Очищение (ЛП) - Ковингтон Харольд А.

— По-моему, я догадываюсь, — сказал Блостайн. — Я спросил себя, а что вдруг привело к этой кровавой бане? И думаю, что понял. По-моему, в Добрармии как-то пронюхали о двух наших проектах — «Родине» и «Большом Белом Севере». Они узнали, и вот — их ответ.

Оба этих фильма теперь заморожены на неопределённое время. Это пришлось сделать, потому что половина ключевых фигур, связанных с подготовкой запуска фильма в производство, мертва или прячется. Полагаю, если мы сделаем некое публичное заявление, что мы всё поняли, и косвенно пообещаем не делать никаких кино или телешоу против Добрармии, они в свою очередь смогут это оценить и прекратят нас убивать.

— Другими словами: терроризм работает, — горько заметил Глейзер. — Чудесно! Отличное послание! Вот так способ отстаивать принципы, Арни!

— Если при отстаивании принципов моя студия теряет миллиард долларов в месяц и десятки жизней наших первоклассных талантов, лучших управленцев и постановщиков, принципы могут идти в задницу Римского папы, — отрезал Блостайн. — Если из-за принципа я не могу попасть домой без бронированного авто и кучи телохранителей, а после тяжёлой работы нельзя посидеть у моего бассейна, где мне славно отсосёт какая-нибудь шикса за пару появлений в комедийном телесериале, я называю этот принцип — шминцип.

Фейнстайн, наконец, поймал свою сигару и снова впился взглядом в Блостайна.

— Так ты думаешь, что если мы публично унизимся перед этими мерзавцами — убийцами Сидни Глика, Лу Волтца и Арти Бернстайна, мы публично заявим, что будем хорошими жидками и слова плохого не скажем про этих запятнанных кровью психопатов, которые осквернили кровью богоизбранного народа самый невиданный и светлый из всех наших земных храмов. И говоришь, что если мы проделаем этот фокус, они, задрав штаны, убегут назад в северные леса и оставят нас в покое? С чего ты взял, что Добрармия просто не посмеётся над нами и не продолжит убивать нас?

— Я не знаю, — признал Блостайн. — Всё, что я хотел сказать, означает, что наш бизнес должен работать, а мы не можем руководить им из тира, где все мы — движущиеся мишени. Думаю, стоит попытаться.

— Если бы только мы смогли переговорить с ними, сесть за один стол, как бы это ни было невыносимо, — размышлял вслух Векслер. — Мы предложили пять миллионов долларов за головы этих свиней, живых, и десять миллионов — за мёртвых, но от этого, похоже, мало проку. Может, мы подходим к делу не с того конца.

Предположим, что мы им предложим по пять миллионов каждому. Я просто не могу поверить, что от таких денег не вскружится голова даже у самого бешеного антисемита. Я хочу сказать, что, судя по тому, что я читал, это парни с плохими зубами и с татуировками, выросшие на грязных стоянках жилых автоприцепов и работающие подсобниками на бензоколонках и продавцами гамбургеров, или работали раньше, пока всю эту работу не захватили мексиканцы. Надо пошуршать пачкой сотен долларов около их ушей, что для этих подонков будет как глас божий.

— Думаю, что даже если мы сможем подкупить эту группу, что они прислали сюда за Оскарами, их боссы в Сиэтле или Портленде просто пришлют других, — сказал Данцигер. — В любом случае у нас нет способа связаться с ними, так что во всей этой затее мало толку.

— Ведь кто-то же здесь знает, кто эти говноеды, и где они, — злобно протянул Рафи Эйтам из «МГМ».

— Согласен, — кивнул Данцигер. — По-моему, нам, пожалуй, имеет смысл подойти к этой проблеме с другой стороны. Начать с интересного вопроса, как они вообще узнали, что мы планировали снять два фильма о Северо-Западе? Кажется, у ФБР и полиции общее мнение, что эти стрелки не из нашего города. Они точно установили снайпера Локхарта, потому что тот оставил свою визитную карточку, а также одного из лучших террористов Добрармии, который пустил газ в аппаратную службы безопасности в «Кодаке», мужчину, известного как «Принц Жезлов». Они также просмотрели видеозаписи с камер слежения за несколько недель до церемонии и уверены, что террористы, как ни странно, заблаговременно были на экскурсиях по «Кодаку», просто как обычные туристы.

— Ну, это уже сверхнаглость, — неохотно признал Векслер.

Данцигер кивнул.

