Второгодка. Пенталогия (СИ) - Ромов Дмитрий

– Тамара Алексеевна, – представилась мама.

– Капитан Бешметов, – кивнул Кукуша, заставив крякнуть теперь уже меня.

Он хитро взглянул на меня и сел за руль. Лёлик. На это я пойтить не могу. Без Мыхал Мыхалыча…

Маму я посадил сзади, а сам устроился рядом с новоявленным Бешметовым.

– Мам, ты, пожалуйста, только вообще ни одной души не говори ни о товарище капитане, ни вообще ни о чём. Это полная тайна. Ты же помнишь, да?

– Да ладно ты, Серёжа, я же сто раз тебе обещала. Никому я не скажу, но я волнуюсь. Вячеслав Олегович, вы знаете, я очень беспокоюсь за Сергея. Вы мне скажите, пожалуйста, то, что он у вас делает, это очень опасно? Вы можете мне что‑то сказать?

– Не беспокойтесь, Тамара Алексеевна, – кивнул Кукуша. – Сергей у вас парень грамотный, толковый, умный. Таким, во‑первых, и в руководстве рисковать никто не захочет. А, во‑вторых, он и сам куда не надо не полезет.

– Я боюсь, чтобы его не подставили. Вы же в курсе, какую недавно на него бочку катили?

– В курсе, но это уже позади. И больше, я думаю, такое не повторится.

Мы подъехали к ритуальному залу. В фойе уже находились работник ДОСААФ и старый знакомый Розы по спортивному клубу. Всего нас получилось пятеро. Знакомы Розы опасливо поглядывали на Кукушу и недоверчиво – на нас с мамой.

Злобная распорядительница велела ждать ещё пятнадцать минут, пока соберутся все, кто пришёл проститься, и до этого момента не хотела открывать двери в зал.

– Никто уж больше не придёт, – сказал старый стрелок из клуба, а распорядительница рявкнула и убежала.

Когда мы всё таки попали в зал, гроб стоял на подставке. Роза лежала худая, строгая и казалось, что она ничуть не изменилась. Только ещё сильнее осунулась. И пергаментная кожа стала чуть более жёлтой. Просидев рядом с гробом положенный час, отведённый нам, мы вышли из зала. Встали в фойе и дождались, пока четверо крепких парней, говоривших о чём‑то своём, обыденно погрузят гроб в пазик.

После этого тоже прошли в автобус и расселись по сиденьям. Ехали в полной тишине. Погода с самого утра хмурилась и была угрюмой. Несколько раз принимался идти мелкий дождь, и вода на холоду не растекалась, а оставалась лежать на асфальте выпуклыми объёмными каплями. Кукуша поехал следом на своей машине.

Мы вышли. Ветер гнал низкие тяжёлые тучи и забирался под одежду. Пахло сырой землёй и прелой листвой. Те же самые ребята из ритуального зала, когда мы доехали до места, вытянули обитый красным плюшем гроб и потащили его по узкой извилистой дорожке между могилами.

Церемония прошла поразительно быстро. Это только появляться на свет долго, а вот уходить… Хотя по‑разному, конечно бывает… Красный ящик на белых рушниках осторожно опустили вниз и осторожно присыпали землёй. Все кинули по пригоршне, постояли молча и, когда гроб был закопан, пошли к Кукушиной машине…

Я ненадолго задержался. Постоял. Помолчал, глядя на свежий холм, пока ещё не прижатый плитой. Памятника не было, была только фотография. Памятник я уже заказал, поскольку дожидаться оседания могилы необходимости не было. Решили сделать точно такой же, как у Эдика.

Постояв, я двинулся вслед за остальными. Запнулся за угол и сдвинул плитку. Ту саму, которую летом надо будет перекладывать. Прости, Эдик. Я наклонился и привалил её обратно к узким кирпичам. Надо будет заняться этим делом, чтобы тут всё не развалилось. Плиток на этой стороне было восемь. И одна отвалившаяся…

Пройдя между могилами, я вышел на дорожку и пошёл следом за остальными участниками траурного торжества. Они уже садились в машину Кукуши, чтобы поехать на поминальный обед, который я заказал. Дождь прекратился, но ветер нёс новые тучи, было так же серо и уныло. Небо без просветов и без надежды на солнце.

Я уже почти подошёл к машине, но остановился. В голове снова промелькнула фраза Розы. Это ещё не всё. Внизу.

