Кабирский цикл (сборник) - Олди Генри Лайон

В тот вечер я стал посвященным в тайну Иблиса, отказавшегося кланяться Пространству и Времени.

Тише, господа… впрочем, вы и так молчите. Теория аль-Беруни заключалась в том, что каждый человек является носителем некоей частицы времени и пространства. Возможно, субъективного времени и субъективного пространства; но кто может предположить наличие чего-либо объективного в нашем мире? Я не возьмусь. Карлик утверждал, что измерения напрямую зависят от нас и человек подсознательно, год за годом, упрощал собственный мир, подгоняя его под свои потребности. Людей становилось все больше, они плодились и размножались как блохи, на каждую секунду грядущего года уже было по нескольку владык, на каждый клочок тверди и глоток влаги находилось множество правителей… и человек подпирал законами природы, которые сам же и придумал, стены выделенной ему темницы.

Обратите внимание: от мифа — к эпосу, от эпоса к легенде, от легенды — к сказке… Вы думаете, сейчас дети читают сказки? Вы неправильно думаете. Аналогично: от божества, тасующего многомерное мироздание, — к великому магу; от мага — к деревенской ведьме; от ведьмы — к вшивому экстрасенсу с дипломом в боковом кармане пиджака. Где божество? Где маг?

Мы убили их, господа, упростив их (и наш) мир.

Во всяком случае, так полагал аль-Беруни.

Но это не все.

«Иблисова дюжина», новая система астрологических таблиц, позволяла достаточно точно вычислить связь каждого индивидуума со временем; вычисление связи с пространством аль-Беруни не успел довести до конца — он умер от сердечного приступа.

Отдельный человек способен влиять на какие-то секунды (иногда — доли секунд) будущего года — разбросанные по всему году, они практически не отслеживаемы. У господина Али-бея дурной характер, и в году Крысы одна секунда пятого дня месяца Шахревар будет подсознательно раздражать очень многих, жизнь не будет складываться — но она пройдет, эта секунда, и никто даже не вспомнит о взявшемся из ниоткуда раздражении. Возможно, какой-нибудь лавочник в Оразме успеет в эту секунду съездить по роже своей супружнице и изменит тем самым ход своей судьбы, — да только придет ли в голову лавочнику связать это с раздражительностью дурбанского мушерифа Али-бея?

Вряд ли.

Но существуют люди, способные концентрировать субъективное время: люди-дни, люди-недели, месяцы, годы… Чаще всего это дети. И тут мы вплотную подходим к идее создания мектеба «Звездный час».

Госпожа Коушут, я уже говорил вам, что вы можете сделать с моей подпиской о неразглашении!

Повторить?

Хакимы с учеными степенями и учащиеся из влиятельных семей — это только… потолок? Ах да, спасибо, господин ар-Рави! Ну конечно же, крыша! Крыша, под прикрытием которой разыгрывается «Лотерея Иблисовой дюжины», «Лотерея Тринадцати Домов» — потому что их именно тринадцать, а не двенадцать, господа мои! Мы составляем прогнозы, к нам стекаются данные о множестве детей из самых разных мест, данные эти подвергаются анализу согласно тестам аль-Беруни — и дети-концентраторы так или иначе заманиваются в «Звездный час».

Хвала Господу, пряников хватает.

Хотя могу заметить: и у влиятельных родителей рождаются концентраторы. К примеру…

Глава двенадцатая

Азат

— Господин Ташвард!

Неизвестно, как всем обернувшимся на вопль к двери, а Карену сразу же становится ясно: гулям Махмудик очнулся! Почти сутки валялся где-то без сознания — и вот поди ж ты, жив-здоров, курилка, только вид изрядно пришибленный. Видать, треснулся затылком, когда падал…

Стоп. Ведь Махмудик еще ничего не знает!

— Господин Ташвард! Там с камерой творится… изображение пошло, а на нем…

— С камерой?! — Госпожа Коушут всегда отличалась прекрасной реакцией. — Показывает?!

— Ну да, госпожа…

— Но ведь в мектебе нет электричества!

