— Щас вот как возьму, да разобижусь, — пообещал я. — Манька, в отличие от некоторых девчонок, всегда по делу блеет. И своего хозяина, между прочем, жизни не учит. А тебе, гимназистка, до нашей Маньки еще расти и расти!
— Бе-бе-бе, — показала Анька язык и пошла накрывать на стол.
Все-таки, зря я девчонку с козой сравниваю. Манька, при всех ее достоинствах, такие вкусные щи сварить не сумеет — копытца у нее не приспособлены. Хотя, кто знает?
За чаем можно поговорить о делах. Аня за весну и лето выучилась на барышню — из блюдца пить перестала, а когда чашку держит — мизинчик не отгибает.
— Как тебе первый учебный день? — поинтересовался я.
— Особо-то ничего и не было. Молились, господин директор слова проникновенные говорил, потом нас по классам развели. Меня девочкам представили — мол, новенькая у нас, Анюта Сизнева. Рассказали, чем станем заниматься в шестом классе. Ох, не знаю, как я учиться буду. Тяжеленько придется.
— А в чем сложности? — не понял я. — С математикой или химией у тебя не должно быть трудностей. С иностранными языками Лена поможет.
— Языки — ерунда, как-нибудь. Другое хуже…
Анька надула губенки и пригорюнилась.
— А что может быть хуже? — пожал я плечами. Что смущает моего домашнего гения?
— Рукоделие.
Моя названная сестренка вздохнула так тяжко, что, наверное, ее услышала и подруга во дворе, потому что мекнула. Правда, не слишком громко, но я услышал. Ишь, Манька за Аньку переживает.
— Рукоделие? — удивился я.
Вот уж не думал, что в женских гимназиях обучают рукоделию. Гораздо проще заказать. Портниха все равно все сделает лучше. Ах да, забыл, что главное предназначение нынешних гимназисток — это умение вести быт, а еще — экономия. Сошьешь какую-нибудь одежку сама — мужу меньше денег тратить.
В нашей школе, где я работал, девчонок тоже учили что-то жарить и печь. А про шитье или что-то еще не слышал. Или не интересовался. Разве что ругался, если обнаруживалось, что кто-то из учениц вяжет на моем уроке — дескать, не успели, а шарфик нужно срочно сдать!
Когда сам учился, нас загружали теорией. Как раз школа «избавилась от излишеств» — токарных станков, верстаков и прочего, потому что «веяния времени», да и обучать было некому. Учитель труда ушел на пенсию, а заменить его было некем. Помнится, сидели в классе, а училка — тетенька лет пятидесяти, рисовала на доске какие-то чертежи, разъясняла технологические процессы, а мы должны были перерисовывать все в тетрадь. Скукотища! Хорошо, что в старших классах технологии не было.
Отец говорил, что в бытность его школьником, они на уроках труда изготавливали скворечники, лопаты для уборки снега, даже на токарных станках по дереву и по металлу работали. Принцип был в Советское время такой — все, что ученик делает на уроках, должно пускаться в дело. Думаю, это абсолютно правильно! А еще гораздо интереснее работать руками, нежели сидеть лишние два часа и скучать.
А Анька, скривив мордаху похлеще, нежели ее сестрица, с грустью сказала:
— В течение года надо дамское платье скроить и сшить. Самой! А я-то ни кроить, ни шить не умею. Заплаты умею ставить, штопать, вот и все. Чё делать-то?
Странно, что девчонка что-то не умеет. Но у кого было учиться? На ткацком станке, вроде бы, умеет, а шить платья ее матушка научить не успела. А шьют ли в деревнях вообще платья? Юбки — наверное, блузки — вполне возможно. Еще сарафаны. И сам-то я шить не умею. Как сестренке помочь?
— Придумаем что-нибудь, — бодренько отмахнулся я. — Будешь недоделанное шитье с собой брать, а там мы Лену попросим помочь. Или еще кого-нибудь.
— Думаешь, дадут с собой? — недоверчиво протянула Аня.
— Вам же домашнее задание должны задавать, верно? — хмыкнул я. — Вот, ты и станешь его дома делать. А кто помешает тебе помочь? Смекаешь? В крайнем случае — в ателье зайдем, закажем.
Вот, бестолочь, хоть и гений, всему-то учить надо. Мне отец некогда домашние задания по математике делал, а мама рисунки до ума доводила.
