— Вы хотите сказать, что готовы идти на жертвы сегодня, чтобы у вас была возможность готовиться к чему-то подобному? — Шереметев нахмурился. — Вы верите в то, что мир закончится, как это расписано в последнем рассказе Лондона? Скажу сразу, люди считают это обычной страшилкой — ну, кто решится на подобные ужасы?
— Обычные люди — да, — неожиданно к нам присоединился Огинский, до этого наблюдавший за разговором со стороны. — А вот наши иностранные гости обсуждают этот сценарий как вполне реальный. И они в ужасе! Только не от смертей или масштаба бойни, а от того, что в этой истории Россия не боится бить врага. Не просто отвечает там, где на нее напали, а нападает сама там, где ей удобно. Не сдерживается! Не экономит снаряды! Каждый солдат и офицер знает, что делает. Понимаете?
— Не слишком ли далеко вы пытаетесь заглянуть в будущее? — нахмурился Мелехов.
— А пойдемте, я вам еще кое-что покажу, — неожиданно подобрался Огинский.
Я удивленно взглянул на бывшего помощника Куропаткина, но на его лице застыла каменная маска. Пришлось идти. Навстречу проехала колонна отходящих броневиков, потом прошли несколько передовых отрядов. И они пели. Были там хмурые лица, недовольные остановкой наступления, но большинство — радовались.
— Чувствуете? — тихо спросил Огинский, продолжая пробираться дальше.
— Что солдаты не хотят умирать? — возразил Мелехов. — Так это естественно. Но мы, как офицеры, должны смотреть не только на день вперед, но гораздо дальше.
— А еще помнить, что жизнь — это не только бьющееся сердце или возможность шевелить руками… — Огинский свернул к наблюдательной площадке и махнул в сторону побережья.
Я сначала бросил туда лишь быстрый взгляд, но в итоге просто не смог его оторвать. Мы уже полчаса не обстреливали Дальний, давая японцам спокойно сбежать, но… Там все равно царил самый настоящий ад. Как Мелехов с Шереметевым до сих пор не могли поверить, что мы просто так отпускаем врага, точно так же не верили в свое спасение и сами японцы. Им казалось, что в любой момент они снова услышат голоса труб, играющих приказ к атаке… И поэтому армия превратилась в толпу.
Люди ломились на корабли по телам упавших, они выталкивали в воду тех, кто уже уселся в лодки и с животным ревом прыгали на их место. Небольшие островки спокойствия, которые раньше сдерживали этот хаос, словно потеряли точку опоры. Люди падали, и никто их не поднимал. Берег, прибрежные воды — с каждой минутой они все больше покрывались телами. Да и на кораблях, забитых спасенными счастливчиками, было не сильно лучше. Крики сдавленных людей, отчаянные попытки единиц навести порядок.
Вот один из транспортов, пытаясь выйти из бухты, не справился с управлением и протаранил соседа. Хруст стали через мгновение сменился полным боли и ужаса людским криком. Два корабля сминали друг друга, а вместе с ними погибали сотни зажатых в тесных переборках солдат и гражданских, что попытались уйти вместе с ними.
— Это страшнее, чем война, — сглотнул Огинский, а его лицо болезненно исказилось.
— Это страшно, но война все же хуже, — не согласился Мелехов. — И главное, как эти ужасы доказывают вашу правоту?
— А вы представьте, что было бы, если бы мы продолжили атаковать! Если японцы и так гробят себя тысячами, то что было бы под нашим огнем? Что бы увидели солдаты, когда прижали бы врага к морю, идя последние метры по ковру из еще шевелящихся тел? Что стало бы с их душами?
— Так вы про это, — Мелехов только рукой махнул. — Может, стоит оставить подобное тем, кому и положено эти заниматься? Недаром в каждом полку есть передвижная церковь и священник.
— А я, пожалуй, соглашусь, это не только их дело, — заговорил молчавший до этого Шереметев.
— Скажете, что и сражаться теперь вовсе не надо?