— Они считают, что установили ещё двоих, мужчину — некоего Уинго и женщину по имени Маги, которых вы, может быть, помните по той большой перестрелке в «ОК Коррал» в Портленде вместе с Локхартом, которую показывали по всем каналам, а Кэсси Рэнсом получила за этот репортаж пулитцеровскую премию. Обращаю ваше внимание, что для выполнения этой задачи Добрармия направила сюда свою лучшую команду, а они не сделали бы этого и не стали бы рисковать своими лучшими людьми без очень серьёзной предварительной разведки. Все полицейские согласны, что у расистов здесь, в Голливуде есть какая-то шпионская сеть, работающая на Добрармию. Действительно, как бы ещё им удалось так успешно отследить наших людей и напасть на них из засады в точно выбранный момент?

— Читая «Вэрайети» и журналы и просматривая Интернет можно узнать почти всё, что нужно о любом человеке в Голливуде, — заметил Векслер. — Это часть цены, которую мы платим за известность.

— Да, но информация Добрармии представляется гораздо более глубокой, чем эти сведения, — ответил Данцигер. — Знаете, что сейчас думает полиция о том, как они выбрались из «Кодака» в вечер убийств? На двух краденых полицейских машинах, одетые в форму полиции Лос-Анджелеса, которая была получена из костюмерной киностудии «21-й век Фокс». Два полных комплекта исчезли примерно в это время.

Как это могло случиться? И как эти чужаки могут передвигаться по городу и скрываться от закона, в городе, где все по привычке следят друг за другом. По картам с домами звёзд, которые они купили у торговцев на Холливуд и Вайн? Нет, господа, этим людям помогают и помогают изнутри. Помогают голливудцы. Кто-то из наших рядов оказывает им помощь. Полиция ищет стрелявших, но без особого успеха. Нам надо сосредоточиться на поиске среди своих людей. Предателей нашего города и нашей отрасли, которые ввергли нас в этот ужас и которые — среди нас.

— Ну и как мы сможем это сделать? — спросил Блостайн.

— Мы введём в дело Марти Шульмана, — решительно отчеканил Данцигер.

— «Еврейскую кувалду»? — удивился Блостайн.

— Ему не очень нравится эта кличка, — заметил Данцигер. — И он думает, что тот фильм был идиотским. Ну, так оно и есть.

— Ну да, я же забыл, что он — твой зять, — усмехнулся Блостайн. — А он, правда, так крут, как о нём говорят?

— Что я могу тебе ответить? — воскликнул Данцигер, возведя руки к небу, как это как обычно делают евреи. — Мужик живёт с моей сестрой Кэрол почти пятнадцать лет.

— Я тебя понял, — кивнул Блостайн. — О’кей, мы нанимаем твоего крутого зятя, но, собственно, к чему?

— Установить, что, чёрт возьми, случилось в вечер Оскара, кто в этом был замешан, и я говорю не об этих оборотнях из северной тундры, а имею в виду тех наших собственных дрессированных гоев, которые привели сюда этих дикарей. Кто предал нас? Кто посмел протянуть грязные лапы к зенице ока Божьего? Установим это, а потом подумаем, как использовать полученные сведения. Не заключать сделку с этими убийцами, а уничтожить их.

— Если Марти сможет сделать это для нас, ты знаешь, деньги не будут проблемой, — проникся идеей Блостайн.

— Ты ещё не получил от него счёт, — предостерёг его Данцигер.

Лицензированный частный сыщик Мартин Шульман очень не любил, когда его называли «еврейской кувалдой», так как фильм с таким названием [66] действительно был исключительно тупым даже по меркам Голливуда. Однако эта кличка прилипла к Мартину, и поэтому всякий раз, когда его спрашивали об этом, он отвечал, что «это значит, что я — еврей Майк Хаммер».

Внешне он ни в коей мере не выглядел круто. Шульману шёл сорок первый год, и этот толстый, лысый и волосатый как обезьяна коротышка с круглой оплывшей еврейской физиономией и шнобелем, как у верблюда, выглядел сошедшим с нацистской карикатуры из Германии 1930 годов. Щёки Марти всегда синели, как бы он ни брился, и от него постоянно разило смесью дешёвого одеколона и пота. Он, как последний неряха, носил пыльную спортивную куртку, потёртый галстук, всегда болтающийся на расстёгнутой рубашке в пятнах от супа, и стоптанные туфли. Из угла рта с толстыми, красными губами у него неизменно торчала самая большая дешёвая сигара, которую ему удавалось найти. Он выглядел как «жучок» на скачках или самый скользкий торговец подержанными автомашинами, какого только можно вообразить.