Аферист (СИ) - Майоров Сергей

— Ну видел.

— Издалека, близко?

— В коридоре суда. Метров с десяти.

— Это хорошо. Ближе не подходи пока.

— Почему?

— Потому что у тебя будет своя роль в предстоящем спектакле. Я воспользуюсь твоей печатной машинкой?

— Это не моя, это дедова.

— Неважно.

— Ты умеешь печатать?

— А чего там уметь?

— Мне от руки быстрее. Пока очередную букву найдёшь.

— Может и быстрее, но не всегда это прокатит.

Ну-ка, освежим навык. У нас компьютеров не было очень долго. Мы как-то возмутились, что весь цивилизованный мир перешёл на печатные документы, а мы всё от руки пишем, так нам от щедрот привезли пять печатных машинок. Спонсор помог. Себе он компьютеры в офисе поставил, а машинки с барского плеча пожертвовал в органы. Было это году в девяносто восьмом. И ещё лет пять мы на них барабанили. Потом появился первый комп, время работы на котором было строго регламентировано. Учились на коленке, и порой битва с вордом или экселем заканчивалась тем, что по старинке бежали к неубиваемой «Москве» и набивали на ней текст в три раза быстрее.

Так что я заправил лист писчей бумаги в каретку, зажал большим пальцем клавишу смены регистра и напечатал большими буквами «Справка».

Боря послушал бодрый перестук машинки и ушёл к себе.

Завтра особый день. Поскольку я о себе ничего не знал, то назначил на второе мая свой день рождения. Во всяком случае именно в этот день в прежней жизни я привык принимать поздравления. Так не будем отступать от традиций и в этот раз. А традиция гласит, что в этот день я привожу подарки в соседний детский дом. Повезу и в этот раз, главное их умудриться вручить. Смутно подозреваю, что с этим всё непросто. Да ещё завтра воскресенье, все инстанции на заслуженном выходном. Ну ничего, послезавтра тоже подойдёт, как раз прозондирую почву.

Утром я поехал к Николаичу. Тот ещё дрых сном праведника.

— Рота, пааадъём! — гаркнул я во всю глотку. — Бегом, бегом, салага!

Мужчина вскочил, заметался, разыскивая форму.

Я подвинул стул и сел, наблюдая за ним. Наконец он застыл в одном ботинке, потому что второй никак не находился, и оглядел комнату.

— Что это было? — схватившись за лоб, спросил он.

— Проверка личного состава, — пояснил я.

— Мляать! Ты кто такой?

— Я смертушка твоя, Степан.

— Какая смертушка? Ты откуда тут взялся?

— Да так, шёл мимо. Дай думаю зайду, поздоровкаюсь.

— А кто дверь открыл?

— Так она не закрыта была.

— Совсем?

Я пожал плечами: уж как есть.

— Погоди, дай вспомнить.

— Ну валяй, вспоминай. Я пока водички хлебну. Жарко у тебя.

Я прошёл на кухню, нашёл стакан, плеснул в него воды из чайника. Стою, пью. Николаич пришёл за мной через минуту, схватил чайник и присосался к носику.

— Слышь, мы чё, вчера пили вместе? — спросил он, прислоняя чайник ко лбу.

— Было дело, — не стал я отрицать.

— Ничерта не помню, — признался он.

— Плохо. Значит, придётся повторить воспитательную беседу о вреде пьянства.

— Стой! Вспомнил. Ты же из вытрезвителя.

— Браво, — похлопал я. — Ещё чего вспомнишь?

— Ничего не понимаю. Откуда ты взялся?

— Меньше надо пить, Стёпа. И меньше страдать из-за непорядочных людей. А теперь послушай меня. Барсуков конечно сволочь. Но мы его давно пасём.

— Как⁈ Откуда ты…

— Не перебивай. И так повторять приходится, когда уже вчера всё сказано было. Так вот, мы за ним наблюдаем с тех самых пор, как он по кривой дорожке пошёл. Рано или поздно возьмём, как материал накопится. А пока ты работай, и по возможности фиксируй, когда, у кого, сколько он позаимствовал. Пригодится в суде.

Николаич опустился на табуретку, схватившись двумя руками за голову. Надо подлечить бедолагу, а то как-то разговор у нас не клеится. Я достал из кармана поллитру «Пшеничной», а из второго — банку омулёвой икры. Из нашего свёртка вытащил. Пошарил по ящичкам, но консервного ножа не нашёл. Плюнул, пробил дырку ножом и открыл консерву методом грубой силы. У меня тоже открывашки не было, никак не сподобился купить. Да и не очень-то она нужна, когда жесть на банках руками гнуть можно спокойно. В хлебнице нашлась четверть чёрствой булки хлеба второго сорта. Оттяпав от неё два ломтя, я щедро намазал их икрой, плеснул водку в стаканы и протянул один из них Николаичу:

— Ну, будем.

