Дело чести (СИ) - Земляной Андрей Борисович

— Там все?

— Да, и даже главного смотрителя Лопахина, перевезли. Комната у него конечно прочим сидельцам не чета, но всё одно, под двойным караулом.

— Благодарствую, Виктор Михайлович.

Никитченко положил трубку, задумался и решительно набрал номер Московской Особой Тюрьмы.

— Дежурный по тюремному дому старший смотритель Куницын. — Сонно ответили в трубке, что было вполне естественно, так как на часах было три часа ночи.

— Егорыч, просыпайся. — Строго произнёс старший лейтенант. — Рупь за сто, если к тебе сейчас не едет, наш полковник Белоусов. Ты не смотри, что он молод, да разговаривает любезно, и никогда не орёт. После него и заслуженные генералы орденов и медалей вчистую лишаются, и без пенсии уходят со службы. Так что поднимай своих архаровцев, продирайте глаза, и чтобы всё по уставу.

Российская Империя, Москва, арестантский дом Коллегии Внутренних дел.

Когда белоснежный Орёл подрулил к воротам тюрьмы, из караулки тотчас же выбежал полицейский хорунжий, и представившись, мельком глянул документы Николая, и три раза свистнул в свою дудку, вызывая начальника караула.

А вот тот, уже посмотрел все бумаги предельно внимательно, и коротко козырнув проводил Николая к старшему дежурному.

Сопроводительный лист на каждого заключённого хранился в спецчасти, которую ему открыли и вывалили на стол два десятка папок из коричневого картона, где лежали дела на арестантов по делу хищения из Кремля.

Но Николая интересовали только те, у кого были дети, и таковых было всего пятеро.

А у самого господина статского советника Лопахина, главного смотрителя реликвий Кремля, их было аж пятеро, и по здравому размышлению Николай решил начать с него.

Камеры для особых узников — так называемые генеральские, были о трёх комнатах каждая, со своим туалетом, кабинетом и спальней с занавесочками стыдливо прикрывавшими зарешёченное окно под самым потолком.

Когда Николай вошёл в камеру, Евграф Никитич Лопахин, статский советник, и главный смотритель Кремлёвских ценностей, задорно сучил ножками, в метре от земли, вися на верёвке сплетённой из обрывков простыни, и привязанной к оконной решётке.

Без лишних разговоров, Николай словно из воздуха вынул длинный кинжал, одним взмахом перерезал верёвку, и подхватив падающего хранителя, уложил того на диван.

Через минуту, синюшный цвет лица Лопахина начал сменяться нормальной краснотой, а хриплое заполошное дыхание постепенно успокоилось.

— Что же это вы так? — Николай лучезарно улыбнулся, и погрозил пальцем. — Улизнуть удумали? — А на каторгу, ваши дети без вас пойдут? Как же они там без вас?

— Кхх… Лопахин тяжело закашлялся, и с ненавистью посмотрел на Николая. — Детей на каторгу?

— А как вы думали, Евграф Никитич? — Николай пододвинул стул поближе к дивану и присел. — Дети государственного преступника, безусловно переходят в категорию лиц, поражённых в правах. Да не волнуйтесь вы так. И в Сибири люди живут. И даже получше многих здесь, в центре России. Вы мне лучше скажите, кого вы таким вот оригинальным образом спасали?

— Ничего я не буду говорить. — хранитель насупился и отвернулся.

— Будете конечно. — Николай усмехнулся, и расстегнув две пуговицы мундира достал на свет золотой жетон с соколом. — Знаете, что это? — И видя, как округляются глаза статского советника, произнёс. — Я нарежу вас тонкими ломтиками, посолю, поперчу, и выкину в выгребную яму. Но ПЕРЕД тем как в ней оказаться вы мне конечно же всё расскажете. — И не поворачиваясь бросил: — Господин участковый пристав, а тюремный доктор спит?

— Как можно ваше высокородие. Бодрствует, как и положено по смене.

— Тогда принесите мне от доктора хирургический чемоданчик. Его самого не нужно, хотя если пожелает присутствовать, не препятствуйте.

Когда полицейский скрылся, Лопахин долго смотрел в глаза Николаю, а после, ухватившись рукой за спинку дивана рывком сел, свесил ноги на пол, и тяжко вздохнул.

— Спрашивайте.

