Золото Стеньки (СИ) - Черемис Игорь

В общем, я посчитал, что если нас с Симеоном вывести из-под удара токсичного металла, то это может помочь — хотя в случае с братом я сомневался, что ещё не поздно. Впрочем, свежий воздух и деревенская природа не помешают и ему.

И мне было немного жаль, что я не могу объявить о вреде свинца на всю Ивановскую — мне как минимум никто не поверит, а могут ещё и высмеять, что для царского сына подобно смерти. Так что я решил пока что спасти себя — и Симеона, если получится, — ну а потом уже внедрять гигиенические стандарты XX века в этом отсталом времени.

[1] У этих бояр были вотчины по Яузе, одно из них стало селом Свиблово, которое сейчас — одноименный район Москвы. Сам род прервался в 1438 году. Свибло — разумеется, прозвище, которое означает «косноязычный». Шотландца звали Христофор Галовей (Christopher Galloway).

Глава 5

В поисках Ньютона

Я бы не смог ответить на вопрос, когда именно смирился с тем, что стал царевичем в семнадцатом веке от Рождества Христова. Кажется, это случилось во время разговора с царем, который оказался не парсуной в старинной рукописи. Алексей Михайлович был вполне живым человеком, у которого были и достоинства, и недостатки, и который искренне любил своего сына. Да и не только его — он и свою умершую жену любил также искренне, и всех остальных детей. Думаю, и Нарышкину он будет любить точно так же, и детей от неё, совершенно не думая, что приближая к себе ещё одну дворянскую фамилию, закладывает основы потрясений, которые начнутся вскоре после его смерти.

Насколько я понял, царь сейчас и вовсе не думал о том, что когда-нибудь умрет. У него имелось огромное количество планов, в которых смерть кого-либо вовсе не учитывалась. По Сибири рыскали вольные казаки, которые присылали в Москву образцы добытых в самых глухих краях горных пород — стране нужно было серебро и золото, причем своё, а не привозное из Европы. Нужно было железо хорошего качества и в достаточном количестве — это сразу даст такой подъем производства, что есть приличный шанс успеть на поезд европейской промышленной революции. Нужны драгоценные камни, нужны цветные металлы, нужны восточные пряности, нужны хорошие ткани и своё стекло. Всё это было и сейчас, но в таком количестве и такой выделки, что сердце кровью обливалось, если сравнивать импортные вещи и отечественные.

И всё это было нужно буквально вчера — на хребте государства смертельным грузом висел общий дефицит всего и вся, даже грамотных людей — и тех не хватало. В Англии умные люди уже создали Лондонское королевское общество, прямо сейчас Ньютон изобретает свои три закона робототехники или что-то подобное и подставляет голову яблоку. Я всерьез, хоть и очень недолго, думал опередить мудрого англичанина и забрать лавры первооткрывателя закона о всемирном тяготении для Россию, но потом решил не влезать в это — во всяким случае пока. А во Франции уже натворил дел Блез Паскаль, Пьер Ферма придумал свою теорему, а Рене Декарт произнес знаменитую фразу «мыслю, следовательно, существую». Я даже помнил, как это будет на латыни! [1]

Ещё были Рембрандт и прочие «малые голландцы», произведения которых сейчас легко приобрести для какого-нибудь прообраза Эрмитажа. Вот только в последующие века Москва горела так часто, что тащить за тридевять земель недешевые полотна, чтобы они тут погибли в огне — затея совершенно бессмысленная и идиотская. Да и нет сейчас специалистов-музейщиков, тот же «Ночной дозор» наверняка порежут на куски, которые развесят в коридорах Теремного дворца, как бы я этому ни сопротивлялся. Или и вовсе начнут в эти куски заворачивать селедку — и мне заранее было больно физически от возможной утраты шедевров. Ну а со своими рембрандтами в России дела обстояли неважно, хотя я был уверен — талантов тут море, но все они были заняты чем угодно, только не созданием произведений искусства. [2]

