Варяг II (СИ) - Ладыгин Иван

— И это верно, — кивнул старик, и в его глазах мелькнуло уважение. — Ты не глуп, парень. Но ответь мне тогда на другой вопрос. Почему Бьёрн не пришел сам? Со своими кораблями и дружиной? Что ему мешает убить нас и захватить Альфборг? Я бы на его месте… я бы именно так и поступил. Сила — она ведь проста. Как топор.

— Бьёрн не хочет лишнего кровопролития между нашими людьми, — ответил я, чувствуя, что подхожу к краю пропасти. — Если начнется война, погибнет слишком много воинов с обеих сторон. Мы все ослабнем. И станем легкой добычей для Харальда. Выгоднее сотрудничать. Торговать. Обмениваться знаниями. А когда придет Харальд — сражаться плечом к плечу, как союзники. В знак доброй воли он и послал меня. С дарами.

Ульрик задумался. В комнате повисла тягостная густая тишина,

— Я слышал о тебе, — сменил он тему, и его взгляд стал пристальным, изучающим. — Слышал, ты вылечил жену охотника в моих же владениях. Рискнул жизнью, пошел в лес, к чужим людям. Говорят, у тебя есть дар. Дар целительства. Это правда?

— Скажем так, я многое знаю, — осторожно ответил я, чувствуя, как почва под ногами становится более твердой. — Я изучал травы и болезни в землях на Западе. Если позволите, я мог бы осмотреть вас. Взглянуть на ваши ноги, руки… пощупать биение сердца. Быть может, я смогу помочь. Или хотя бы облегчить ваши страдания.

Тут не выдержал Торгнир. Он шагнул вперед, его лицо исказила гримаса гнева и страха.

— Отец! Опомнись! Мы не можем доверять этому чужаку! Этот выскочка может быть опасен! Вдруг он решит тебя отравить? Это же так просто! Бросить яд в питье или ткнуть отравленной иглой, пока будет делать вид, что слушает твое дыхание!

Ульрик медленно, с трудом повернул голову к младшему сыну. В его глазах не было ни гнева, ни укора. Лишь бесконечная, всепоглощающая усталость и горькая, пронзительная насмешка над всем миром и над самим собой.

— Тогда ты убьешь его, Торгнир. И будешь счастлив. Потом ты сможешь сразиться с братом за мое наследство, за этот старый, гнилой трон. Ведь ты этого хочешь? Не так ли? Ты ведь только этого и ждешь — моего последнего вздоха?

Торгнир отпрянул, будто его хлестнули по лицу плетью. Его лицо побелело, как мел, губы задрожали.

— Отец! Я… я не это имел в виду! Я забочусь о твоей безопасности!

— А по-моему, именно это, — холодно и безжалостно парировал Ульрик. — Поэтому за моей спиной ты и ведешь тайные переговоры с Харальдом. Нрав у тебя горячий и хитрый, как у Локи, сын мой. Горячий — чтобы желать власти, хитрый — чтобы пытаться добыть ее обманом. Вот только мудрости тебе не хватает. Настоящей мудрости, которая отличает вождя от разбойника.

Он снова повернулся ко мне, и его пронзительный взгляд заставил меня почувствовать себя мальчишкой на экзамене перед суровым учителем.

— Ну, что ж, Рюрик из Гранборга, — произнес он. — Ты слышал? Видишь, в какие дебри я тебя зову? Рискнешь? Хватит ли у тебя смелости не только драться с берсерками, но и лечить старика в змеином гнезде?

Он сделал паузу, в комнате снова повисло напряженное, звенящее молчание.

— Вот мое условие. Последнее условие старого человека. Если ты сможешь избавить меня от этой проклятой хвори, что гложет мои кости и не дает мне ступить и шагу, я встану на сторону Бьёрна. Заключу с ним союз. Мои воины и мои корабли будут к его услугам.

Он снова помолчал, давая мне прочувствовать вес этих слов.

— Если же нет… — его голос стал тише, — то ты останешься здесь. В качестве заложника. Гостем в золотой клетке. А твои люди незамедлительно покинут Альфборг и расскажут Бьёрну, что его посол остался у нас навсегда.

Я стоял в самом центре паутины, сотканной из чужих амбиций, старых болезней, страхов и ненависти. Мне ничего не оставалось, как согласиться.