— Вот и я удивляюсь: лампочка не загорается, а камера показывает! Только такое, что лучше не смотреть…

Зейри Коушут молча рванулась к дверям, выяснив уже на пороге, что Гюрзец ее все-таки опередил. Ну а следом гурьбой повалили остальные.

Лишь корноухий Руинтан остался мирно похрапывать в одном из кресел последнего ряда.

— На минуту отвернулся — а этот гад хвать черпак спирта и выхлебал до донышка! — словно оправдываясь перед Кареном, развел руками Усмар, проходя мимо. — И хоть бы хны, только уши лиловыми стали…

Сухая лапка невесомо легла на Каренову ладонь.

— Иди, Каренчик, погляди, что там… после расскажешь. Да иди же — ничего со мной не сделается! Кому я нужна, дура старая?

Уже в дверях он обернулся, кивнул бабушке Бобовай и застывшей возле нее Сколопендре с ржавым мечом в руках — и покинул зал.

Мониторы наружных камер находились в помещении охраны, и сейчас в комнатушку, рассчитанную максимум на трех человек, набились почти все пленники «Звездного часа». Нечего было и мечтать о том, чтобы из-за спинищи Фаршедварда разглядеть хоть край экрана, поэтому отставной висак-баши, недолго думая, взгромоздился на стоявший у входа стул.

А на Али-бея оперся.

Изображение на экране не двигалось. В этом не было бы ничего удивительного, если бы, во-первых, не знать, что мектеб обесточен и камера вообще не должна работать, а во-вторых…

Деревья вдоль дороги застыли безучастными постаментами — лист не шевельнется, веточка не вздрогнет; справа в экран вползал побитый синий «скарабей» мэйланьского производства — вползал, тужился и никак не мог вползти, будто уперся в невидимую преграду. У обочины стояла еще одна машина — мушерифская, с выключенной мигалкой на крыше; видимо, на ней-то и приехал хайль-баши. На капот лениво облокотился прикуривающий водитель. Оранжевый язычок пламени уже лизнул кончик сигареты — и тоже застыл, как на моментальной фотографии. Застыл и мушериф, словно окаменев под взглядом неведомого василиска.

Глаза водителя были закрыты — видать, моргнул за мгновение до стоп-кадра.

А у самых ворот завис в падении изумленный хаким-эмир! Он до сих пор падал, как и почти сутки назад, — спиной вперед, неловко всплеснув руками… Левая нога хаким-эмира была аккуратно отсечена чуть ниже колена, и внутри кровавого круга белел ровный срез берцовой кости.

«Как окорок в мясной лавке», — подумалось Карену.

«От голода, что ли?» — удивился он сам себе минутой позже.

Зато никакого тумана на наружном изображении не было.

Камера добросовестно показывала, хаким-эмир падал, «скарабей» полз, водитель прикуривал — а люди молча стояли, уставившись на монитор, молчание тянулось целую вечность, и Карену начало казаться, что и сами они уже превратились в статуи… но тут, словно специально задавшись целью опровергнуть эту мысль, Большой Равиль заворочался и полез в карман за очередной сигарой.

— Запись, — изрек он.

— Чушь, — жестко бросил Гюрзец. — Здесь вообще нет записывающей аппаратуры — не успели установить.

— Тогда… что же там творится? — Толстенький хаким попытался скрыть испуг, но ему это удалось плохо.

— А что здесь творится?! — зло огрызнулся Равиль. Хаким отшатнулся, как если бы бородач собрался ткнуть сигарой ему в лицо, — и тут экран померк. Махмудик лихорадочно защелкал переключателями на пульте, но аппаратура оживать наотрез отказалась.

«Ты что, дурак?! — со всей ясностью говорил темный экран. — Много мы тебе без электричества наработаем…»

— Сеанс окончен. — Сухая усмешка искривила рот надима Исфизара. — Нам показали.

— Кто показал? — быстро спросила девушка, которую, кажется, звали Лейлой.

— Судьба. Давайте все-таки вернемся в зал.

Поскольку никаких других предложений не поступило, люди поплелись обратно. Долго рассаживались — почему-то стараясь занять те же места, что и раньше; и Карен успел шепотом пересказать старухе Бобовай виденное.