Во Франции не так давно умер знаменитый Сирано де Бержерак, Ларошфуко ещё был жив, хотя его «Максимы» уже изданы — мне было даже интересно, как отреагирует царь, если я закажу этот томик для внеклассного чтения. Правда, французским я владел, как и полагается аспирантам, со словарем, но знал этот язык гораздо лучше польского. Ну а английский я точно знал, правда, сейчас англичане говорят совсем не на том пиджине, на котором я мог изъясняться. Кстати, и Шарль Перро ещё должен быть жив — кажется, он умер уже в восемнадцатом веке. Думаю, «Сказки матушки Гусыни» вполне развлекут маленького Симеона во время вынужденного пребывания в Преображенском дворце. [3]

Впрочем, обо всем этом я рассуждал умозрительно. Когда-нибудь потом я обязательно выпишу научные трактаты из Европы и ознакомлюсь с нынешним положением дел в различных областях знаний, после чего и подумаю, куда смогу применить обрывки своих воспоминаний. Потом, наверное, стоит начать переписку с различными умными людьми вроде того же Декарта, и буду их с высоты своего положения учить их уму-разуму на все талеры спонсорских денег — я не собирался тратить слишком много, но ученым золотых гор и не надо. Была у меня мысль завести на Руси ещё и Академию наук, но у нас даже славяно-греко-латинской школы ещё не было, хотя Полоцкий жив и деятелен, так что будущих Невтонов и быстрых разумов Платонов пока обучать было негде, не говоря уже об обычных Ломоносовых.

Посылать отроков в Европу подобно Петру? Опасный путь, там было столько невозвращенцев, что диву даешься, как эта инициатива принесла хоть какие-то плоды. Нет уж, пусть у нас учатся, а учителей мы им выпишем, заодно дурных идей не нахватаются. Кажется, ту школу пропагандировал сам Симеон Полоцкий — вот и пусть покажет, способен ли собрать хоть кого-то, кроме богословов. Жаль, Магницкий ещё не родился — но ничего, наверное, и без него найдется, кому скомпилировать существующие знания по математике. Но за мальчишкой присмотреть придется. [4]

* * *

Откровенно говоря, 1669 год мне дико не понравился. Нет привычных мелочей, которые, как оказалось, здорово облегчали жизнь в конце двадцатого века. Неудобная одежда, которую замучаешься надевать и снимать. Обувь, в которой левый сапог ничем не отличается от правого. Какие-то щеточки из жесткой вонючей щетины и кислый порошок как замена цивилизованной зубной щетке и зубной пасте. Про жирную еду я уже даже не вспоминал — почти привык находить на столе подходящие мне блюда, хотя тут не было ни картошки, ни помидор с огурцами. Зато была черная икра и осетрина первой свежести — и их было много. Мне ещё повезло, что я оказался тут вскоре после Пасхи и не в пост — иначе я быстро сошел бы с ума, пытаясь разобраться со всеми ограничениями. Сейчас же я мог это сделать в спокойном режиме и без спешки.

В целом, я понемногу приспосабливался. Вспомнил Суворова и просил слуг почаще выдавать мне щи и кашу, которые суть мать наша, добавлял к этому меню ту же осетрину и пару расстегаев, и наедался без долгого сидения за столом. Я быстро научился ловко определять время по солнцу, а отдельные дни соотносить с различными святыми — это оказалось несложно. Научился ориентироваться в переходах дворца, не обращаясь к памяти царевича, и пользоваться помощью слуг.

У меня почему-то даже хандры не было, когда я окончательно решил, что всё происходящее мне не кажется, что я застрял в семнадцатом веке надолго, если не на всю жизнь. Просто немного защемило сердце и стало жаль несчастного царевича, который неизвестно куда подевался. В моё тело он попасть не мог — те киллеры всё-таки оправдали название своей профессии и прикончили меня, похоже, качественно. Впрочем, если имел место банальный обмен — до 1996 года оставалось больше трех веков, так что сознание царевича появится там очень нескоро.