Самый лучший комсомолец. Том второй (СИ) - Смолин Павел

И в кромешной тишине, задыхаясь от ненависти, покинул кабинет. Ё*аные обезьяны! За нами (потому что «я» — это «я и Вилка») как наскипидаренный вылетел Петр Алексеевич, начавший выгораживать своих выкормышей:

— Откуда у тебя такие полномочия?

С демонстративным спокойствием достал полученную перед отъездом ксиву особого инспектора Министерства Иностранных дел за подписью товарища Громыко, который решил перенять опыт силовиков по запуску в банки с пауками неподдающегося подкупу и обману малолетки. Подавив удивление, он попытался снова:

— Эти дети с рождения вращаются в дипломатических кругах, знают внутреннюю кухню и умеют вести себя в обществе. Лишая их шанса поступить в МГИМО, ты лишаешь Советский Союз ценного кадрового ресурса!

Просто о*уеть!

— Петр Алексеевич, вы — пожилой человек с гигантским жизненным опытом и блестяще «рулите» чудовищно важным для Родины направлением, — зыркнув на него исподлобья, перешел на безэмоциональный тон. — Но конкретно сейчас вы сказали, что дети дипломатов — особенные, а дети пролов, стало быть — чмошники. Напомните, в какой момент мы начали строить даже не классовое, а кастовое общество?

Пожилой дипломат дернулся.

— Я обязательно передам ваши слова товарищу Громыко вместе с детальным пересказом того, насколько ваши подчиненные обосрались с воспитанием потомства. Вы правы, дети здесь не причем, но в вопросах государственного строительства этот аргумент никчемен, а заведомо запоротые нерадивыми родителями, решившими, что они не быдло рязанское, а, так сказать, элита, кадры, Родине на ответственных должностях не нужны. До свидания.

И мы с Виталиной, ускорив шаг, спустились на первый этаж, где подобрали дядю Витю, пару штатных охранников и Леонида Матвеевича. По пути в телевизор попытался взять себя в руки и состряпал в голове доклад на Высочайшее имя, в котором попрошу царя-батюшку ограничить приток «потомственных» в международные структуры. Безусловно, всем перекрывать кислород и вправду расточительно — далеко не все дипломатские дети проявили внутреннюю гниль, и какая-то часть безусловно достойна пойти по стопам родителей, поэтому предложу ввести квоты — например, половина мест уходит «потомкам», но остальные, уж простите, должны заполняться простолюдинами. И да начнется грызня за право устроить сыночке жизнь так, чтобы он питался исключительно икоркой!

— Ох и нажил ты себе врагов, Сережа, — вздохнула Виталина.

— Что там? — заинтересовался дядя Витя.

Объяснил — он одобрительно хмыкнул, а вот Леонид Матвеевич схватился за голову.

— Твоего пристроим, не боись! — презрительно фыркнул я, окончательно потеряв остатки уважения к этому кадру. — Выделили, бл*дь, куратора! — набрав воздуха в грудь, рявкнул. — В руки себя взял!

Он подпрыгнул и съежился в дальнем уголке машины.

— Дядь Вить, давайте бесполезный актив диппочтой в Москву отправим? Можно мне нормального, идеологически подготовленного, стрессоустойчивого товарища вместо этого мягкотелого куска дерьма выписать?

— Сережа, успокойся, — мягко шепнула мне на ухо Виталина.

— Домой хочу, — горько вздохнул я.

Вот она причина всех бед — сколько бы внутри родного симулякра расхитителей соцсобственности не было, но светящиеся верой в светлое будущее глаза соотечественников напитывают душевным покоем и верой в правильность выбранного пути. А здесь — руки опускаются от того, насколько система гниет на всех уровнях. И как это разгребать?

Остановившись, высадили не оправдавшего доверия товарища и поехали дальше.

— И это говно еще мне «рекомендации» совало, — пожаловался я. — Будто первый раз в телевизор иду! "Ой, дружба народов это так здорово!" — противным писком изобразил я общий посыл «рекомендаций».

— Отставить, курсант Ткачев! — рявкнул дядя Витя.

Помогло — давненько на меня никто не орал, эффект ведра ледяной воды успешно достигнут.

— Есть, товарищ полковник! — преданно тараща глаза на начальство, рявкнул я в ответ, и машину захлестнул хохот.