– Серёжа, ты чего встал? – окликнула меня мама.

– Прошу прощения, я на одну минуточку, я там обронил кое что… – кивнул я.

– Да что ты там обронил‑то?

Я не ответил. Внизу, внизу, внизу, эхом отозвался в голове голос Розы. Действительно, откуда там взяться кирпичной кладке в залитом бетоном постаменте? Я рванул обратно, подбежал к могиле, присел на корточки и отодвинул плитку с налипшим на неё слоем цемента.

Посмотрел по сторонам, а потом потянул кирпич. Он не поддался. Я попробовал раскачать его, подёргал вперёд назад, и он… шевельнулся. Я подёргал сильнее, а потом потянул на себя и… выдернул его из кладки. За кирпичом открылось пустое пространство. И там что то было. Я просунул руку, и она коснулась холодной металлической поверхности…

Меня будто электрическим разрядом прошило. Я замер на несколько секунд, давая телу успокоиться. Посмотрел по сторонам. Место было хорошим. Небольшая лужайка, окружённая непроходимыми зарослями клёнов и тополей и тропинка, просматривались с моей точки хорошо. Пахло сырой землёй.

Посторонних не было, только ветер, свинцовые тучи и во́роны, чёрные крупные, алчные. Они сидели на голых ветках высоко на деревьях и смотрели вниз, на меня. Ждали часа. Только мой час ещё не пришёл. Рано кружите птички. Рано… Ты добычи, как говорится, не добьёшься…

Я попытался вытащить ещё один кирпич, чтобы расширить отверстие. Кирпич, на удивление, подался без особых усилий. Я просунул руку в образовавшуюся щель и пошарил внутри. На шершавом и колком дне ниши нащупал небольшую петельку и аккуратно потянул за неё.

Тянем, потянем, вытянуть не можем… На удивление капсула или что там было, поддалось и довольно легко двинулась ко мне. Раз, два, три. Из щели появился бок жестяной коробки. Я ухватил коробку руками и аккуратно извлёк из каменного саркофага.

В моих руках оказалась жестяная коробка, практически не проржавевшая, сухая. На ней был изображён салют, звезда, «Аврора» и надпись «45 лет Октября». Я аккуратно приоткрыл крышку, предварительно отвернувшись. Никакого взрыва не последовало.

Внутри находился свёрток чуть больше, чем а‑четыре, завёрнутый в толстый полиэтилен. Я извлёк его из жестянки, положил на могильную плиту и развернул. В свёртке оказалась куча бумаг. Тут были и маленькие кассеты для диктофона, и резаные негативы фотоплёнок, и пачка документов.

Первый же из них оказался свидетельскими показаниями против Никиты Антоновича Щеглова. Он, по словам человека, подписавшего документ, был участником убийства бизнесмена Аксёнкина П. З. в тысяча девятьсот девяносто шестом году.

Тут были фотографии неизвестных мне людей и фотографии Никиты. Я пролистал бумаги и понял, что по сравнению с теми, которые были спрятаны в часах, эти представляли куда большую ценность. Если первая партия могла лишь слегка растревожить медведя Никитку, то материалы, которые я держал в руках сейчас, по меньшей мере причинили бы ему боль. Возможно, даже, смертельную.

Мельком глянув на другие бумаги, я увидел там имена Ширяева, генерала Деменёва, Никиты и прочих уважаемых людей. Была тут и, нарисованная Эдиком, схема преступного движения капиталов и целая пачка платёжных документов из «Инкомбанка», «Банка Москвы» и других… В общем, здесь находилось очень много всего в вышей степени интересного.

Я поспешно завернул бумаги в полиэтилен и положил обратно в коробку. Посмотрел по сторонам, убедившись, что никто не мог меня видеть. Закрыл жестянку из‑под печенья и запихнул её обратно в саркофаг, проследив, чтобы проволочная петелька, с помощью которой можно её извлечь, осталась под рукой.

После этого я быстро вложил кирпичи обратно. На них был налипший раствор, но они этим раствором не были скреплены между собой. Вероятно, поэтому плитка и отвалилась в этом месте. Внешне практически невозможно было понять, что кирпичи лежат лишь для виду.

На всякий случай, я присыпал уголок свежей землёй с могилы Розы. Думаю, она бы не возражала. Снова прислонил плитку. Отошёл, посмотрел. Камуфляж был сохранён.