История оказалась простой и достаточно грязной. У статского советника Лопахина заболела дочь, и какой-то доброхот предложил тому, лечение в Берлинской клинике. Ну а поскольку это было совершенно не по деньгам для чиновника средней руки, то плохо подумав, Лопахин решился на кражу. И выкрасть решил не что-нибудь, а одну из главных реликвий рода Рюриков. В основном потому, что проверяли ценность редко, нерегулярно и при малой толике удачи пропажу посоха могли не заметить с полгода.

По роду службы зная и про тайные проходы, и про хитрые решётки, он ночью пролез в сокровищницу, и не потревожив сладкий сон караула, вынес посох из комнаты, где-то в подсобке выковырял алмаз, и забросил жезл обратно в вентиляцию.

И тут случилась первая неприятность. Второй помощник хранителя, решил вдруг заменить замок на стеклянной витрине, где стоял меч, а войдя сразу обнаружил пропажу посоха.

После, Лопахин понадеялся, что секрет решётки не раскроют, но Николай с рентгеновским аппаратом вновь сломал планы хранителя.

Ну а когда в коридоре тюрьмы забегали надзиратели, и статский советник услышал, что в тюрьму прибывает полковник из Тайной Канцелярии, то решил скоренько свести концы с жизнью, чтобы прикрыть убытие семьи в Берлин для лечения младшенькой.

Кто был человек, с которым он договаривался, Лопахин не знал, но утверждал, что тот говорил с лёгким немецким акцентом, чуть хромал на правую ногу, и не имел безымянного пальца на правой руке.

Хромота и акцент, вполне могли быть маскировкой, но отсутствие пальца, это уже зацепка пусть и слабая. Ну и самое главное, что человек этот будет на воздухолёте Москва — Берлин отбывающем сегодня, ибо именно там должна была состоятся передача денег и камня.

Когда хранитель закончил каяться, Николай глянул на наручные часы. Пять утра.

— Значит так. С утра придёт следователь, от военных. Ему расскажете всё как мне. Единственная ваша надежда на помилование государя. Только он может заменить государственную измену, на более мягкую статью, а учитывая двадцатилетнюю беспорочную службу, так и вовсе отделаетесь поражением в правах и высылкой.

Медлить было нельзя. Воздухолёт на котором должен был «улететь» бриллиант, уходил в восемь утра, и времени практически не оставалось.

В это время улицы в Москве были пусты, и летевшая по улицам машина не рисковала сбить неосторожного пешехода, и только редкие постовые провожали её взглядом.

Николай лишь заскочил к себе домой, прихватил нужное, и оставив поручения мажордому, поспешил в воздушный порт.

Несмотря на раннее утро в Воздухолётном Порту уже царила суета и беготня.

Техники готовили огромный лайнер «Сибирь» к полёту, проверяя двигатели, трансмиссии, и всё навигационное хозяйство.

Николай сразу подрулил к зданию где находился главный диспетчер, и чтобы не плодить лишних вопросов, вытащил на свет знак Сокола.

— Именем государя.

Охреневшему от такого явления старшему диспетчеру — распорядителю не оставалось ничего другого как мгновенно и положительно решить все вопросы.

Диспетчерскую Николай покидал уже переодетый в белую с золотом форму пилота товарищества Воздухофлот, с эмблемами старшего офицера воздушного корабля. Как офицеру ему полагался пистолет, но вместо штатного Коровина 1922 года, полковник засунул в кобуру свой Гром 21 — новейший автоматический пистолет Русской Стали, с уже потёртой рукоятью.

Командир, был уже на месте, и Николай поднялся к нему предъявив лётную книжку, полётное от Главдиспетчера, и объяснил почему не пользуется настоящей фамилией.

— Я всё понял. — Пилот— мастер, Воздухофлота, Пётр Емельянович Касаткин, коротко кивнул. — Но надеюсь у вас есть хоть приблизительное представление о нашей работе? Лётные часы конечно дело нужное, но и заниматься вашей работой мне некогда.

— Пётр Емельянович, я в одиночку привёл воздухолёт класса Стриж, от Ялты до Москвы, за одиннадцать часов. Так же имею штурманский налёт в сто часов, на позиции старшего офицера — навигатора и пятьдесят часов в качестве старшего механика. Всё на воздухолётах класса «Россия». — Николай положил перед капитаном свою лётную книжку.