Каторжник (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Ладно, разбирайтесь сами. Только чтоб к утру все ходить могли!

Когда конвой скрылся, Трофим робко тронул меня за руку:

— Спасибо, братец. Вот не ждал!

— Да ты и сам не из робких, — хлопнул я его по плечу.

Фомич, разливая кашу по мискам, хрипло рассмеялся:

— Смотри, сударик да соколик! Теперь ты у нас и кашу делить будешь, и драки мирить. Не иначе, в «иваны» метишь!

— В «иваны» — нет, — улыбнулся я, забирая свою порцию. — А вот кандалы бы сменил — это да!

В углу, где сидели «поскользнувшиеся», кто-то злобно буркнул:

— Щас мы тебе кандалы сменим, жди…

Но даже он умолк, когда Тит, не отрываясь от еды, протянул в его сторону ложку — словно штык.

А Изя-Зосим, наблюдавший за всем из-за своих круглых очков, философски заметил:

— Ой, ну я вас умоляю! Разве можно так драться? Это же не по-людски! Надо было просто дать им по рублю — и все были бы довольны!

Народ заржал. Даже Сенька с Гришкой невольно ухмыльнулись.

Так и сидели — кто с синяками, кто со смехом, но все с полными мисками и сытые.

С утра после переклички я вновь заплатил унтеру две копейки и избавился от кандалов, стеречь меня поставили уже другого солдатика. Многие смотрели на меня с откровенной завистью и злобой. Зато Левицкий, увидев меня без кандалов, вновь гостеприимно пригласил в свои сани, где мы и продолжили коротать путь за беседой. Мне было любопытно узнать, как он здесь очутился, но тут не принято спрашивать. Кто захочеть, сам расскажет, да и корнет об обстоятельствах своего осуждения отзывался очень скупо, обмолвившись лишь, что на каторге он проведет следующие пятнадцать лет, если раньше не помрет от чахотки или иной болезни.

Уже подъезжая к очередному острогу, я вспомнил о нашем еврейчике, настоятельно рекомендовавшем ознакомиться с Уложением о каторжанах.

— А вы, корнет, могли бы со своей стороны оказать мне содействие? Нет, речь не о деньгах, — тут же поправился я, когда Левицкий вздернул бровь. — Вы общаетесь с нашим офицером, Рукавишниковым. Он держит вас за равного, да и в острогах коменданты тоже с вами считаются! Может, у них найдется экземпляр Устава о содержании под стражей. Очень уж хочется ознакомиться с таким важным для нас документом, — и вопросительно посмотрел на дворянина.

Левицкий наморщил лоб, не сразу ответив мне.

— Интересная просьба, Серж, да и что сказать, неожиданная! Постараюсь что-нибудь сделать, но, сами понимаете, обещать не могу, — задумчиво произнес он.

— Мне и этого более чем достаточно, — улыбнулся я.

И действительно, в первом же попавшемся нам остроге — в Чебоксарах — комендант оказался весьма любезен с нашим привилегированным арестантом. И предоставил ему книгу, а там и я смог до нее добраться и, продираясь через «фиты» и «яти», ее прочитал. И открыл для себя много нового!

Не вся книга была полезная, но кое-что нам сгодится, например: вес кандалов для мужчин должен быть от пяти до пяти с половиной фунтов. А мы таскаем тяжеленые полупудовые железяки! Было там и про кружку для пожертвований, которую каждый раз по поступлении в город партии арестантов опустошается и деньги пускают на вспомоществование арестантам. Да и про довольствование говорилось, арестантам благородного звания выдаются кормовые по двадцать копеек в сутки, а у остальных устанавливается солдатское довольствие. Если же выдачу пищи по каким-то причинам не производили, должны были выдать по десять копеек на нос, дабы каторжные могли купить себе что-нибудь сами у мелких разносчиков-торговцев. Да вот только ничего из этого мы не видели!

— Вот же ж суки жадные, — сквозь зубы протянул я, с благодарностью вернул книгу Левицкому, и он проводил меня в барак.

Прежде чем что-то предпринимать, я решил посоветоваться с Фомичом. Тот, выслушав все, выразительно крякнул, а затем с хитрым прищуром в лукавых глазах посоветовал:

— Ты, паря, особенно перед начальством-то не распинайся! А то, чего доброго, отомстит тебе охфицер-то! Пусть обчество теперь пошумит, авось что и выговорим себе со сквалыги этого! А ты, сударик да соколик, теперя сховайси и на рожон не лезь. А от обчества тебе наше удовольствие: вишь, каку важную бумагу нашел! Наш брат арестант ни в жисть до такого не дотумкал бы!

