Путь на Балканы (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

— Эй, Будищев, — окликнул задумавшегося солдата, Галеев, — ступай с отцом Григорием, поможешь ему.

— Слушаю, господин старший унтер-офицер!

— Да смотри мне, не напортачьте чего!

— Как можно, господин старший унтер-офицер!

— То-то.

— Дядинька, а можно мне с Графом? — взмолился вертевшийся тут же Шматов.

— Какой я тебе "дядинька"! — взъярился поначалу унтер, но потом махнул рукой, дескать, ступай, бестолочь.

Помощь священнику заключалась в погрузке на две двуколки имущества походной церкви: иконостаса, аналоя и других принадлежностей названия которых Дмитрий не знал. Быстро управившись, солдаты вопросительно посмотрели на отца Григория, но тот не стал их сразу отпускать.

— Скажи мне, чадо, — спросил он у Федора, — умеешь ли ты обращаться с конями?

— Конечно, батюшка, — бесхитростно улыбнулся парень.

— Вот и бери вожжи на второй, а мы с Будищевым покамест потолкуем.

Хотя Шматову было безумно интересно, о чем священник собирается говорить с его приятелем, он послушно кивнул и занял место на козлах. На первой повозке править взялся сам отец Григорий и какое-то время они ехали молча. Наконец, когда тишина стала совсем уж гнетущей, священнослужитель тихонько спросил:

— Скажи мне, раб божий, а каком таком грядущем ты своим товарищам толковал? Про каких таких дев с синими волосами с короткими подолами рассказывал?

— Да это я так, шутейно, — не стал отнекиваться Дмитрий, сообразивший, откуда ветер дует.

— Про то, что священное таинство венчания можно отринуть и вдругорядь жениться, ты тоже шутил?

— А вот этого не было!

— Что значит, не было, разве ты, пакостник эдакий, про разводы не рассказывал?

— Про разводы говорил, а вот про венчание ни слова!

— Какой же развод может быть, если венчания не случилось?

— Так я про гражданский брак…

— "Гражданский брак", богохульник, сиречь непотребное сожительство!

— Не скажите, батюшка, — принялся возражать Дмитрий, понявший что угодил в нехорошую историю и выкрутиться ему может помочь только наглость, — разве не бывает такого, что в церкви обвенчали молодых против их согласия?

— Всяко бывает, так что с того? То, что Господь соединил, человеку разрушить не дано! Стерпится — слюбится.

— Ага, а если не стерпится? Потом или маются, или гуляют друг от друга тайком! Ну, я и сказал, что не лучше ли, чтобы молодые сначала поживут вместе, а лишь потом повенчаются. А если не подходят друг к другу, или к примеру, детей нет, то и развелись без волокиты.

— Тьфу, окаянный! Если Господь детей не дает — молиться надо! По святым местам ездить, к иконам чудодейственным прикладываться, а не о блуде вожделеть!

— Спасибо, батюшка, что развеяли мои заблуждения, — неожиданно заявил расходившемуся священнику Дмитрий. — Вы мне просто глаза открыли!

— Что?! — выпучил глаза сбитый с толку отец Григорий, — ты издеваешься надо мной, порождение антихристово?

— Да как можно! Я, можно сказать, до сих пор во тьме пребывал, — принялся с жаром уверять его солдат, — вот и нес, чего попало! А теперь я свет увидал… нет ли у вас батюшка, акафиста Божьей Матери?

— Митя, — неожиданно ласково спросил его священник, после короткого молчания, — ты видишь что там?

— Не знаю, синагога наверное…

— Правильно, а вон там?

— Церковь. Только какая-то…

— … католическая это церковь, — закончил за него священник, — иначе — костел.

— Ну да, наверное, а что?

— А то, что я не иудей, и не католик. Я, Митя — православный! Я ведь могу и в морду дать!

От удивления у Будищева пропал дар речи, а отец Григорий, как ни в чем ни бывало, продолжал:

— Ты ежели сам афей [14], то что поделаешь. Но не смей отвращать от церкви Христовой малых сих, иначе лучше бы тебе на шею жернов мельничный, да и в воду! И это я тебе — нечестивцу не святое писание растолковываю, а объясняю, чем все закончиться может! Внял ли?

