Стрела в печень (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

— Так все мелкие вокруг, только твой кафтан и подойдёт.

Преображенцы, возглавляемые Иваном и Семёном Салтыковыми, несли бережно на вытянутых почти руках два чёрных карамультука. Было их явно избыточно для этого, человек пятнадцать шествовали стройными рядами.

— Анхен, ты как? Волнуешься?

— Волнуюсь. Боюсь даже…

— Так стрельнем по мишеням, на палки обычные шапки посадим.

— Нет, Ваня. Не бывать тому. Хоть и инородцы, и азиаты-басурмане, а должны знать, что Государыня у них во всём первая. Уважают пусть. И тебе нужно показать себя. Они должны знать, что ты лучше их стреляешь. Тогда проблем с дисциплиной не будет. — А что, лучше всё это и сам Брехт бы не сказал. Молоток Анна свет Ивановна.

— Так давай всех башкир позовём, чтобы не слухами пользовались, а были наоборот –источниками слухов. — Предложил Иван Яковлевич.

— Дак, зови, только вели тихо стоять, кто крикнет громко, высечь. Подожди, а чего одних башкирцев, вели и преображенцев всех привесть.

Затянулось ещё на полчаса действо, наконец, зрители числом более пятисот человек заняли всю поляну, что находилась позади и справа от стрельбища. Уж чего там задние ряды увидят неизвестно, но зато потом смогут себя правой пяткой в левую грудь вдарить и заявить, что сам был очевидцем сего знатного события.

Первым вышел стрелять Акай Кусюмов, а поручик Султанмурат Дюскаев надел островерхую шапку, отороченную волком и встал к щиту, отнесённому на сто пятьдесят метров — шагов.

— Три стрелы у тебя, капитан, — напомнил ему Брехт. — Две на пристрелку и одна на поражение цели. Не хочешь друга заменить на палку?

— Нет, генерал. О себе думай, я попаду.

Иван Яковлевич к народу повернулся. Назвать это тишиной было нельзя от слова «совсем». Пятьсот человек гудели. Каждый шёпотом делился эмоциями и прогнозами с соседом, а выходил общий мощный гул.

— А ну, тихо, кто даже вздохнёт — лично пристрелю! — Гаркнул на собравшихся Брехт. Со всей силы.

— Смирна! — завопил на своих и Семён Андреевич Салтыков.

А что, вполне себе тишина. Могут, если захотят.

— Стреляй, батыр.

Да, железные нервы только у железного человека. У Акая так, алюминиевые. Он заведомо взял выше. Три же стрелы. Фьють. Бамс. И стрела воткнулась в самый край шита, на полметра выше шапки. Народ, который видел, тот, что в первых рядах кучковался, выдохнул облегчённо, и, правда, воздуха в рот набрали и выдохнуть не решались. Фьють. Бамс. С Султанмурата сбило шапку и припечатало к щиту. Брехт смотрел на стрелка всё это время. Так-то впечатляло. Видно было, что капитан не целится в эту шапку, он стрелял чуть не в небо. Градусов сорок, ладно, тридцать пять было между прямой и тем местом, куда Кусюмов посылал стрелу. А ещё дул небольшой северо-западный ветер, и он как бы под углом градусов в двадцать дул. Не в спину, чуть вправо сносило должно быть стрелу, и лучник выбрал и эту поправку, Брехт прямо за капитаном стоял и видел, как тот сначала прицелился точно по щиту, а потом влево немного руку с луком отвёл. И никаких приборов. И даже расстояние точно не известно. Замечательная штука мозг, долго всяким искусственным интеллектам до такого мастерства расти.

— У-У-У! — загудели болельщики. А за кого ещё трём с половиной сотням башкир болеть.

— У-у-у! — А чего, лейб-гвардейцы тоже люди, и, как военные, понимают, что сейчас почти чудо видели. Будет, что барышням рассказывать на балах.

— Молодец, Акай. Настоящий батыр, — хлопнул стрелка по плечу и Иван Яковлевич.

Поменялись местами башкиры. И Брехт оценил, что Султанмурат, как лучник, на голову выше Акая. Он вскинул лук и практически сразу послал стрелу. Фьють. Бамс. И шапка капитана пришпилена к чёрному квадрату. Даже не целился.

