Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
– Что это было? – робко подал кто-то голос, но из-за волнения он так дрожал, что обладателя невозможно было определить.
– Вероятно, какой-то физический процесс, связанный с теми самыми флюктуациями, – авторитетно сообщил во всеуслышание профессор Николаев-Новоархангельский, подходя к самому холму и приседая на корточки перед выемкой. Еще секунда, и он протянул бы руку, чтобы пощупать ее дно…
Какая-то мохнатая тень кубарем выкатилась из темноты и, с недовольным ворчанием отпихнув физика-помора от раскопа, воткнула длинную палку в самый центр прямоугольника.
Жердь в руках Тунгуса (а это был, конечно, он) на глазах онемевших от изумления ученых, не встречая никакого сопротивления, легко уходила в глубь выстилающей дно выемки скальной породы, о которую тупились самые твердые инструменты…
8
– Дывысь, Грицю, який гарный жупан на сим хлопци!..
Сознание, а вместе с ним и окружающий мир возвращались к Владимиру постепенно, склеиваясь из каких-то вроде бы ничем не связанных осколков: дуновения ветерка, надо сказать довольно сырого и неприятного, ощущения чего-то жесткого, холодного (даже ледяного) и неровного под спиной, малороссийского говора, невозможного здесь по определению…
Стоп! Малороссийского?..
Разомкнуть глаза удалось с трудом и далеко не с первой попытки, что добавило к небогатой коллекции ощущений еще и яркий, режущий глаза свет…
– Да вин живый, Опанасе! Дывысь, як зенками лупает, курва крымчаковская!..
– Я вот ща ему полупаю!..
– Ни, Опанасе, не можно… Вин же тоже чоловик, хучь и крымчак… Треба до куреня волочь.
– Господа… – Язык ворочался с трудом, словно примороженный к гортани. – Господа, помогите мне…
– Да вин же на москальской мове лопочет, Грицю! Слухай!
– А як же крымчак?..
– А мабуть вин и не крымчак. Слухай, чоловик, ты кто: татарин чи москаль?..
Глаза наконец привыкли немного к яркому свету, и Бекбулатов разглядел смазанные очертания склонившихся над ним двух человек, одетых пестро и диковинно. Цветные кафтаны, высокие смушковые папахи, длинные вислые усы на бритых круглых лицах… Казаки… Запорожские казаки…
– Я русский, господа казаки, москаль по-вашему…
– Забожись, лярва!
С трудом подняв руку, Владимир кое-как осенил себя православным крестным знамением, вернее, обозначил его, догадавшись, что именно этого от него и ждут.
– Крестится, песий сын! Православный!..
– Чого ж ты молчал, байстрюк! Опанасе, подмогни мне поднять його…
Едва только милосердные, но чересчур грубые руки подхватили штаб-ротмистра под микитки, не ощущавшаяся до этого момента, словно тоже примороженная, боль окатила все его тело таким огненным водопадом, что, скрипнув зубами, Бекбулатов провалился в райские кущи благословенного забытья…
* * *
– Ну и горазд же ты спать, хлопче! – Лицо седого представительного мужчины, сидящего у изголовья постели Владимира, от добродушной улыбки все пошло мелкими морщинками, словно печеное яблоко.
Сколько же ему лет? Шестьдесят? Семьдесят? Стриженные в кружок абсолютно белые волосы и такого же цвета висячие усы, неестественно смотрящиеся на фоне темного, обветренного и обожженного солнцем лица, мешковатая, но, судя по качеству ткани, дорогая одежда, усыпанная цветными камнями, конечно не бижутерией рукоять сабли, выглядывающая из-под локтя… Ни дать ни взять, вылитый Тарас Бульба в исполнении известного актера Смоктуновского… Только вместо оселедца [21] на бритой наголо голове густые седые волосы… Молчание затянулось, нужно что-то сказать в ответ…
– Доброе утро…
– Хорошо же утро! – по-бабьи всплеснул руками «Тарас Бульба». – Вечер давно на дворе, а он все «утро, утро»!
Действительно, в маленькое окошко с мутным стеклом заглядывало алое предзакатное солнце.
