Начало пути (СИ) - Шу Алекс

И я сделаю все, чтобы сохранить Родину, и избавить людей от будущих потрясений, войн и катаклизмов. Не знаю, получится ли у меня предотвратить падение страны в пропасть? «Озарение» в первый день, помогло мне увидеть цельную картину происходящего. Закостенелая и уже порядком надоевшая партийная пропаганда, вызывающая уже не столько смех, сколько раздражение у значительной части населения, зажравшаяся партийная верхушка из глубоких старцев, постепенно впадающих в маразм. А еще есть теневые дельцы в некоторых регионах уже крепко слившиеся с властью, мощная пропагандистская машина и спецслужбы Запада, работающие на развал своего идеологического противника, диссиденты, расшатывающие систему изнутри. Слишком много факторов против одиночки, желающего остановить разрушение государства, обусловленное определенными общественными процессами и ходом истории. И это еще не говоря о предателях на самом верху – в Кремле.

Но…. «Делай, что должен, и будь, что будет». У меня появилась возможность попробовать что-то изменить. Выполнить свою присягу и строки устава: «Военнослужащий Вооруженных сил СССР есть защитник своей Родины – Союза Советских Социалистических Республик», которые я, пусть невольно, но нарушил. И сейчас я отдам все силы, чтобы это исполнить. Я – последний солдат СССР, имеющий шанс повернуть в обратную сторону Маховик Истории.

Занятый своими мыслями, я не замечаю, как добираюсь до дома. После краткого общения с мамой за ужином, дежурных ответов на вопросы о школе и тренировке, падаю в постель. Хочу как следует выспаться. Завтра предстоит важный разговор с отцом, мне нужна свежая голова.

12 сентября 1978-ого года. Вторник

- Представляешь, Быка и Трофима поломали, - возбужденно частит Пашка, - у одного перелом ключицы и переносицы, у другого – голени. Они сейчас в первой больничке лежат. У меня там сестра работает. Заходит на этаж травматологии, а там оба этих красавца с печальными рожами лежат в гипсе. Говорит, отбили их хорошо. К ним даже следователь приходил.

Так я и думал. Уже милиция засуетилась. Но меня они не должны сдать. Слишком много об этих моральных уродах знаю. А в колонию отправляться на несколько лет они не захотят. Думаю, ситуация пока под контролем.

- И что узнали, кто их так? – изображаю слабый интерес к проблемам отморозков.

- Не знаю, - Паша пожимает плечами, - мой сестре, сам понимаешь, об этом никто не докладывает. Но мент злой из палаты вылетел. Ругался матом.

Это хорошо, что злой. Похоже сявки с ним держатся как партизаны на допросе в гестапо. Не спешат откровенничать. Значит, я все правильно рассчитал.

- Ты Лешка везунчик, как то все очень вовремя произошло, - продолжает свой спич Амосов, - теперь им долго не до тебя будет.

- Кто ищет приключений, тот всегда находит их на свою голову, - флегматично отвечаю товарищу, - закон жизни.

- Интересно, кто их так? – задумчиво произносит Волков, - вроде у них был какой-то конфликт с зареченской шпаной. Но те вроде не должны, жидковаты больно, против Быка выступать.

- Да какая разница Вань? – хлопаю его по плечу, - побили уродов, ну и черт с ними. Меньше головной боли. Пусть лечатся, может, поумнеют хоть немного.

Пронзительно верещит звонок.

Через минуту мы уже в кабинете химии. Алина Петровна что-то рассказывает о предельных углеводородах, но я учительницу не слушаю. Выстраиваю в голове линию защиты, если милиция все же получит сведения обо мне, обдумываю, как буду реализовывать свой дальнейший план действий.

Посреди урока открывается дверь. В кабинет заходит завуч. Нина Алексеевна окидывает взглядом класс. Её глаза останавливаются на мне. Она что-то тихо говорит, вплотную подойдя к химичке. Та так же негромко отвечает.

- Шелестов, подойди, - повелительным тоном приказывает завуч.

Послушно иду к ним под заинтригованными взглядами одноклассников. Такие визиты и просьбы мне не нравятся. Подозреваю, что этот визит связан с разборкой в гаражах.

