Долгожданная кража (СИ) - Зингер Владимир

Санька не выдержал.

— Что ты мне тут со своим Енгибаровым? Не понимаешь, что выйти надо, поговорить?

— А здесь что не так? — удивился я. — Видишь, никого нет. Проходи, садись, говори.

— Нет, пойдём выйдем. — упрямился Санька.

И тогда я догадался.

— А-а, ты товарища майора из розетки боишься?

По моим представлениям этот анекдот про майора КГБ, сидящего на прослушке, был известен всем приличным людям, но Санька и тут проявил свою некомпетентность. Он чуть не плюнул на пол и заявил:

— Лёха, я тебя сегодня отказываюсь понимать. Несёшь какую-то ахинею, взгляд придурковатый… слегка. — тут же поправился он. — У тебя всё нормально?

— Не-а! –тут же весело ответил я другу, чем окончательно загнал его в прострацию.

После некоторого молчания он просительно заявил:

— Может всё-таки выйдем, поговорим?

Мне стало немного стыдно. Что я, в самом деле? Наверное, у Саньки есть причина вести себя так.

— Всё — всё, сдаюсь, Санёк, извини. Был неправ. Искуплю. Две бутылки пива с получки. Зуб даю.

Что я сегодня с этим пивом, в самом деле?

Товарищ мой сразу успокоился.

— Тогда собирайся. Да может и по домам заодно?

А что, можно и по домам, пока никто не зацепил на помощь страждущему товарищу. А когда мы вышли на улицу, Сашок попросил:

— Лёха, я про товарища майора не понял. Просвети…

И я просветил друга. Саня отсмеялся с удовольствием, потом посерьёзнел и заявил:

— Всё правильно, стало быть!

— Что именно? — удивился я.

— Что я тебя на улицу вытащил. Слушай, тут такое дело…

[1] Леонид Енгибаров — клоун-мим, выступавший в амплуа «грустный клоун», писатель. Народный артист Армянской ССР (1971).

Глава 6

И снова Барыкин

Мы отошли от конторы (на милицейском сленге — РОВД) уже достаточно далеко, а мой весьма решительный в обыденности товарищ всё никак не начинал разговор.

— Сань, давай быстрее, — с неудовольствием сказал я. А сам уже прокручивал возможные ситуации, которые могли произойти с Саней. От самого легкого — стряслось что-то на его участке и ему требуется моя помощь, до самого тяжелого — Барыкин опять пошел по пути Казановы и супруга выставила его из дома. Теперь Саньке негде жить, и он хочет, чтобы я взял его в свою комнату в общежитие. Нет, против надёжного своего соратника я ничего не имел, но и большого желания заводить в своих «хоромах» соседа тоже не было. А если он ещё и храпит да грязные носки где попало раскидывает, тогда и вообще туши свет. Меня-то от таких вольностей (это я про носки) жизнь давно уже отучила. Кстати, вопрос, кто отучил: жизнь или Нина? Или это одно и то же? А Саньку всё равно придется брать, куда же я денусь?

Что-то я забрёл в своих догадках совсем не туда. Как может его Людмила выгнать, если у них всего две недели назад сын родился, и мы всем милицейским колхозом по рублю собирали. Кстати, я сам и собирал по поручению руководства, потому что считаюсь, вроде бы, другом семьи. Помнится, ещё задолго до роддома Саня и Люда спорили, как им назвать малыша. С именем для девчонки определились, что будет Танька, а с мальчишеским вышла заминка. Я посоветовал назвать Даниилом, им понравилось. И что теперь получается? Стало быть, Санька сам ушёл? Да я ему тогда…

Но действительность оказалась куда чудесатее.

— Леха, тут у меня такое дело… — принялся объяснять Санька, но отчего-то сбился. Не докурив первую сигарету, полез за новой.

— С Людмилой поругался? — строго, как подобает правильному другу-коммунисту, спросил я.

— Нет, все хор, — отмахнулся Саня. Помявшись, спросил— А ты смеяться не будешь?

— Саня, ты толком скажи, — прошипел я, теряя терпение. — У меня фантазия закончилась, что там у него такого таинственного стряслось, а он тут ломается, как не знаю кто.

Набравшись храбрости, старший лейтенант милиции выпалил:

— В общем, моя Людка хочет, чтобы мы нашего Даньку крестили.