— Понял…

— Так вот, Митя. Впереди война и кто его знает, как оно повернется. Бывает, что и грешники добро творят, а случается, что и праведники обмишулятся. Я за тобой давно слежу. Странный ты, но к воинскому делу способный, а потому офицерам я о твоих художествах рассказывать не буду, если ты, конечно, не прекратишь непотребства сии.

— Не буду больше, батюшка!

— Ну и ладно. Ой, а ведь мы, пожалуй, что и приехали. Спасибо вам, чада, что пособили отцу своему духовному.

С этими словами отец Григорий благословил слезшего с козел Шматова и, укоризненно глянув на все еще озадаченного Будищева, пошел к собору.

— Граф, а Граф, — спросил Федор, когда они возвращались назад, — а чего это батюшка тебя благословлять не стал?

— Грешен я, — трагическим голосом отвечал ему Дмитрий.

— Все грешны, окромя Господа, а все же?

— Отстань Федя, давай лучше водки, что ли купим?

— Давай, только у меня денег нет.

— С деньгами и дурак сумеет, ты так попробуй.

— Как это?

— А вот смотри, — усмехнулся его приятель и повернул к ближайшему питейному заведению.

Неказистый снаружи кабак, изнутри тоже не блистал убранством. Располагался он в полуподвале, через небольшие оконца под потолком в помещение попадало мало света и потому оно всегда находилось в полумраке. Одну из стен целиком занимала большая стойка, за которой стоял кабатчик, а за столиками сидело несколько посетителей и о чем-то тихо переговаривались. Появившиеся на пороге солдаты привлекли всеобщее внимание, тем более что один из них входя, хотел по привычке перекреститься, и снял было кепи, но, не заметив икон, смутился и нахлобучил головной убор обратно. Второй же лишь криво усмехнулся и, обведя глазами присутствующих, поздоровался:

— Шалом, евреи!

— Шалом, — ответил странному солдату кабатчик и добавил несколько слов на идиш.

Но ничего не понявший Будищев, даже не подумав ему отвечать, уселся за крайний стол, и прислонил к нему винтовку. Шматов, помявшись, последовал примеру товарища и все же стянул с головы свое кепи, положив его на стол.

— Господа солдаты хотят что-то заказать? — перешел на русский язык кабатчик.

— Нет.

— Тогда зачем вы пришли?

— Все дело в моем покойном друге, — со вздохом, отвечал ему Дмитрий, — он был родом из Бердичева и перед смертью, просил навестить его мать.

— И вы таки хотели найти ее у меня в трактире?

— Нет, конечно, но мой друг не успел сказать мне своего адреса. Он попросил только чтобы я навестил старушку, но не сказал, где она живет. Я подумал, что в вашем заведении бывают разные люди и может они подскажут, где ее искать?

— А как звали вашего друга?

— Марк Бернес.

— Никогда не слышал этого имени.

— Очень жаль. Наверное, я просто ошибся… у вас слишком маленькая забегаловка и вряд ли тут бывает много народа. К тому же Марк был приличным молодым человеком и, скорее всего, ходил по другим местам. Мы, пожалуй, пойдем…

— Что вы такое говорите! У меня, конечно, не ресторация, но тут тоже бывают весьма почтенные господа. И я никогда…

— Подожди, Соломон, — прервал трактирщика один из посетителей, — может быть речь о сыне старой тети Сары?

— Так ее фамилия совсем не Бернес.

— Я тебя умоляю, это фамилию Рубинштейн никто не перепутает, а принять Бернштейна за Бернеса могут запросто, особенно го… прошу прощения, господа, я не хотел сказать ничего обидного.

— Подожди Израиль, но ведь Марка Бернштейна забрали еще в те времена, когда были рекрутские наборы, он должен быть постарше…

— А разве молодой человек хоть слово сказал тебе про возраст своего приятеля? Кстати, господин солдат, а в каких ваш друг был годах?

— Сказать по правде, я не знаю его точного возраста. Но чисто внешне он был лет на пять меня старше, хотя может быть это у него от тяжелой жизни?

— Да уж, жизнь еврея трудно назвать легкой!

— Нет, это не может быть Марк Бернштейн, — вступил в разговор другой посетитель, — он совсем недавно прислал своей матери письмо, и она рассказывала об этом всей улице.