Тот непонимающе уставился на прозрачную жидкость перед собственным носом.

— Бери-бери, лечись. А то разговаривать с тобой невозможно.

— Не буду.

— Букой таким не будь. У меня день рождения сегодня. А тебе надо здоровье поправить.

— Чтобы я опять нажрался, и ещё чего-нибудь разболтал?

— Да серьёзно у меня днюха. Я к тебе не как должностное лицо пришёл, а как друг. К тому же, мы не собираемся напиваться, употреблять будем вдумчиво и аккуратно.

И мы употребили, закусив икрой. Николаич наконец разморозился, достал из холодильника банку солёных огурцов, а я кинул в кастрюлю пяток найденных картофелин, залил водой и поставил на газ. После этого разговор пошёл живее.

— Как хоть звать-то тебя?

— Даже это не помнишь? Сева я.

— А, точно, Всеволод Казаков. Навёл ты у нас тень на плетень. Барсуков на тебя зуб точит, он все отделения милиции обзвонил, Казакова искал. Грозится поймать и шкуру спустить.

— Серьёзно? То есть он у меня из кошелька полтинник вытащил, а я же ещё хулиган и ввёл несчастного Барсука в заблуждение?

— Так ты притворялся? На задании был, получается?

— Я о своей работе говорить не могу. Извини, дружище, но давай о чём-нибудь другом.

— Понимаю. Будь здоров, именинник.

Выпили. Доскребли икру из банки.

— Просветишь, когда мы успели подружиться?

— Вчера. Жалко, что ты не помнишь. Душевно посидели.

— А где сидели?

— В летнем кафе на Киевской.

— Погоди-погоди, смутно что-то…

— Да ладно, чего уж теперь. Давай с начала.

— Ты откуда вообще?

— А сам-то как думаешь?

— ОБХСС? — схватившись за голову, севшим голосом просипел Николаич.

— И не только. Я тебе потом удостоверения покажу, оба. С собой не взял, я ж к другу шёл, за день рождения выпить. Чтобы не порочить честь мундира, не брал. И ты кончай напиваться при форме и корочках. А не то попрут из органов за такие дела.

— Так меня за соучастие в любом случае привлекут.

— Учитывая явку с повинной и отсутствие фактов причастности к противоправным деяниям, не привлекут. Так, побудешь ещё под надзором, проявишь себя как добросовестный сотрудник милиции, снимут надзор.

— Явку с повинной? Я не писал.

— Устного заявления в данном случае достаточно.

— Так я и не заявлял.

— Уверен? — усмехнулся я.

— Вчера? — убитым голосом предположил Николаич.

— Да ты никак жалеешь? Гниду эту жалеешь, которая в органах прижилась и сосёт трудовую кровь из граждан? Ты думаешь, он побалуется и перестанет? Так я тебе расскажу, как дальше дело будет. Тебя он подставит рано или поздно, потому что ты угроза для него, и останешься ты вечным дежурным до пенсии по старости. А сам Барсучок будет расти и развиваться, пока ты покрываешь его делишки. И дорастёт наш Михаил Игнатьевич аж до генерала. Большим человеком станет. А масштаб его делишек будет всё расти, и криминал станет разъедать органы изнутри. Совратит много честных душ с истинного пути, а сколько пострадает невинных граждан? Думаешь, я преувеличиваю? Нисколько! Проходил я уже это всё. Этого ты хочешь?

— Нет.

— Что ты там говоришь? Плохо слышу.

— Не хочу.

— Вот! Накрепко запомни это на всю жизнь. И глядишь, не Барсук, а ты у нас генералом станешь.

Я встал и пошёл проверять картошку. Потыкал ножиком, признал её готовой, так что отлил воду и высыпал горячие, восхитительно исходящие паром клубни на тарелку.

— Ладно, давай ещё по маленькой, да я пойду. Дела. Да не грызи ты себя. Ты радуйся, что ничего непоправимого не случилось. Ну выпрут Барсукова из органов, так туда ему и дорога. И ты замараться не успел, хотя конечно лучше было после первого же инцидента за руку его и в кабинет начальника. Чем же он тебя взял, что ты решил смолчать?