Я с некоторым удивлением посмотрел на друга. Едва не ляпнул — мол, если Людмила хочет крестить младенца, так в чем проблемы? Пошли в храм, да и все дела. Я даже крестным отцом готов стать. Нет, не готов. Был я им однажды, едва не умер, пока дождался окончания крещения.

Потом спохватился, что на дворе у нас не две тысячи какой-то год, и даже не девяносто первый, а всего лишь семьдесят седьмой. Если семья Барыкиных явится в храм Воскресения Христова, окрестит ребенка, то завтра же об этом станет известно руководству нашего райотдела. Хорошо, что Санька, в отличие от меня, не член партии, иначе его точно бы исключили, а изгнание из рядов КПСС почти стопроцентно означает увольнение из органов внутренних дел. Беспартийного из милиции не выгонят, но вони поднимется много. И станет наш Александр сотрудником недостаточно благонадёжным. Так-то пускай и работает, но при рассмотрении всяких приятных плюшек от поощрения до выдвижения куда-нибудь вверх всё ему припомнится. Как в том старом анекдоте, то ли он шубу украл, то ли у него украли, но председателем колхоза назначать всё равно нельзя.

Мне в свое прошло-будущее время было полегче. Когда родился первый мальчишка, потом второй, крещением занималась моя теща. А я, член КПСС, вроде бы, как и не при делах. У Барыкина жива только мать, она где-то в Кирилловском районе живет. А у Люды? И чего это Барыкин с таким подозрением на меня смотрит? Может, считает, что я начну говорить о религии, как опиуме для народа? Плохо он меня знает. Или напротив, знает хорошо, и в той жизни я именно таким дураком и был? Но вслух спросил:

— А родители Людмилы не хотят этим заняться?

— Смеешься? — фыркнул Санька. — Людкины родители — убежденные атеисты. У нее дедушка делегатом третьего съезда комсомола был, Ленина живьем видел, а ты говоришь — родители займутся. Да и живут они далеко, в Казахстане. Они у нее до сих пор меня не хотят принимать. Дескать — женятся и выходят замуж один раз, а коли два, то это уже распутство.

В рассуждениях друга просматривался некий изъян. Это как раз его благоверная пошла на второй круг, а Санька запятнал свой паспорт впервые. Поэтому, казалось бы, и гнев свой родители Людмилы должны направить на дочку, а не на вполне приличного зятя. Ведь не разженя какой-нибудь с хвостом из алиментов. Но оснований не доверять Санькиным рассуждениям у меня не было.

Я вспомнил, что Людмила родилась в Алма-Ате, училась в тамошнем вузе, но умудрилась влюбиться в солдатика из Череповца, а после его службы рванула следом за будущим мужем. Тем самым, который когда-то, застав неверную супругу с любовником, подбил Сашке глаз. Но с другой стороны — а кто бы не подбил? Санька тогда еще легко отделался. В Череповце Людмила «забила» на высшее образование и пошла учиться на вагоновожатую. На работе она на хорошем счету и, вроде бы, у нее очередь на квартиру подходит. Может, пока девка в декрете сидит, очередь-то и подойдет? Но коли начальство узнает о том, что работница крестила детей, неприятностей не оберёшься. Не знаю, какое отношение в трамвайном парке, входящем в структуру металлургического завода, к религии, но вряд ли оно лучше, нежели в милиции. Значит, Людмиле тоже не стоит «светиться» с крестинами. А то, не дай бог, очередь на квартиру отнесут куда-нибудь на конец. Пусть, мол, сначала подкуётся малость в идеологическом аспекте.

И что Барыкин-то хочет? Чтобы я принял удар на себя?

Я оказался почти прав.

— Лешка, у тебя же родители далеко живут? Может, выяснишь у них, что и как?

Я кивнул, слегка растерянно. Мои родители религиозностью не отличались, даже икон в нашем доме не было. Но оголтелыми атеистами тоже не были. Старший брат отца, прошедший всю войну, говорил как-то, что «в окопах под огнем неверующих не бывает». Надо сказать, что это был единственный раз, когда дядька вспоминал о войне, а в остальное время он попросту посылал подальше. Я бы назвал своих родителей агностиками. Советское воспитание, помноженное на советское же образование, наслоившееся на крестьянские традиции.