В начале пути - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72

От этих слов у Петра на мгновение дыхание перехватило, и он с присущей юношам горячностью обнял друга. Правда, получилось слишком уж порывисто, и Долгоруков вновь исторгнул короткий стон.

– Ты бы, Петр Алексеевич, того… поаккуратнее, что ли… Больно ведь.

– Ничего. Вот заживет твоя рана, я окрепну, и поедем вместе по святым местам. А по пути еще и поохотимся.

– А как же жизнь положить служению России? Ить твои слова.

– А мы и послужим. Потом. Я же зарок дал, после того как Господь сподобил с того света вернуться. Но отчего бы, едучи в такие дали, да не развеяться дорогой. А дела государственные… Есть господа верховный тайный совет, пусть сами разбираются покуда. Я и тебя освободил.

– Как это?

– Да так. Остерман тут до меня прорвался, так я ему велел указ подготовить, чтобы освободить тебя от должности. Теперь все время рядом со мной будешь.

– А кого же вместо меня?

– Да Ягужинского, – беззаботно бросил Петр.

– Это Остерман предложил?

– Нет. Сам я, – растерянно ответил Петр. – Да какая нам разница, Иван. Главное, что вместе будем.

– Да я как бы…

– Понятно. Значит, не рад.

– Петр Алексеевич, да погоди ты. Рад я, рад. Да только ты сам посуди. Вот был я при должности, а тут вдруг раз…

– И тебе нужны звания, почести и должности большие, – горько вздохнул молодой император.

– Да пропади они пропадом, Петр Алексеевич. С тобой я, и это главное. А кем, то без разницы. Хочешь, денщиком буду?

– Денщиком у меня Василий, – засветившись улыбкой, возразил Петр. – Другом сердечным будешь, как и допрежь был. Дела великие станем творить, как дед мой. Мы такое тут завертим, куда ему и его наперснику Меншикову.

– А как скажешь, государь! Я на все согласный.

– Вот и ладно. Ты отдыхай. Сил набирайся. Да и я прилягу. Что-то устал я больно.

Ложь слетала с языка легко, словно он и сам верил в то, что говорил. Прислушавшись к себе, Петр вдруг понял, что так оно, по сути, и было. Во многое, что говорил, он искренне верил и даже стремился к тому. Вот, например, касаемо дружбы с Иваном, так сердце буквально пело оттого, что друг теперь будет с ним.

Иное было с обманом по поводу Трубецкого, Остермана и Ягужинского. Тут что-то внутри слегка противилось, но Петр без особого труда задавил это чувство. Нельзя ему рисковать. Один он. Один как перст.

Иван вроде и друг, и тянет к нему юношу, и в то же время доверия полного нет. Взять историю с венчанием, тестамент тот клятый. Вот вроде образумился, усадьбу очистил вмиг, гвардейцев подбил. А веры ему все одно нет. Вместо того чтобы всегда подле быть, в готовности прийти на подмогу, он ударился в загул, не зная, куда пристать, то ли к родне, то ли к Петру.

И потом, друг – он всегда помочь норовит. А какая помощь от Ивана? Уверовав в свою избранность, будучи фаворитом императора, творит разные непотребства и беззаконие. А ведь это в первую очередь бьет не по Ивану, а по самому Петру. Потому как с его попустительства все происходит. Путает Иван привилегии с вседозволенностью, а от того только вред один.

Отдалить бы его. Нельзя. Отринуть его – значит, лишиться поддержки офицеров-преображенцев. Они ведь тоже у него в товарищах. Да и в доме того же Трубецкого бывали и в других домах. Нужно бы их к себе притянуть. Да будет ли прок? Эти малые – копии самого Ивана, которые, глядючи на него, и сами о подобной вольнице мечтают.

Нет. Не выйдет из Ивана сподвижника, коим был у деда Александр Данилович. Вор, казнокрад, пройдоха, беспутник, но деду был верен беззаветно. А этот? Похоже, Иван и сам не знает, куда пристроиться. Голову готов прозакладывать, что Долгоруков желает лишь одного – чтобы все стало как прежде. Дурак. Не понимает, что прежнего не воротишь.