— Таки да, но ради священной истины хотелось бы напомнить окружающим, что мысль такою подал не кто иной, как Изя Шнеерсон, то есть таки я! — тут же выскочил Изя-Зосим.

— Ладно, никшни! — добродушно ответил ему Фомич. — Надумать-то мы много всего можем, а ты попробуй-ка сделать! Я вот, к примеру, надумал намедни хрустальный мост через море Байкал перекинуть для обчества нашего, и генеральшу какую за толсту жопу потрогать, да тока где тот Байкал и где та генеральша?

— Да, генеральшу бы не помешало… да хоть бы и полковничиху! — загомонили, посмеиваясь, арестанты, оставив безо всякого внимания идею с мостом.

Тем временем в партии усилиями Фомича началось брожение. Арестанты прослышали, что нам явно недодают паек и вообще притесняют. Начался ропот.

— Слышь, наш подкидыш-то читал вумную книжку, что нам должны паек солдатский давать, раз в неделю мясную порцию, чарку тож… — рассказывал всем желающим Софрон Чурис.

— Все в карман себе кладут, гады! — авторитетно подтвердил Фомич. — Как есть, зажимают нас. Самим бы им пудовые железа наши надеть!

Слухи поползли, и напряжение начало нарастать. Утренняя перекличка пошла не совсем в обычном русле. Вместо четкого и ясного выкрикивания своих имен, арестанты вдруг начали гудеть, поднимая невнятный шум, из которого доносились отдельные выкрики:

— Кормют плохо!

— Отчего голиц нам нет?

— Бараки вечно нетопленые!

— Кандалы долой! Тяжесть таку таскаем!

— Это что такое? — нахмурившись, спросил Рукавишников и грозно окинул взглядом передние ряды арестантов. — И кто тут жалуется?

Каторжники смешались. Я понял задумку офицера: он хотел увидеть зачинщиков беспорядков, чтобы потом примерно их наказать. Арестантам, понятно, этого не хотелось, и потому все старались горланить из-за спин товарищей, чтобы начальству не было видно кричащего.

— Богослужений чего нет? — пискнул кто-то из задних рядов. Солдаты тотчас бросились искать кричавшего, но все, понятное дело, отнекивались.

— Вспомоществований от благотворителей в глаза не видим! — тут же донесся выкрик с другого конца строя. — Куды все деваетси?

Глядя на все это, Рукавишников покраснел, глаза его налились кровью.

Кровь, прилившая к лицу Рукавишникова, сделала его похожим на помидор. Ноздри раздувались, а рука легла на эфес сабли — верный признак того, что офицер был на грани.

— Молчать! — рявкнул он так, что даже солдаты конвоя вздрогнули. — Я спрашиваю, кто недоволен? Шаг вперед! Ну!

Он вперил горящий взгляд в первые ряды, пытаясь выхватить глазами хоть одного смутьяна. Но арестанты, хоть и притихли на мгновение от грозного окрика, вперед не выходили. Вместо этого гул возобновился, чуть тише, но упрямее. Голоса по-прежнему доносились из глубины строя, теряясь в общем шуме.

— Паек где наш, на ровню как со служивыми? — донеслось снова откуда-то справа.

Рукавишников побагровел еще сильнее.

— Бунт⁈ Решили бунтовать, сволочи⁈ — Он шагнул вперед, прямо к строю. — Унтер, взять зачинщиков! Видишь кого — хватай! Всех поркой проучу!

Унтер и несколько солдат шагнули было вперед, растерянно оглядываясь. Но кого хватать? Толпа стояла плотно, лиц почти не разобрать, а кричали явно не те, кто стоял впереди. Я видел, как Фомич в третьем ряду незаметно кашлянул и подмигнул соседу, гул тут же слегка усилился. Офицер метался взглядом, понимая, что выдернуть наугад — значит, спровоцировать еще больший беспорядок, а зачинщиков не видно.

Я стоял, стараясь не привлекать внимания, но чувствовал, как по спине ползет холодок. Понимал: моя затея с Уставом стала детонатором, и, если Рукавишников узнает, кто принес эту «заразу» в партию, мне не поздоровится. Он задержал на мне взгляд на секунду, но тут же его внимание отвлек новый выкрик про холодные бараки.