— Надо. И приказ царя выполнять надо, — Степан Сергеевич говорил и словно сам пытался найти ответ. — Получается, мы не могли не остановиться, но зло ли это? Я вот вижу, что наша армия, не ввязавшись в эту бойню, смогла остаться армией, а не палачом. Я сам не видел, но отец рассказывал про польское восстание. Наша армия под рукой Паскевича вымотала и разбила мятежников, пощадив сдавшихся заговорщиков, а местные части потом устроили бойню. Так вот наши после этого остались солдатами, а поляки… Отец говорил, что видел тех солдат и офицеров, и в них словно что-то надломилось.
Посттравматический стрессовый синдром — я тут же поставил свой диагноз. В этом времени еще никто не считает, что ужасы войны могут стать причиной настоящей болезни, но я-то из будущего и не сомневаюсь, что это правда. И тогда… Не потерял бы я на самом деле армию, доведя до конца эту бойню?.. Если честно, я все равно предпочел бы добить японцев, но с другой стороны… В чем-то Огинский и Шереметев правы: в этой ситуации были не только минусы, но и плюсы.
Солдаты, которые не стали палачами. Солдаты, которые гордились, что могут позволить себе быть милосердными. Солдаты, которые заново открывали для себя, что такое быть частью русской армии. И это тоже было очень важно!
Глава 9
На второй день перемирия мы подъехали к Порт-Артуру. Только если к позициям врага впереди остальных обычно шел я со 2-м Сибирским, то теперь это место бодро заняли первые лица Маньчжурии. На коне с гордо вскинутой головой сидел великий князь Сергей Александрович, за ним, чуть позади, держались Витте, Линевич, Алексеев и еще несколько десятков человек, с которыми мне лично так и не довелось познакомиться.
На каждом столько золотой вышивки, что хватило бы на броневик, на этом фоне потрепанные роты защитников Порт-Артура, которые встречали нас радостными криками, смотрелись бедными родственниками. К счастью, сами солдаты и матросы совершенно не обращали на это внимание и просто радовались тому, что их спасли, что осада снята…
— Корабли починят! Наконец-то сможем в море выйти! — кричал незнакомый мичман.
А у меня на губах играла невольная улыбка. Вот так вот и закаляется настоящая сталь…
— Что вы сказали? — спросил у меня Кондратенко, который отбился от общей толпы и присоединился ко мне.
— Да вот, пришла в голову идея для рассказа про защитников Порт-Артура, хочу попросить Джека написать. Не откажетесь поделиться с ним парой историй?
— С огромным удовольствием, — быстро закивал Кондратенко. — А может…
— Если вы сможете пригласить на этот разговор и несколько местных героев из нижних чинов, это будет еще лучше.
Встречающие нас солдаты услышали этот разговор, и слухи тут же полетели во все стороны. А тем временем навстречу великому князю так же пафосно и дорого выехал комендант Порт-Артура, Стессель. В этом времени он не сделал ничего особенного для защиты города, но и ошибок, как в моем, тоже не натворил… Тем не менее, слушать, как хвалят того, кто должен был сдать город, мне не хотелось, и я попросил Кондратенко вместо этого показать мне местные укрепления.
Роман Исидорович с радостью согласился. Мы взяли лошадей и проехали мимо всех фортов, с первого по седьмой. Было видно, как разрослась сеть укреплений вокруг каждого из них, и как в то же время японские гаубицы разнесли до основания даже бетонные стены и перекрытия. Какие-то форты пострадали больше, какие-то меньше, но следы сражений были везде. Причем не только на суше. Побитые остатки 1-й Тихоокеанской эскадры тоже привлекали внимание. Пять броненосцев, один крейсер, десяток миноносцев.
— Сильно корабли пострадали? — спросил я у Кондратенко, кивнув на бухту.
— Из 12-дюймовок выбито только 4 штуки, — тот сжал губы.
— Из скольки?
— Из 19.
— А артиллерия поменьше?
— Из 54 6-дюймовок осталось 43, но большая часть уже снята и отправлена на поддержку береговых укреплений.
— Значит, если вернуть все на место, у нас на море еще может получиться грозная сила?
— Говорят, из Петербурга уже отправили лучших инженеров, но я не знаю, получится ли обойтись без замены ходовых машин.