– Ты мне, хлопче, лучше вот что скажи. – Казак, а Бекбулатов, разглядев кроме сабли виднеющуюся из-за бедра посетителя рукоять пистолета, уже не сомневался, что это именно казак, причем запорожский, делано нахмурил седые лохматые брови. – Какого ты роду-племени будешь? Чего творишь на белом свете?..
– Штаб… – хотел было представиться Владимир, но вовремя вспомнил, что здесь, в ином мире, чины и звания далекой Родины ничего никому не скажут, лишь запутав дело.
– Что еще за «шкап»? – недослышав, «Тарас Бульба» еще более нахмурился.
– Зовут меня Владимиром, – поправился Бекбулатов, решив не очень-то козырять своей не совсем славянской княжеской фамилией здесь, где явно недолюбливали крымчаков. – Я русский… Москаль по-вашему… Путешествую вот…
– А занимаешься-то ты чем, путешественник?
Говорить или не говорить? Не усугубить бы… А-а-а, будь что будет!..
– Военный человек я, господин казак. Кавалерист. Офицер. Командир эскадрона… Если, конечно, это вам что-то говорит…
Судя по тому, как разительно переменился старый казак, ответ Владимира попал в яблочко. От показной грозности запорожца не осталось и следа. Он тут же заулыбался, показав из-под усов крупные желтоватые зубы с широкой щелью между передними резцами, и хлопнул себя по коленям.
– Вояка, говоришь? Кавалерист?..
* * *
Невезучему от рождения Войцеху повезло первый, возможно, раз в его невезучей жизни: приземлился он после мощного удара дирижабля о землю так удачно, что умудрился при этом не только не сломать себе ногу, ключицу и несколько ребер, как Владимир, но и остаться без единой царапины!
Виновником этого, вернее спасителем, оказался возвышавшийся посреди обширного голого поля огромнейший стог сена, в который поляк, опрокинув все постулаты теории вероятности, очень удачно воткнулся головой, уйдя в рыхлое нутро по самые щиколотки и счастливо избежав при этом поддерживающего все сооружение острого центрального кола, разорвавшего, впрочем, в двух местах его видавший виды мундир со споротыми от греха подальше петлицами и погонами, зафиксировав его таким образом в вертикальном положении намертво.
Так и пришлось бы экс-рядовому караульной роты торчать вниз головой в теплой пахучей сердцевине стога до весны, не имея возможности пошевелить ни одной из конечностей и скрашивая досуг лишь общением с полевыми мышами, которых в стогу обитало неисчислимое множество, не поинтересуйся Бекбулатов, после беседы с куренным атаманом Голопупенко изрядно прибавивший в статусе, судьбой своего попутчика.
Естественно, увидеть живым нечаянного товарища штаб-ротмистр и не надеялся: слишком ему были памятны фатальная невезучесть и общая неприспособленность к жизни рядового Пшимановского. Направляло действия Владимира одно лишь христианское милосердие, желание похоронить несчастливого поляка по-человечески, не оставить на растерзание воронам и хищникам…
Тем больше была его радость, когда после нескольких часов отсутствия посланная Голопупенко «похоронная команда» в лице все тех же уже знакомых нам Грицка Безхалупко и Опанаса Щура вернулась в сопровождении живого и здорового, разве что малость обалдевшего от всех перипетий минувшего дня Войцеха, напоминавшего, правда, огородное пугало: мыши успели превратить его шинельку на рыбьем меху и мундир в некое подобие рыболовной сети, из прорех которой обильно торчало сено. На голове страдальца, еще более усиливая его сходство с чучелом, возвышалась огромная папаха сердобольного Опанаса, одолженная взамен утерянной, видимо навсегда, форменной фуражки…
* * *
– Цего пригорюнились, пан есаул? – вырвал Владимира из невеселых раздумий Войцех Пшимановский, уставший, видно, корябать пером по бумаге. – Как это по-русски?.. Похмелка?
«А ведь поляк преуспевает в изучении русского более чем некоторые – в польском…» – отметил про себя экс-жандарм.
Увы, к причине хандры, накатившей сегодня с утра на бывшего штаб-ротмистра, похмелье (хотя выпито и съедено на вчерашней вечеринке у атамана по обычаю было немало) не имело ровно никакого касательства. Бекбулатова мучила иная болезнь, к физическим страданиям не имевшая ровно никакого отношения. Звалась она красиво и печально: ностальгия…