— Договорились, ярл Ульрик! Давайте я осмотрю вас…

Глава 8

Туман в священной роще стелился плотным и древним призраком, словно сама земля курила фимиам, забытый богами. Он впитывал в себя звуки, оставляя лишь приглушенное эхо собственных шагов.

Астрид, кутаясь в простой шерстяной плащ, шла по тропке, усыпанной хрустящим, как кость, инеем. Каждый лист папоротника, каждая ветвь можжевельника казались застывшими в немом ожидании. Сердце ее сжималось в комок тоски и страха, холодного, как этот утренний иней.

Каждый день в разлуке с Рюриком тянулся вечностью, вымощенной дурными предчувствиями. Она ловила себя на том, что прислушивалась к крикам воронов, ища в них скрытый смысл, вглядывалась в узоры на воде, пытаясь прочесть свою судьбу.

Хижина вёльвы стояла на окраине рощи, под сенью трех древних ясеней, сплетенных воедино, будто в немом братстве. Стены ее были ветхими, а низкая кривая дверь была похожа на вход в курган.

Внутри пахло старостью, сушеными травами и чем-то горьким. Старуха сидела на полу у очага, над которым медленно клубился дым подожженных трав — полыни, багульника и еще чего-то, отчего сознание начинало плыть. Ее лицо, испещренное морщинами, застыло в немом трансе, а мутные, почти белесые глаза страшно поблескивали в полумраке.

— Бабушка, — тихо, почти по-детски, начала Астрид, опускаясь на колени на жесткую волчью шкуру перед старухой. — Я пришла за вестью. За светом в ночи. Скажи, жив ли он? Вернется ли ко мне? Или я должна готовить саван и оплакивать его вдовьей долей?

Вёльва медленно, словно с огромным усилием, повернула к ней голову. Ее голос заструился сухим шелестом опавших листьев:

— Вижу тропу, окутанную туманом… не нашего мира. И на ней — след. Не человека, но духа, что прошел сквозь огонь и воду, сквозь плоть и сталь. Твой избранник… он не здесь. Он между мирами. Меж молотом и наковальней судьбы.

— Что это значит? — прошептала Астрид, и ее сердце подпрыгнуло к горлу. — Он между жизнью и смертью?

— Он будет велик, дитя мое. Велик, как конунги древних саг, — продолжала вёльва, не слушая. — Но корона его будет не из золота… а из железа. Из лезвий. И каждое будет резать ему чело, напоминая о цене власти. Счастье твое будет острым, как заточенный меч. Оно потребует крови, верности и жертв. Но ты будешь с ним. Всегда. Как его тень и его свет. Как щит за его спиной.

— А дети? — выдохнула Астрид, краснея от собственной смелости и нахальства. — Будет ли у нас потомство? Продолжится ли наш род?

Старая карга кивнула, и в уголках ее беззубого рта заплясал призрак улыбки, от которого стало еще страшнее.

— Вижу сыновей… и дочерей. Сильных, как молодые дубки, упрямых, как северные пони. Но колыбель их будет не из шелка и парчи… Она будет сколочена из щитов павших воинов и окутана дымом битв. И первый крик их будет услышан не под колыбельную, а под оглушительный бой щитов и яростный рев берсерков.

Сердце Астрид забилось ликующим, но тревожным тяжким ритмом. Облегчение смешалось с леденящим душу предчувствием. Обрадованная и смущенная мрачностью пророчества, она сняла с плеча свою котомку. Достала оттуда свежий, еще теплый медовый хлеб, испеченный ею на рассвете с молитвой Фрейе, и аккуратно завернутую в мягкую ткань серебряную фибулу — изящную застежку для плаща с тонкой работой, творение ее собственных рук, на которое ушли недели труда. Дар и искусной ремесленницы, и хранительницы очага.

— Прими мой дар, бабушка. За твой свет во тьме моих сомнений.

Она оставила дары на грубом каменном алтаре, темном от старой крови и воска, и вышла из хижины, чувствуя, как лед в душе растаял, сменившись железной, закаленной в горне решимостью. Каким бы ни было их будущее — острое, как лезвие, и дымное, как поле брани, — она будет его ждать…

Воздух на хуторе Рюрика смердел болезнью, смертью и отчаянием. Он въедался в одежду, в волосы, в легкие. Посреди двора пылали два погребальных костра, разведенные наспех. На грубых сосновых помостах, похожих на жертвенные алтари, лежали спеленатые в серую, дешевую ткань тела тех самых мальчишек, что привезли сюда заразу, словно троянский дар.