- Алексей пойдем со мной, - командует Нина Алексеевна. Выходим из класса и идем к её кабинету. Там уже стоит, широко расставив ноги, крепкий парень лет 27-ми в потертой кожаной куртке. Его сомкнутые на животе руки сжимают дерматиновую коричневую папку. Он сразу вонзает в меня свой цепкий тяжелый взгляд

Мои ожидания неприятностей оправдываются. Чувствую неприятный холодок в сердце. Мне не нужно гадать, кто это. Профессия уже четко отпечаталась на его лице. Вот и милиция сюда пожаловала. Это опер – сто процентов. За свою прошлую жизнь я научился моментально определять работников органов. Характерные взгляды и поведение не скроешь.

Лихорадочно прокручиваю линию поведения и выстраиваю возможные сценарии разговора. Видимо информация о моей разборке с отморозками все-таки просочилась к оперу.

Завуч заходит в приемную, игнорируя вставшую секретаршу, открывает ключом кабинет и жестом предлагает нам пройти. Середину небольшого помещения захватил стол с несколькими стульями, на шкафу и подоконниках множество цветов в красивых разноцветных горшочках. Все блестит стерильной чистотой. Видно, что Нина Алексеевна тщательно следит за этим.

- Алексей, с тобой хочет поговорить товарищ милиционер, - отрывает меня от разглядывания кабинета завуч.

- Максим, эээ, - она вопросительно смотрит на мужчину.

- Иванович, - подсказывает ей опер – Нина Алексеевна, можете оставить нас с Шелестовым на несколько минут. Хочу с ним поговорить наедине.

Завуч что-то хочет сказать, но передумывает. Она недовольно поджимает губы, и гулко стуча каблучками, выходит из кабинета.

- Слушаю вас товарищ милиционер, - безмятежно смотрю в глаза оперу, показывая, что мне скрывать нечего.

- Ты ничего не хочешь мне сказать Шелестов? – опер в ответ сверлит меня тяжелым взглядом – Хорошо подумай, прежде чем ответить. От этого зависит твоя дальнейшая судьба.

- А что я должен вам ответить Максим эээ, – копирую интонации завуча. Понимаю, что это неправильно, но не могу отказать себе в удовольствии немного поддразнить работника милиции.

- Иванович, – шипит опер, продолжая буравить меня глазами.

Смотрю на него спокойно и безмятежно. Знаю я все эти ваши штучки. Ребенка ты бы мог взять на испуг. Меня не получится.

- Значит так, - милиционер перестает прессовать меня взглядом и становится деловит – Быкова и Трофимова в субботу вечером избили за гаражами, на Балковой. Оба сейчас лежат в больнице с тяжкими телесными. У одного перелом ключицы и переносицы, у второго – сломано запястье и голень, не говоря уже о гематоме в области мошонки. Быков и Трофимов дали показания против тебя.

- Бред какой-то, - спокойно отвечаю я. Не могли меня сявки сдать. Они лежат вместе в одной палате. Колоться в присутствии кореша милиционеру? Тем более что я тоже могу про них очень много интересного рассказать. Не верю. Думаю, если гопники меня заложили, то разговаривали мы бы не здесь, а в отделении, под официальный протокол допроса. Что-то тут не то. Но откуда опер мог об этом узнать?

- Поговори еще у меня тут, - прикрикивает на меня работник милиции.

Его пятерня лезет в карман куртки и извлекает ручку, вытаскивает из папки листок бумаги, и протягивает его мне.

- Пиши чистосердечное признание. О том, как избил Быкова и Трофимова, куда дел орудие преступления, кто соучастники. Излагай все подробно и последовательно. Можешь рассказать устно, я все сам напишу, но потом придется подписать свои показания.

- Простите, товарищ милиционер можно глянуть Ваше удостоверение, - прошу опера. Инспектор упомянул соучастников. Но их не было! И Бык с Трофимом не могли такое сказать. Еще раз убеждаюсь, что дело нечисто.

Лицо милиционера багровеет, но он кладет папку на стол, достает из кармана красную корочку, раскрывает её и держит у меня перед глазами. В глаза бросаются крупные буквы «Министерство Внутренних Дел СССР». Опускаю глаза ниже, игнорируя служебный номер удостоверения. Ага, «старший лейтенант Максим Иванович Омельченко, инспектор уголовного розыска».