Вот Трубецкой все сразу понял. Может, оттого что постарше, а может, потому что не знал он подобной вольницы. Вряд ли. Иной он. Окажись Никита подле Петра вместо Ивана, глядишь, все по-иному было бы. Ведь Ивану не составило бы особого труда удержать воспитанника и друга от разгульной и праздной жизни. Петр ему в рот заглядывал, и из него можно было лепить все что угодно. Но Иван ума недалекого, только сегодняшним днем живет.

А Никита, он иной. И пусть вел он себя со стороны трусливо, на деле это был только трезвый расчет. Ждал мужик случая, чтобы поквитаться за обиду. Скрипел зубами, затаился и ждал. Потому как по-иному нельзя. Случись эта дуэль раньше или поколоти он Долгорукова – тут бы ссылкой в Ингерманландский полк никак не обошлось бы. Может, его приблизить? Мужик выдержанный, рассудительный и далеко не глупый. Пожалуй, спешить не стоит. Сначала пусть со своим делом справится, а там видно будет.

Эх, Василий, Василий. И что бы без тебя делал? Может, ниспослал его Господь в помощь заблудшей овце своей. Как бы то ни было, парень оказался самой настоящей находкой. Предусмотрительный, вездесущий, пронырливый, а главное – подмечающий все, оставаясь незримым для других. И когда только все успевает?

Едва вернувшись из комнаты Долгорукова, Петр вызвал к себе денщика и начал ставить ему задачи, не свойственные его должности. Василий, с большим вниманием глядя на государя, поначалу кивал, мол, каждое слово услышано и принято как руководство к действию. А вид у него при этом был… Простодыр, да и только. Как там в указе деда сказывается – «лицу подчиненному перед лицом начальствующим надлежит иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство». Петр был уверен, что Василий указа этого никогда не читал, да и умеет ли читать, еще вопрос, но выглядел он именно так, как и предписывалось.

Вот только после того, как Петр закончил, Василий не умчался выполнять повеление государя, как это бывало не раз, а остался на месте. Некоторое время он пребывал в раздумьях, потом начал выказывать явные признаки нерешительности.

– Что, Василий, боязно заниматься подобным? – по-своему истолковав поведение денщика, усмехнулся юноша.

Оно и понятно. Государю служишь или кому, а в чернь с детства почтение к благородным вколачивается. Порой просто кулаками да батогами, а нередко и каленым железом. Что с того, что поручение самого Петра Алексеевича? Как мудрость народная гласит – бояре ссорятся, а у холопов чубы трещат. Потому, случись что, шкуру с него, Василия, сдирать будут, причем очень даже может быть, что самым натуральным образом.

– Боязно-то оно боязно, государь батюшка. Да только долг сполнить – то за честь почитается.

– Тогда чего замер?

– Так я понять хочу, все ли потребное тебе уж знаю или чего еще чего разузнать надобно.

– Нормально. И многое ты уже знаешь?

– Так по всему выходит, что прямо сейчас на все твои вопросы ответить могу.

– А ну-ка, докладывай.

– Перво-наперво по ротам, что сейчас на подворье. Третьей ротой командует капитан Волков. Он во всем Ивана Долгорукова поддерживает, частенько вместе кутили. Волков Ивану в рот глядит и всячески с охотой под его рукой ходит, как и иные его офицеры. Пятой ротой командует Измайлов. Тот не так близок с Иваном, больше с Волковым. Как дуэль случилась, так Волков Трубецкого всяко-разно ругает. Сейчас у Долгорукова, с бутылью вина пошел. Измайлов все больше службой занимается.

Ага. Это и Петр заметил. К Трубецкому в секунданты пошли именно Измайлов и его поручик Вязов. А не обратил он на это внимание сразу, так как первыми вызвались секундантами к Долгорукову капитан Волков и поручик Банин. Остальным вроде ничего иного не оставалось, кроме как встать за Трубецким.

– Значит, думаешь, можно довериться роте Измайлова?

– Не поручусь, государь. Но коли из этих двоих выбирать, то измайловских.

– С одной ротой гвардейцев меня не отпустят. Ладно, ты сказывал, что и по остальному готов доложить.

– Так и есть, государь. Седьмой ротой Семеновского полка командует капитан Глотов. Никому приверженности не выказывает, себе на уме. Сказывают, что ничьего покровительства не ищет, так как служит по присяге, а присягал он на веру царю… ну императору, тебе, значит.

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72