Злые чудеса (сборник) - Бушков Александр Александрович

– Ты что, хочешь сказать…

С той же болезненной гримасой вместо улыбки Веня согнул руки в локтях (что, сразу видно, стоило ему немалых усилий), подцепил большими пальцами подол нательной рубахи и поднял ее до горла. Меня прямо-таки прошибло нешуточное удивление: по его груди и бокам тянулась та же розовая полоса, ничуть не похожая на свежий ожог, точно так же уходившая на спину – в точности как у Бунчука…

– Вот такие дела, – сказал Веня, кривя бледные губы. – Сам виноват, не нужно было с ним открытым текстом, погорячился, бдительность потерял… И ведь все отлично для него складывается. Нет вокруг никого, кто всерьез поверил бы в хомуты, даже мой стажер, по глазам видно, не до конца верит, а о тебе и речи нет, нисколечко не веришь… Да и поверил бы кто, что тут сделаешь? Привести под пистолетом этого гада, чтобы снял хомут? А кто определит, что он в самом деле снимает, а не бормочет всякую чушь для отвода глаз? Я и сам не определю, не умею, и никто не умеет. А если он из тех, кто хомуты сам снимать не умеет? Где ж умельца найти? Будь это в наших местах, а так… Капут кранкен… Нелепо как все вышло… – Он уперся в меня потухшим взглядом. – Иди уж, Костя, что тебе тут торчать… Ничего не попишешь…

И такая властность, смешанная, вот странность, с полной безнадежностью, звучала в его слабом голосе, что ноги сами подняли меня с шаткого стула. Неловко потоптавшись, я спросил:

– Может, принести что?

– Да ну, не трудись. Наши много чего принесли. – Он показал глазами на тумбочку. – Только в рот ничего не лезет, и курить не могу… Иди уж, не поминай лихом…

И я вышел, двигаясь как-то механически, будто заводная кукла. У двери маялась Верочка, выглядевшая еще более потерянной. Я молча мотнул головой, она скрылась в палате, и я побрел по широкому и высокому пустому коридору, где самые осторожные шаги отдавались неприятным эхом. Голова была совершенно пустая, как этот коридор. Зайти к Климушкину? А смысл? Наверняка я услышу то же самое, что в прошлый раз, ничегошеньки это не прояснит и ничему не поможет, сразу можно сказать…

Сомнения разрешились сами собой: в коридоре появился доктор Фокин и направился в мою сторону, увидел меня, конечно. Я ему четко козырнул, как и полагалось приветствовать старшего по званию. Он ответил кивком – он ведь был без фуражки. Остановился передо мной, как обычно, импозантный: волосы и бородка с проседью тщательно причесаны, белоснежный халат без единой морщинки, на шее рядом со слуховыми трубочками – знаменитое пенсне на черном крученом шнурке, оправа, как гласит всезнающая молва, не позолоченная, а золотая, вроде бы подарок самого Фрунзе, хотя точно неизвестно. Подтянутый, прямой как палка – в нем всегда было много от «военной косточки».

– Больного навещали, я так понимаю? Больше вам некуда и было приходить, палаты пусты…

– Так точно, – ответил я. – Как с ним обстоит, товарищ майор медицинской службы? (Он предпочитал именно такое обращение «доктору».)

– Обстоит… Он ваш друг?

– Да, – сказал я.

Другом мне Веня не был, не более чем добрым товарищем, но я не стал углубляться в такие тонкости, допустил маленькую невинную ложь…

– Плохо с ним обстоит. Нарушения дыхания и сердечной деятельности, иногда достигающие критического состояния. Разумеется, делаем все, что в наших силах – кислород, строфантин, другие лекарства. Но помогает плохо, прогноз, не буду скрывать, неблагоприятный…

– А эта полоса у него на груди?

– Никакой ясности, – сказал доктор, как мне показалось, с досадой. – Когда он к нам поступил, ее не было, появилась вскоре. Больной говорил, что никаких ожогов не было, да и не похоже это на ожог. И ни на одно известное кожное заболевание не похоже. Загадка…

– А температура, нормальная?

– Совершенно. Вообще, если не считать нарушений дыхания и сердцебиения, никаких других признаков болезненного состояния организма нет…

– А можно сказать, что этот случай очень похож на то, что произошло с сержантом Бунчуком?

