Сон Императора (СИ) - Сембай Андрей

— И ты удивлен? — Юсупов медленно размешивал сахар в чашке. Его лицо было задумчивым. — Он предупреждал. Он сказал: «Цена ошибки — не отставка, а виселица». Он просто привел слова в соответствие с делом. Ты думал, он шутит?

— Я думал, это риторика для запугивания министров! Для рабочих, для этих... эсеров — да, пусть. Но чтобы так быстро, так... методично. Без шума, без публичного процесса. Просто взяли и расстреляли, как собак. Это... это варварство. Это не по-русски.

— А что по-русски? — Юсупов посмотрел на него. — Бесконечные разговоры в Думе, пока всё катится в тартарары? Милость к палачам, которые убили дядю Сергея? Нет, Митрий. Россия всегда понимала только силу. Просто мы, аристократия, давно забыли, как она выглядит вблизи. Мы привыкли к мягкому, удобному Ники. А это... это настоящий царь. Тот, который может приказать убить. И не моргнуть глазом.

Дмитрий Павлович с отвращением отпихнул газету.

— И ты этого хочешь? Чтобы нас снова начали бояться? Чтобы опять наступили времена Аракчеева и Бенкендорфа?

— Я хочу, чтобы Россия выиграла войну и не скатилась в революцию, — тихо сказал Юсупов. — Если для этого нужен царь с окровавленными руками... что ж, возможно, это меньшее зло. Но, — он понизил голос, — это опасно. Потому что однажды он может решить, что не только эсеры мешают порядку. Что и либералы в Думе мешают. Что и мы, великие князья, со своими разговорами... лишние.

Они замолчали. Эта мысль, высказанная вслух, повисла в воздухе, тяжелая и ядовитая. Страх, который они испытывали раньше, был абстрактным — страх хаоса, революции. Теперь он приобретал конкретные черты: холодный приказ, ночная облава, сухой залп в крепостном дворе. И источником этого страха был не смутный будущий Ленин, а их собственный кузен, с которым они еще недавно пили шампанское и смеялись.

Часть IV: Царское Село. Кабинет. 24 января. Ответы.

На столе у Николая лежали две телеграммы. Одна — от короля Георга. Другая — от президента Пуанкаре. Он открыл первую. Стиль был неформальным, но чувствовалась натянутость.

«Дорогой Ники,

Твое письмо получил. Поразился его... прямоте. Обсудил с Асквитом и нашими генералами. Понимаю твое положение и восхищаюсь решимостью, с которой ты берешь бразды правления. Англия верна союзу до конца.

Что касается конкретики: генеральный штаб завершает разработку плана крупномасштабного наступления во Фландрии на лето 1917 года. Цель — выход к побережью и ликвидация угрозы со стороны немецких подлодок. Окончательные детали, включая количество дивизий и дату начала (ориентировочно конец июля), будут представлены тебе через военных атташе в течение месяца. Координация, разумеется, будет налажена.

Прошу учесть: наши ресурсы также не безграничны. Битва на Сомме стоила нам колоссальных жертв. Мы рассчитываем, что русский удар отвлечет значительные силы немцев с Западного фронта.

Надеюсь, твои внутренние меры принесут стабильность, столь необходимую для победы. Желаю сил.

Твой кузен,

Джорджи».

Николай отложил телеграмму. Ответ был, но в нем сквозила осторожность и желание переложить основную тяжесть на Россию. «Ориентировочно конец июля». «В течение месяца». Не та железная определенность, на которую он рассчитывал.

Вторая телеграмма была более официальной, но и более конкретной.

«Ваше Императорское Величество,

Президент Французской Республики и правительство, рассмотрев Ваше послание, поручили генералу Нивелю предоставить Вам детали готовящейся наступательной операции. Генерал Нивель, чей план получил полное одобрение, уверен в успехе. Наступление на участке Эна – Шмен-де-Дам запланировано на вторую декаду апреля 1917 года. Мы рассчитываем на мощный, отвлекающий удар русской армии не позднее конца мая, чтобы сковать германские резервы.

