взглядом. Напряжение моего новгородского шурина тут же спало, и враз успокоившись, он полез в свой мешок за припасами. Разложив перед собой сыр, вяленое мясо и лук, он откусил от краюхи хлеба изрядный кусок и принялся с аппетитом нажевывать.

— На, подкрепись! — Горята протянул мне хлеб и солонину. — Пока еще похлебка доспеет!

Бросаю на него сурово-укоряющий взгляд, и тот, усмехнувшись в бороду, отводит руку. Этот ритуал, словно проверка на твердость, повторяется с самого первого дня, когда припасов еще было вдоволь и мое решение есть из солдатского котла по меркам моих высокородных «пайщиков-концессионеров» выглядело странноватым. Сейчас запасы уже поистощились, и соблазнять меня можно лишь солониной да луком, но Горята тем не менее, как дьявол искуситель, все равно всякий раз пробует.