Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Господин Рекунов, вы освободились? Аглая Степановна просит вас к себе, — сказал он коротко, без всяких предисловий. — Она остановилась в «Ангарском подворье».

— Просит? — я усмехнулся. — Еще не давно, помнится, было «не велено пущать». Что же так переменилось?

— Не могу знать. — мрачно ответил Рекунов посмотрев в пол. — Так что мне ей ответить?

— Передайте, что я пообедаю и буду через час.

Он промолчал, лишь едва заметно дернулся мускул на его невозмутимом лице. Через час, как и обещал, я явился в гостиницу «Ангарское подворье» Госпожа Верещагина ждала меня в одиночестве. На ней было элегантное дорожное, платье. Выглядела она смущенно и взволнованно. Увидев меня, она поднялась навстречу.

— Владислав Антонович… Я рада, что вы пришли.

— Я пришел, потому что меня позвали, Аглая Степановна. Так в чем же дело, не терпящее отлагательства? — холодно спросил я, намеренно не принимая приглашения сесть.

Она смутилась еще больше.

— Ваш… ваше послание, что передал мне Сергей Митрофанович… — начала она. — Признаться, я удивлена. Вы в нем изволили угрожать мне каторгой. Но за что? Я несчастная вдова и не сделала ничего противозаконного.

— Ничего? — я вскинул бровь. — А как расценивать вашу попытку сговора с Сибиряковым с целью сместить меня с поста генерального управителя?

Верещагина мгновенно покраснела от досады.

— А где вы были, Владислав Антонович⁈ Где вы пропадали все эти месяцы⁈ Я слала вам письма, запросы! В ответ — тишина! Я поверила в вас, вложила в это дело все, что у меня было, а вы просто исчезли! Я думала… — ее голос дрогнул, — я думала, что вас уже и в живых-то нет! А Сибиряков был здесь, рядом. Он убеждал, доказывал…

— Он лгал, — отрезал я.

— Откуда мне было это знать⁈ — воскликнула она. — Почему вы не отвечали?

— Потому что там, где я был, Аглая Степановна, телеграфа не имеется, почтовые обозы не ездят, и даже голуби не летают! Я был в Маньчжурии, где вырезал банды, грабившие мои прииски!

— Но разве вам не следовало находится в Иркутске и вести дела Общества? — спросила Верещагина.

— Я отдал необходимые указания и отбыл по своим делам. Господин Сибиряков, бывший исполнительным директором, прекрасно знал, чем ему следует заниматься.

— Но разве это дело для генерального управителя — гонять по лесам разных бандитов? А если бы вас убили?

— Вот тогда вы — и другие акционеры — спокойно избрали бы другого управляющего. Говорю вам прямо: если вы считаете, что управляющий должен безвылазно сидеть в конторе, то вы сильно заблуждаетесь. Иногда стоит взглянуть на свои дела вблизи, своими глазами. Именно поэтому — я сделал паузу, — недавно я был на приисках Бодайбо.

При упоминании Бодайбо она вздрогнула.

— Я провел там ревизию, — продолжал я безжалостно. — И выяснил весьма любопытные вещи. Оказалось, что ваш новый союзник, господин Сибиряков, не просто провел «разведку». Он втихую намыл там за лето более пятидесяти пудов золота. Нашего с вами золота. И именно этими, крадеными деньгами он и пытался оплатить свой взнос в наше Общество. Сейчас будет судебное разбирательство.

Аглая Степановна покачнулась, как от удара. Я смотрел, как меняется ее лицо: шок, неверие, а затем — холодная, расчетливая ярость обманутой женщины.

— Вот на кого вы хотели меня променять, Аглая Степановна? — добил я ее. — На вора? На обыкновенного мошенника, укравшего у вас же из-под носа целое состояние?

Она молчала, и в этой тишине рушились последние остатки ее союза с Сибиряковым.

Однако Аглая Степановна быстро пришла в себя. Шок на ее лице сменился привычной деловой жесткостью. Она была хищницей, и даже попав впросак, не собиралась сдаваться.

— Это… это возмутительно! — произнесла она, и в ее голосе зазвенела сталь. — Этот человек ответит за свой обман! Владислав Антонович, я была слепа. Прошу вас, давайте забудем это досадное недоразумение. Мы должны действовать вместе, чтобы наказать негодяя и вернуть наше золото!