Прилагаем предварительные выкладки по силам и средствам. Окончательный вариант будет направлен в Ставку через генерала Жанена.

Франция полна решимости довести войну до победного конца плечом к плечу со своим великим союзником. Мы высоко ценим проявленную Вашим Величеством личную вовлеченность и твердость.

С глубочайшим уважением,

Раймон Пуанкаре».

«Апрель... Май...» — пробормотал Николай. Французы были готовы раньше, но и требовали от него удара раньше. Это меняло расчеты. Летнее русское наступление нужно было сдвигать на весну, а это означало готовиться в авральном порядке, в условиях зимней стужи и ещё не законченной переброски ресурсов.

Он позвонил. Вошел дежурный адъютант.

— Срочно вызвать ко мне генерала Алексеева и военного министра Беляева. Немедленно. И передать в Ставку: начать предварительное планирование наступательной операции на Юго-Западном фронте на конец мая. Цель — максимальное скопление неприятельских сил.

— Слушаюсь, Ваше Величество.

Пока ждал военных, он взял третий документ. Это была докладная записка от генерала Алексеева с рекомендациями на пост министра внутренних дел. Наверху списка стояла одна фамилия, подчеркнутая: Генерал от инфантерии Николай Иудович Иванов.

В записке было краткое досье: «65 лет. Участник Русско-турецкой и Японской войн. Командовал Юго-Западным фронтом в 1914-1915 годах. Отстранен за неудачи, но сохранил авторитет в войсках. Отличается железной волей, личной храбростью, неприхотливостью в быту. Беспощаден к врагам и нерадивым подчиненным. Политически — убежденный монархист, сторонник сильной руки. Не связан с придворными группировками. Минусы: резок, недипломатичен, может вызывать отторжение у либеральной общественности».

«Беспощаден... сторонник сильной руки» — эти слова были подобны ключу к замку. Именно такой человек был нужен. Николай сделал пометку на полях: «Вызвать на аудиенцию завтра. 10 утра».

Часть V: Кабинет в Зимнем. 25 января. Знакомство.

Генерал Николай Иванов не был похож на изящных гвардейских генералов или сановных бюрократов. Это был старый служака, крепко сбитый, с седыми, щетиноподобными усами и пронзительными, светло-серыми глазами, которые смотрели прямо, без подобострастия, но и без вызова. Его мундир был поношен, но чист, сапоги — вычищены до блеска. Он стоял по стойке «смирно», когда Николай вошел в кабинет.

— Ваше Императорское Величество, генерал от инфантерии Иванов, по Вашему повелению.

— Спасибо, что прибыли, генерал. Прошу садиться.

Иванов сел, выпрямив спину, положив руки на колени. В его позе не было ни капли расслабленности.

— Генерал, вы знакомы с текущей ситуацией в стране, и особенно в Петрограде?

— Из докладов и газет, Ваше Величество. Ситуация — предгрозовая. Тыл разболтан, фронт держится на героизме солдат и воле офицеров. В столице — брожение. Интеллигенция ноет, рабочие бунтуют, буржуи наживаются.

— Коротко и ясно, — кивнул Николай. — Я назначил вас на пост министра внутренних дел. Почему вы думаете, что справитесь там, где другие не справились?

Иванов даже не моргнул.

— Потому что я не буду искать популярности, Ваше Величество. И не буду бояться. Министерство внутренних дел — не дискуссионный клуб. Это орган подавления смуты и поддержания порядка. Мой метод прост: железная дисциплина внутри ведомства и беспощадность к его внешним врагам. Бунт — расстрел. Саботаж — каторга. Шпионаж — виселица. Газеты будут писать то, что им разрешат. Думу — прижмем к ногтю, если начнет мешать. Никаких компромиссов с теми, кто подрывает государство в военное время.

Его речь была грубой, как напильник, и бескомпромиссной. Николай слушал, не перебивая.