Народ теперь не просто возбудился, он закричал, заулюлюкал, даже грозного Бирона не убоялся. И Преображенцы не убоялись, ни Бирона, ни даже своего подполковника Семёна Салтыкова. Так-то понятно. Бирон он пришлый и немец — перец — колбаса. Чего за него болеть. Он — чужак. Лютеранин. Власть захватил в стране. Через постель к тому же. За что его любить? Стреляет хорошо? Ну, бывает. Вот эти свои ребята, башкиры стреляют не хуже. На шпагах зело опытен и даже делится с офицерами опытом, обучает их. И что с того солдатикам. Один чёрт — немец. И как ни крути, а через постель. Правда… да. Правда, на прошлой неделе объявили, что со старого нового года, то есть с первого сентября, в армии грядут большие перемены. Служить будут не пожизненно, а двадцать пять лет. При этом служба во время боевых действий засчитывается год за два. И говорят войны сии не за горами. Можно и через двадцать лет сапоги снять. Так и не просто выгонят назад в деревню голым, а если умение какое есть и своё дело открыть возжелаешь, то деньгу дадут с отдачей, конечно, но без роста. Взял сто рублёв, сто рублёв по частям за десять лет и отдашь потом. А дело, да какое хошь, только не питейное заведение и не бордель с девицами.

Так это врут про Бирона. Это Государыня Анна Иоанновна так решила, а немец этот его ещё и уговорил не сразу отпустить солдат, а с сентября.

А это чистая правда. Нельзя же просто выпнуть из армии инвалидов, в прямом смысле этого слова и «инвалидов» в современном смысле, то есть — ветеранов, в чисто поле. Нужно их посчитать, построить интернаты для инвалидов, если им некуда идти, построить временные гостиницы, пусть будет казармы, для стекающихся (куда они ещё денутся) в Москву за ссудами.

— Ваня, ты чего медлишь. Испугался? — дёрнула его за рукав кафтана императрица, выводя из задумчивости.

— Извини, радость моя, просто задумался. Не любит народ меня. Смотри, какой гвалт подняли.

— Ничто, сердце моё, главное, что мне ты люб. А они просто не понимают, как мне и России повезло с тобой.

Глава 6

Событие пятнадцатое

Я не могу стрелять, когда под руку говорят! Михаил Афанасьевич Булгаков, из книги «Мастер и Маргарита»

Двести шагов пройти не быстро. Это чуть не две минуты. Траву на стрельбище вытоптали почти, а солнце глинистую почву как следует прогрело и просушило. Сотнями сапог оторвали преображенцы и башкиры вчера от неё малые частички и теперь при каждом шаге за Бироном поднималось небольшое облачко пыли, которое сносило почти в ту же сторону, в которую он и двигался. В носу засвербело и он чихнул. Чих он завсегда мозги прочищает. И в этот раз сработало. Испугался? Наверное, не то слово. Понял, что глупость совершил, и назад не отыграть. Да, Анхен лучший небось стрелок из пищалей, которого он знал, но и она по воронам мажет и дистанция очень приличная. И это только, во-вторых, и в-третьих, в, во-первых, ей стрелять по Бирону, которого она любит, без всяких сомнений. А есть ещё и в четвёртых и в-пятых, например — это её первый опыт стрельбы по людям. Ворона, собака, олень или кабан — это неодушевлённые существа, а тут человек. А дрогнет рука у Анны и чего?

— Ты, это, Иегудиил, помогай давай. Слышал, сколько душ в случае победы к богу нашему обратятся. Да и не важно это. Главное — история может повернуться. Точка бифуркации. Чего молчишь? Поможешь?

Молчит, хоть бы кхекнул.

Пока с архангелом Иван Яковлевич разговаривал, до щита с красным кругом в центре чёрного квадрата дошёл. Малевич профан. Вот так ведь красивее гораздо.

Брехт снял треуголку кожаную, как у Джека Воробья. Только без перьев всяких. Пока резко выделяться и кепку натягивать не решился. В Москве сейчас для гренадерской роты Георгиевского полка, которой и не существует пока, шьют новую форму. Куртка, штаны типа бридж, короткие сапожки и на голове кепка, как у военных в двадцать первом веке. Форма грязно-зелёного цвета. На плечах маленькие узкие погоны, но которых будут знаки отличия по образцу из того же будущего — звёздочки зелёного цвета и уголковые лычки. Когда весь лейб-гвардии Георгиевский полк оденет в такую форму, то и полковник этого полка Бирон Иван Яковлевич сможет без косых взглядов, как на идиота, себе такую же позволить.