Нашествие (СИ) - Старый Денис

Но была и своя слабость у этого великого воина — он многие вещи страшно тяжело, близко к сердцу, на разрыв души, воспринимал. И теперь Андрей даже не знал, как из этого состояния пробудить своего друга. Да и не смог бы никак. Потому оставалось лишь ждать…

— Мы идём на Коломну! — неожиданно для всех громко, чётко и без надрыва, но с ледяной решительностью сказал Евпатий Коловрат. — Собирайтесь! Кто не хочет мстить, тот пусть уходит сейчас. Тем, кому скарб набить с татарвы нужно… Так я сам от своей доли взятого боем откажусь. Пусть идут и забирают себе все.

Тут же войско более чем в тысячу ратников единою силой стало собираться в поход. Ушли от Евпатия немногие. Да и посулил Коловрат раздать ту немалую казну, что передал ему князь, чтобы подкупать черниговцев.

От боярина, ставшего воеводой или тысяцким, ждали именно этого: кто решительности, кто серебряных гривен. Не было ни среди охочих людей, ни среди рязанцев, что уходили вместе с Евпатием Коловратом, таких людей, которые спокойно смотрели бы на весь тот ужас, который после себя оставила татарва. Но некоторые хотели еще и серебра.

— Нынче только месть! — сказал Евпатий, покидая сгоревшую Рязань.

Глава 8

30 декабря 1237 года (6748 от сотворения мира)

— Что ж, вот здесь нам предстоит жить, — сказал я на общем собрании людям. — Давайте распределять обязанности. Работы очень много.

— Шли, шли и пришли, — сказала, стоя среди других женщин, Акулина. — Зачем шли? То неведомо. Привел на погибель — сам и работай.

Сказав это, женщина широко, нарочито развела руками, разве что язык не показала. Хотя по той мизансцене, что она выдала, и этого можно было ждать.

И ведь ладно бы она одна выражала скепсис. Словно они решили, что разом попали в сказку или в былину — и уж больно много ждали. И мне, уставшему и от перехода, и от той ответственности, что теперь давила на психику, недосуг было объяснять этим людям, что вот сейчас постараемся на славу — и потом всё будет хорошо. В очередной раз, к слову объяснять.

Я ещё и потому не стал говорить о светлом и счастливом будущем, что давала о себе знать накопленная усталость. Обозревая нетронутые природные просторы и заросший бурьяном и лесом остров, я не был так уж уверен, что всё удастся. И мои соплеменники, наши общинники, подбодрить меня точно не могли.

Впрочем, человеческий мозг так устроен, что достаточно быстро адаптируется к любым бедам. Вот эти люди потеряли родных и близких, увидели, как синем пламенем горит их город, а вместе с ним и нормальная жизнь. А теперь они освоились. В последнюю ночь почти не рыдали дети. А это уже показатель. Дети чувствуют общую атмосферу.

И теперь они смотрели на меня с каким-то вызовом. Эй, ребята, я такой же погорелец и беженец, даже больше — я оставил свой мир, своё время. Что вы зыркаете?

— Кто не согласен — не держу! — жёстко сказал я.

— Ну вот, вёл нас, стало быть, довёл. А нынче уже и уходить? — возмущалась уже другая женщина.

И раз — глянула на Акулину, мол, правильно ли я сказала. При том возмущающаяся подруга моей не состоявшейся любовницы стояла и баюкала на руках младенца. Вот куда уж ей встревать в подобные разговоры? Будь при мне, я и накормлю, и дом поставлю. А всё туда же.

— С таким настроем мы не наладим новую жизнь, — сказал я, качая с досадой головой.

— А ну цыц, бабы! — прикрикнул на женщин Макар.

— А ты не цыцкай! И бабам высказаться надо! — ещё громче выкрикивала старуха Ведана.

— Значит, слушать сюда всем! — сказал я, обводя глазами присутствующих. — Кто работать не будет, тот будет получать вдвое меньше еды.

— Тогда убей нас лучше, вызволитель! — сказала Акулина.

— Сами помрёте, если работать не станете, — жёстко припечатал я.