Прорвемся!

Глава 7

Снимать меня будут на мощностях телеканала DFF. Покажут сначала там же, по первому каналу, в спецвыпуске международного тележурнала «Объектив», потом — по одному из каналов ФРГ, там у них целое объединение под названием ARD. Отмахнувшись от сующего мне листочки с вопросами с просьбой ознакомиться заранее немца, попросил его проводить меня сразу в гримерку. Штукатурили не меньше, чем в СССР. Софиты, надо полагать, тоже не сильно отличаться будут. Соцблок, мать его. Впрочем, совсем не уверен, что у капиталистов в эти времена с прожекторами дела обстоят лучше.

— Гутен таг, — постучав и получив разрешение войти, поздоровался с нашей тройкой+гримерша упитанный бюргер в стильных очках и дорогом для соцблока костюме.

Пожали руки, познакомились — Гюнтер Земьяк, мой интервьюер и местный телеведущий. Гримерша к этому моменту уже закончила, я взял Вилку за руку — немножко потряхивает, как не бодрись — и мы пошли в студию. Сильно уменьшает давление тот факт, что я в любой момент могу прервать запись для отдыха, а на монтаже у меня полный контроль конечного варианта. Был бы эфир прямой и «вражеский» — меня бы «рекомендации» заставил зубрить лично дед. Впрочем, на пресс-конференции, которая у нас совместная с Boney M такой халявы уже не будет.

Гюнтер сел за стол, камеры затарахтели, он толкнул вводную речугу и пригласил в студию меня. Вошел с улыбкой, помахал руками в камеры, пожал руку поднявшемуся мне навстречу ведущему и уселся на место гостя.

— От лица ГДР приветствую вас на нашей земле, хер Ткачев, — начал он.

— Огромное спасибо! — с широкой улыбкой поблагодарил я. — Если можно, хер Земьяк, прошу вас обращаться ко мне по имени. Вы гораздо старше, и мне немного неловко, — виновато развел руками.

— Хорошо, Сергей, — согласился он на оптимизацию. — Как тебе Германия?

Как колония, которая почему-то богаче метрополии!

— Это моя первая поездка за пределы Советского Союза, поэтому мне особо не с чем сравнивать, но мне у вас в гостях понравилось — увидел много интересного, например… — перечислил основные пункты экскурсионной программы. — Познакомился с замечательными людьми, подтянул знание языка, набрался впечатлений и написал несколько германоязычных песен. По возвращении начнем работу над коллективом, который будет их исполнять. Очень надеюсь, что немецкому народу они понравятся.

Гюнтер запросил подробностей, и я кратко обрисовал, о чем будет пластинка. О мире, добре, солнце и любви — все как мы любим!

Далее ведущий попросил рассказать о себе, и я выдал уже затертую до дыр легенду об «освободившемся в голове месте».

— У некоторых зрителей могут возникнуть сомнения в том, что все свои книги и песни ты пишешь сам, — заметил Гюнтер.

— Что ж, их сомнения вполне понятны — будь я одним из зрителей, я бы тоже сомневался, — с улыбкой покивал я, забрался во внутренний карман и достал оттуда бумажку с печатями. — Это — официальная справка от нашей Академии Наук, в одной из лабораторий которой я безвылазно просидел трое суток, занимаясь творчеством все время, когда не спал. Разумеется, мы пригласили и международных наблюдателей — в том числе из капиталистических стран. Их подписи здесь тоже есть. Данный документ я считаю достаточным для подтверждения своих навыков, — показав бумагу Гюнтеру и камерам, убрал обратно

Реально в лаборатории жил, за машинкой сидел по двенадцать часов в сутки.

Дальше поговорили о книжках, не забыв повертеть немецкоязычные издания в кадре. Реклама, так сказать. Тут тоже все отрепетировано — эту книжку написал там-то и там-то, вдохновлялся тем-то и тем-то.

Закончив со мной, перешли к вопросам социально-политическим, и я, на всякий случай уточнив, что в Германии представляю только самого себя, никаким официальным лицом не являюсь, и буду озвучивать исключительно свои мысли в рамках дарованной мне Конституцией свободы слова следующие сорок минут лил «базу». Напоследок поговорили о Вьетнаме.