Услышав это, я не смог сдержать ухмылки. Ну конечно — как только оказалось, что Сибиряков проиграл, а я победил, она снова захотела стать моим союзником, партнером. Но я уже не верил ни единому ее слову. Знаем проходили.

— «Наше» золото, Аглая Степановна? — я усмехнулся. — Боюсь, вы ошибаетесь. У нас с вами больше нет ничего «нашего».

Она замерла, делая вид что не понимает, о чем я веду речь.

— Сударыня, я предлагаю вам выйти из Общества, — сказал я ровно.

— Что⁈ — она вновь покраснела и вскочила на ноги. — Да вы с ума сошли!

— Напротив, я в полном рассудке. Я готов выкупить ваш пакет акций. Двадцать тысяч штук. По номиналу. Два миллиона рублей. Я выплачу вам всю сумму до копейки, и мы с вами разойдемся с миром.

— По номиналу⁈ — она нервно с истерическими нотками расхохоталась. — Да вы знаете, сколько сейчас стоят ваши бумаги на иркутской бирже после собрания⁈ Их с руками отрывают по пять тысяч шестьсот рублей за акцию! Мой пакет стоит одиннадцать миллионов! Одиннадцать, а не два! И я не продам его! Ни за что!

Ну что же. Ожидаемо. По-хорошему мы не хотим — значит, будет по-плохому.

«Если в сердце дверь закрыта — надо в печень постучаться», хе-хе.

— А каторга вас тоже не пугает, Аглая Степановна? — тихо спросил я.

Она осеклась, ее смех оборвался.

— Ну вот опять эта каторга! О чем вы говорите?

— О подделке учредительных документов, конечно не — так же тихо продолжал я. — О подлоге. Преступлении весьма серьезном.

Я смотрел, как кровь медленно отступает от ее лица.

— Когда мы учреждали Общество в Петербурге, вас там не было. А ваша подпись на прошении, поданном на Высочайшее имя, требовалась. И она там стоит. Вот только… это не ваша подпись!

Аглая Степановна уставилась на меня широко раскрытыми от изумления глазами.

— Но я… я ничего не подделывала! — выдохнула она.

— Ну кто же об это знает? Уважаемая Аглая Степановна! Но знаете, что самое забавное? Я в этом деле чист, как стеклышко. А вот вы — нет.

Я видел в ее глазах полное непонимание, и это доставляло мне жестокое удовольствие.

— Представьте себе, Аглая Степановна, заголовки в «Иркутских ведомостях», — я начал рисовать ей картину. — «Знаменитая кяхтинская купчиха Верещагина обвиняется в подлоге при учреждении акционерного общества». Как это скажется на вашей чайной торговле? Кто после этого даст вам кредит? Кто пойдет с вами в дело? Ваша репутация, которой вы так дорожите, будет уничтожена.

— Но при чем здесь я⁈ — почти крикнула она. — Меня там даже не было!

— А при том, — я шагнул к ней вплотную, — что, приняв акции и проголосовав ими через вашего поверенного, вы, с точки зрения закона, признали подлинность тех документов. Вы стали соучастницей. И доказать обратное будет невозможно.

Я давал ей понять, что она в ловушке. В той самой западне, которую я приготовил для нее с самого начала. Просто на всякий случай. И этот случай настал.

— Но я… я ничего не подписывала! — выдохнула она, и в ее голосе прозвучало отчаяние. — Почему я пойду на каторгу, если подпись не моя⁈

Я смотрел на ее бледное, искаженное страхом лицо без всякого сочувствия.

— А потому, Аглая Степановна, что в суде это будет выглядеть совершенно иначе, — я начал медленно, безжалостно объяснять ей всю геометрию ловушки. — Вы, получив акции, не заявили о подлоге. Напротив. Вы вели себя как полноправный акционер. И на собрании, вы прислали своего поверенного, господина Рекунова, с официальной доверенностью, чтобы он голосовал от вашего имени.

Я достал из кармана ту самую доверенность, которую мне передал стряпчий вместе с другими документами собрания.

— Вот она. Здесь — ваша настоящая подпись. А вот, — я вынул еще один документ, копию учредительного договора, — подпись, которую поставили за вас. Как вы думаете, сколько времени понадобится эксперту-графологу, чтобы доказать, что они сделаны разными людьми?

Она молчала, глядя на бумаги, как на змей.