Да, я совершил ошибку. Не нужно было собирать людей, что-то им объяснять — не летучка вышла, а говорильня. У меня есть актив, костяк, который и нужно было слушать, а остальным не мешало бы подчиниться тем решениям, которые будут выноситься старшими.

Но ведь я, наивный, посчитал, что людей нужно воодушевить, мотивировать к труду. А на проверку… да не очень-то и выходит. Казалось, что мы сплотились, что благодарность друг дружке должна быть безмерной. Общность выживших. Но…

Если мужики молчат и только качают головой, не соглашаясь с женщинами, то бабы словно бы с ума сошли. Впрочем, и это можно понять.

Вот Акулина: молодая женщина лет двадцати, но уже с двумя детьми, старшему из которых три года… Именно она этой ночью пришла ко мне в шалаш без детей. И для чего именно — нетрудно догадаться. Я отказал. Пусть мой организм настойчиво и требовал близости с женщиной, да и Акулина была вполне себе симпатичной, разум возобладал над телом, и я не стал совершать глупостей.

Оказалось, эта молодая мать, чтобы побыстрее найти отца для своих детей, ну и самой спрятаться за мужа, ещё раньше подговорила многих женщин нашей общины, чтобы те даже и глазки мне не строили, не то чтобы приходили в ночи согревать.

Так что вся община знала, что вчера ночью роковая соблазнительница обязательно захомутает меня, главу нашей общины. Она и детей, оказывается, оставляла на других баб, чтобы ничто не помешало нашей ночи любви. Растрепала подружкам. А тут… Вышел для неё пшик. О том все и перешёптывались — так я всё это и узнал.

Да мне лично не принципиально, есть у женщины дети или нет. В этом отношении для меня существует только один критерий — чувства и эмоции. Отдать всю власть одному лишь желанию обладать телом Акулины, но никак не сродняясь с ней как человеком, разделяя чувства, ценя личность — нет, такого не будет. В прошлой жизни жил этими принципами и сейчас от них не откажусь.

И вот интриганка решила мне отомстить. Ну, пусть мстит. Да уже добилась того, что бывшие союзницы смотрят на Акулину злыми глазами. Угроза урезать паек — штука действенная.

— Да будем мы все работать. Приказывай, — сказала тогда за всех Любава.

Вот она в этот сговор точно не вошла. Девушка и вовсе была сонная и будто помятая. Кто-то не давал спать и мял ее? Но нет, у неё не случилось близости с Лучано или с кем-нибудь другим, хотя на Любаву смотрят все мужики, которым ещё интересна любовь и различные её проявления. И зоркий взгляд воспитателя Митрофана и Любавы следит за этим. Вот только, и он наивный. Захотят, и Макар не догонит, так влюбленные в лес к кустам побегут.

Я уже знал, что голубки проворковали почти всю ночь напролёт, удивительным образом находя общие темы и с упоением рассказывая друг другу истории. Похоже, в нашей общине назревают первые отношения вне сожжённого города Рязани.

— Тогда за работу! — распорядился я. — Акулина и Ведана, берёте двуручную пилу и по правую сторону от меня пилите деревья.

— Я? — попробовала было возмутиться Акулина.

— Не станешь белы ручки утруждать? Тогда уходи! — жестко сказал я, указывая пальцем на северо-восток, откуда мы и пришли.

Видана схватила строптивую молодуху и силой, чуть ли не пинками, потащила Акулину к лесочку. А я продолжил распределять обязанности.

— Бабы валят дерево, Пафнутий и Власт тут же рубят ветки. Дети же ветки оттаскивают и строят шалаши, а Макар объяснит как. Далее…

Приходится руководить всем лично, до мелочей. Пока я не пойму, насколько та же Любава или дед Макар способны организовывать людей, приходится вникать, а не только указывать. Во время перехода у них много что получалось, но здесь дело другое.

Да и на протяжении почти всего пути люди были забиты тяготами и потерями; женщины ни разу так не возмущались, как сегодня. А это уже совсем другой уровень руководства — заставить нежелающего работать и всё-таки что-то делать.

После распределения фронта работы мне пришлось ещё и выдавать инструмент. Ответственный за инвентарь и в целом завхоз нам нужен. И я даже Любаву вижу в этой должности. Но она последние два дня будто бы в облаках летает. Растеряла хватку.