— Тогда лучше к тете Гале, — сообщила моя маленькая хозяйка, — она у нас теперь за портниху. И с платьем справится.
Анька заметно повеселела. По этому поводу разрешила себе третью чашку чая, а заодно притащила баночку с клубничным вареньем.
— Ничего себе, какие заначки⁈ — удивился я, потянув банку к себе
— Ш-ш-ш… — зашипела на меня Анька, словно змея, отбирая сокровище и принимаясь перекладывать клубнику в вазочку. — Знаю я тебя, Ванечка… Я тебе в этой жизни все доверю, кроме клубники. Нельзя целую банку зараз съедать!
— Когда это я целую банку съедал? — возмутился я.
Чуть было не сказал — я что, Карлсон? но успел придержать язык. Брякнешь, а потом придется сказку писать. А я к тому, кто живет на крыше, отношусь крайне сдержанно.
— Мне Ольга Николаевна сказала — дескать, Ваня варенье клубничное любит, по баночке за один присест может съесть. Я у соседки баночку и купила. Думаю — понравится, так еще возьму.
Ишь ты, оказывается, хоть в чем-то вкусы Ивана Чернавского и мои собственные сошлись. Уже хорошо.
Анька, между тем, переложила в вазочку едва ли треть банки.
— Чего так мало⁈ Как украла! — возмутился я.
— Елена Георгиевна обещала завтра на чай прийти, — строго сказала девчонка, — Она тоже обмолвилась, что любит клубнику! А вы, Иван Александрович, терпите. Мужчинам сладкое вредно есть. — Утаскивая банку на кухню, Анька хихикнула: — Елена Георгиевна не только ваша невеста, но и моя учительница. Подхалимаж, в разумных пределах, бывает очень полезен!
Вот ведь, мартышка. Но раз для моей невесты приберегла — понимаю, не осуждаю.
Вернувшись, Анька уселась и спросила:
— А знаете, Иван Александрович, что половина гимназисток Елене Георгиевне завидует?
— С чего вдруг?
— Н-ну, странные же существа эти мужчины, — стрельнула гимназисточка глазенками. Не иначе — кокетничать учится. — А вы, вроде бы, не самый глупый из них.
— Из-за меня, что ли? Из-за романтического предложения? — удивился я, на секунду отвлекаясь.
— Не только, — весело отозвалась Анька, утаскивая у меня из-под носа оставшуюся клубнику. — Вы же у нас герой. Еще говорят, что красивый. Но это точно, что льстят. Как по мне — ничего особенного.
Ах ты, маленькая… козлушка. Не кокетничала, а внимание отвлекала, чтобы варенье стащить.
— Могла бы соврать, — проворчал я, пытаясь вернуть клубнику себе. Но Анька вцепилась в край вазочки — не отберешь, пришлось проявить благородство и уступить.
Я-то себя красавцем не считаю, но возможно, сейчас иные эталоны красоты. А Анька, деловито сооружая бутерброд из куска хлеба и варенья, пропустила мою реплику мимо ушей, но уточнила:
— Молодой, богатый. К тому же — модный писатель нынче. Я тут узнала — некоторые барышни специально мимо нашего — вашего дома ходят, чтобы на вас посмотреть. А еще спрашивают — зачем вы себе козу завели? Для вдохновения?
— Для вдохновения я себе Нюшку завел, — хмыкнул я, называя девчонку тем именем, которое давно не использовал. Заслужила. Могла бы, между прочем, варенье оставить мне. У меня работа нервная, нужно восстанавливать силы. — А про козу сама придумывай.
Анька ответила не сразу, потому что откусила изрядный кусок хлеба с вареньем — не враз и в рот влез. Прожевав, сообщила:
— А я и придумала. Если вас ждать — состариться можно. Сказала, что в Москве все приличные гимназистки собственных коз имеют. К тому же, нынче модно сельским хозяйством да животноводством заниматься. Надо быть ближе к простым людям. А заодно и к живности всякой.
— И как, поверили? — удивился я, утаскивая к себе вазочку с оставшимися в ней двумя крошечными ягодками и каплей сиропа.
— Вначале не поверили, но я на перемене домой сбегала, письмо от Мананы принесла, показала. А Манана — она не просто гимназистка московская, а еще и княжна, пусть и грузинская. Теперь верят. Ваня, а принести еще варенья?
— А Елена Георгиевна?
— Она после четырех придет, не раньше. Я завтра после уроков забегу, куплю. Сколько банок брать? Десять хватит?
