– У меня украли вещи и деньги, – сообщил я. Наконец он удостоил меня мимолетным вниманием:
– Какие еще деньги? А я-то здесь при чем?
– При том, – ответил я, стараясь не превратиться в нудного просителя. – Разберись, кто украл, и все верни.
– Я ничего не знаю, может быть, у тебя ничего и не было! Так каждый скажет, что у него что-то пропало, а я за все отвечай! – возмущенно воскликнул он, апеллируя к игрокам. Те дружно заулыбались, подыгрывая начальству.
Я понял, что доказывать, обращаться к совести совершенно бесполезно. Нужно было предпринимать что-то радикальное.
– Значит, о моих деньгах ты ничего не знаешь?
– А что я должен знать?! Ты смотри, говори, да не заговаривайся! Ишь, какой умный нашелся!
Пока он не начал наглеть, у меня еще оставались сомнения в его участии в краже, теперь их больше не было. Нападение в этом случае не оказалось лучшей защитой, скорее наоборот, показало, чья кошка сметану съела.
– Если ты немедленно не вернешь, все, что украл, – негромко сказал я, – то тебе мало не покажется!
– Что?! Что ты сказал! – грозно воскликнул он, вставая, и тотчас вслед за ним начали подниматься на ноги остальные мужики.
Я оказался перед стеной наглых, откормленных холопов и невольно отступил на шаг, чтобы не дать им себя окружить. Такая робость вдохновила, и управляющий плюнул мне под ноги.
– Иди отсюда, покуда жив, – высокомерно сказал он, кося взглядом на восхищенных такой смелостью товарищей.
Последние два дня были для меня достаточно трудными, и я почувствовал, что готов сорваться. К сожалению, этого не поняли холопы. Они решили, что вполне могут покуражиться над раненым человеком, к тому же имеющим проблемы с законом.
– Ату, его ребята, – дурашливо закричал управляющий и, растопырив пятерню, полез пальцами в лицо. Остальные заржали и начали дурашливо приседать, кривляться и улюлюкать. На дармовое развлечение со всех сторон стала сбегаться дворня.
Я невольно потянул руку к эфесу. Первым порывом было вытащить саблю и порубить всю компанию. Однако я сумел совладать с собой и пошел по самому трудному бескровному пути, поймал управляющего за руку, вывернул ее так, что у него вышел плечевой сустав, а сам шутник завизжал совершенно неприличным фальцетом.
Игроки сначала дернулись выручить товарища, но я так повернул тому руку, что новый захлебывающийся от боли и страха вопль удержал их на месте.
– Говори, отдашь деньги? – спросил я его в самое ухо, продолжая гнуть к земле.
– Отдам, все отдам! – закричал он. – Отпусти, Христа ради!
Удивительно, но как только недавний герой оказался унижен, он тотчас потерял весь авторитет, и недавние товарищи смотрели на него так же презрительно, как только что на меня.
– Наподдай ему, – кричали со всех сторон, – ишь чего выдумал, чужое брать! Все ему, ироду, мало!
Я послушался народных советов и «наподдал» вору ногой по мягкому месту, чем окончательно завоевал симпатии зрителей.
– Где мои деньги? – спросил я лежащего на земле управляющего.
– Отдам, все отдам, – пообещал он, явно не собираясь вставать с земли.
Как я знал из опыта, так просто с деньгами, даже чужими, люди не расстаются, потому, не дожидаясь, когда он проявит сознательность, погнал бедолагу пинками. Не знаю, какие чувства испытал управляющий, но кошель с серебром он вернул. Дальше я потребовал лошадей, своего донца и Ванину кобылу Зорьку. Но тут управляющий неожиданно заартачился:
– Не могу, воевода не велел. Хоть режь меня на куски, лошадей не отдам!
О хозяине имения воеводе я знал лишь понаслышке, самого же его никогда не видел, потому приказ мифического сюзерена для меня ничего не значил. К тому же мой донец был великолепным конем, сильным, быстрым, выносливым, и лишаться его я не хотел ни в коем случае. Между тем зрители, затаив дыхание, ждали, чем закончится наша стычка, и нетерпеливо ожидали моего хода.
– Ладно, как хочешь, – сказал я и, наконец, обнажил саблю.
Вид клинка привел народ в полный восторг. Мне показалось, что большинство и правда жаждало, чтобы я разрубил управляющего на куски. Век был суровый, и людям не хватало не только хлеба, но и зрелищ.
Однако самому объекту любопытства такое развлечение оказалось явно не по душе.
– Так отдашь лошадей? – поинтересовался я, поигрывая клинком.
– Мне-то что, – угрюмо сказал он, – я тебя предупредил, воевода ослушание не простит. А там как сам знаешь.
Меня добрый совет не заинтересовал, тем более, что угроза исходила от неизвестного человека, и я приказал тут же стоящему знакомому конюху привести лошадей. Тот без пререканий отправился в конюшню и вскоре вывел лошадей уже под седлами, донец узнал меня, заржал и ткнулся мордой в плечо. Это было необыкновенно трогательно. Я в ответ на ласку потрепал его по гриве, вскочил в седло, взял кобылу под уздцы и отправился назад в село Богородское.
Теперь верхом, почти выздоровевший, я чувствовал себя достаточно уверенным, чтобы не бояться мифических разбойников или неизвестного воеводу. Застоявшийся в конюшне жеребец сразу же взял в галоп, кобылка припустилась следом, и минут через двадцать я рассчитывал быть на месте. Мы миновали то самое пресловутое поле и въехали в подозрительный лес. На всякий случай, чтобы быстрее миновать опасное место, я пришпорил донца, он прибавил хода, но Зорька за ним не поспевала, и пришлось его придержать.
Мы приблизились к месту, где произошло нападение на стрельцов, и я невольно внутренне напрягся, ждал, не подстерегает ли меня засада. Пока ничего подозрительного заметно не было, лес хорошо просматривался, и, вообще, все было мирно и благолепно. Я успокоился, даже начал расслабляться, как вдруг из глубины леса раздался громоподобный выстрел. Стреляли не иначе, как из пищали с сошками. Прямо над головой с воем пролетел какой-то нестандартный снаряд. Кобылка рванулась в сторону и едва не выдернула меня из седла – хорошо, что повод не был намотан на руку, и я его просто выпустил.
Мой казацкий конь, привыкший к стрельбе, только тревожно повел ушами. Я же привычно прижался к его шее и, не оглядываясь, поскакал по дороге. Вдруг впереди оглушительно затрещало, и поперек дороги рухнуло дерево. Даже привычный к бою конь встал на дыбы и заплясал на месте на задних ногах. Пришлось его ударить по голове рукоятью нагайки, чтобы заставить повиноваться поводьям.