Видно было, что этот вопрос ему неприятен. Он помолчал, но все же ответил с видимой неохотой:

– Не просто похож – похож как две капли воды. Что окончательно запутывает дело…

Я все же решился спросить о том, во что сам не верил:

– Скажите, а может это оказаться… какая-то заразная болезнь?

– Абсурд! – энергично возразил Фокин. – Дело даже не в том, что медицине такая болезнь неизвестна. Будь это что-то заразное, заболели бы в первую очередь те, кто плотно контактировал с сержантом Бунчуком, – ваши разведчики, вы сами. Но у вас ведь ничего подобного нет. И среди сослуживцев Трофимова, которыми он тесно общался, нет…

– Вот именно, – сказал я. – Простите, товарищ майор медицинской службы, я и сам понимаю, что сболтнул, не подумавши…

– Вообще-то такое встречается не впервые – непонятная, неизвестная до того медикам болезнь, – сказал Фокин так, словно оправдывался. – Вы ведь знаете про «испанку»? Вот видите. Только эта эпидемии случилась до вашего рождения, а я лечил больных… точнее, почти безуспешно пытался лечить, все тогдашние медикаменты не помогали, а пенициллина тогда еще не было. Ясно было, что это не проявлявшаяся ранее разновидность гриппа, но это ничего не давало. Эпидемия свирепствовала неполный год, унесла миллионы жизней, а потом совершенно необъяснимо сошла на нет и более четверти века не дает о себе знать. И это не единственный пример. Было в старинные времена еще несколько случаев, подробно описанных в тогдашних хрониках: неизвестно откуда появлялась неизвестная прежде болезнь, собирала много человеческих жизней, а потом так же необъяснимо исчезала на сотни лет и никогда не возвращалась. Очень большая и любопытная тема, но вам это вряд ли интересно, по вашему лицу видно…

Дело ясное: он старался защитить передо мной репутацию не просто врачей медсанбата вкупе со своей собственной – медицины как науки. На его месте я поступил бы точно так же. Не впервые в истории медицины – и точка… Говорить с ним больше было не о чем, и я попрощался (что он явно воспринял с некоторым облегчением).

Лейтенант-стажер курил у машины – как мне показалось, чуточку нервно. Спросил:

– Я вас отвезу, товарищ старший лейтенант?

– Не стоит, тут два шага, – сказал я, не раздумывая. – Погода прекрасная, пройдусь… – и не удержался: – Послушайте, лейтенант… Что вы обо всем этом думаете? Про то, что случилось с Трофимовым… и сержантом Бунчуком? Вы же знаете о Бунчуке, вы вчера привозили к нему Трофимова…

Какое-то время он молчал, показалось, так и не ответит. А я пошел дальше, сказал довольно бесстрастно:

– Знаете, Трофимов мне рассказывал поразительные вещи о… некоторых сибирских… обычаях. Мне это кажется бабьими сказками, но истории интересные… и кое-чем, хотя это странно, похожи на правду. У вас есть какое-то свое мнение? Вы им вовсе не обязаны делиться, я вам не начальник, а вы мне не подчиненный, по разным ведомствам служим. Ну а все же?

– Как вам сказать, товарищ старший лейтенант… Когда один случай – это и есть случай, а два идентичных случая подряд – это уже что-то другое. Сам старший лейтенант Трофимов меня так учил…

Глаза у него не бегали, но он старательно избегал встречаться взглядом. И было ясно: настаивая на продолжении этого разговора, я буду выглядеть чертовски глупо. В конце концов, он не обязан делиться со мной своими мыслями и соображениями, особенно теми, что не имеют никакого отношения к обычным военным делам…

А потому я кивнул на прощанье и пошел за ворота. В голове стоял совершеннейший сумбур. Ни в какое сибирское колдовство я по-прежнему не верил. Но имела место крайне неприятная вещь: стоило на секунду допустить, что так оно и есть, что это не сказки, а чистая правда, все случившееся, абсолютно все укладывалось в эту версию, как патроны в обойму. Это раздражало больше всего. И еще то, что я, как ни ломал голову, не мог придумать, что тут можно сделать и нужно ли что-то делать вообще?

Рассказать все Фокину? Откровенно поднимет на смех. Он такой же городской, как и я, мало того – потомственный питерский интеллигент из тех, что остаются атеистами, твердокаменными материалистами.