На крыльце появился еще один персонаж в знакомой кожаной тужурке, таких же штанах и кепке. Почему чекисты возлюбили так страстно кожаную одежду, Фомин понятия не имел. В жару в такой еще жарче становится, потом обливаешься, в холод еще больше леденит, зуб на зуб не попадает. Видимо, для форса выкормыши Дзержинского одеваются, страх нагоняя.
Так в свое время опричники Ивана Грозного во все черное одевались, да еще метлу с отрубленной собачьей головой прихватывали для пущего страха. И у этих последышей тоже есть любимые атрибуты — через плечо чекиста висела на ремешке большая кобура маузера. Видно, удобно им из такого пистолета по связанным и беспомощным людям стрелять — патронов больше чем в нагане, перезарядка намного проще. Сдвинул затвор назад да вставляй вниз десяток патронов на железной скобке-обойме…
«Бюссинг» рыкнул мотором напоследок и остановился у самого бревна. Максимов тут же высунулся из кабины, а Фомин легко спрыгнул на траву и раскачивающейся матросской походкой подошел к солдатам, которые завели оживленный разговор с водителем.
— Привет, Трофимыч! Управились с мертвяками? — прыщеватый солдат чуть гоготнул сквозь выщербленный рот.
— А что, помочь хочешь? — с таким же нехорошим смешком отозвался Максимов. — Так сзади товарищ Мойзес едет, напросись.
— Нет уж, сам с товарищем Мойзесом работай! — второй солдат был чуть постарше, но не менее развязанный и расхристанный, напрочь подзабывший за год революционного лихолетья военную дисциплину. Он поинтересовался первым, обращаясь уже к Фомину: — Кто вы, товарищ?
— С Уральского губчека, с заданием. Машина сломалась, вот товарищ Мойзес и посодействовал, — с ленцой ответил Фомин и сплюнул на траву.
— Он сзади едет, чуток отстал, заняты братишки сильно, — тут же вставил свое слово и Максимов. Хорошо себя вел, уверенно, без волнения — водитель нравился все больше и больше.
— А-а, — понимающе сказал подошедший чекист и тут же протянул руку Фомину для рукопожатия. — Петр Игнатьев. Как доехали, товарищ?
— Семен Фомин. Нормально доехали, правда, контра везде зашевелилась, головы свои змеиные распустила по сторонам. — Семен Федотович испытывал жгучее желание вытереть ладонь о штанину, больно брезгливость его одолела от прикосновения потной ладони.
— Ожили, падлы. На чехов молятся, выродки. Но ничего, — голос чекиста стал угрожающим, — мы им тут кровя хорошенько выпустили.
— Энто что за сволота лежит? — Фомин кивнул на связанных мальчишек. Именно мальчишек, лет 15–16, что с нескрываемой ненавистью и презрением смотрели на них.
— Волчата. Кадеты! — с жесткой ухмылкой произнес чекист.
— Из города сбежать хотели с офицериком хромоногим.
— Где эта контра? В Могилевскую губернию отправили? В штаб генерала Духонина?
— В доме, его товарищ Розенфельд допрашивает. Пока молчит сука, муть несет, своих не хочет выдавать. Но ничего, мы не таким язык развязывали. Как товарищ Мойзес сюда подъедет, этих тварей ему враз передадим. В шахте со своими дружками скоро встретятся.
Фомин кивнул, сцепив зубы, и выразительно посмотрел на вышедшего из-за кузова грузовика Путта. Первый план ломался, бросать гранату в дом нельзя. Но в запасе имелся второй план, и капитан понимающе улыбнулся в ответ. Затем, насвистывая, немец направился к дому.
— Я к товарищу Розенфельду, — стоящие на крыльце мастеровые тут же расступились перед одетым в кожаную куртку «чекистом», и Путт уверенно шагнул в дом, как лиса в курятник, когда хозяева уехали в гости, прихватив с собой дворового песика. А к вооруженным работягам сразу подошли еще два самозванца — расхристанный матрос с безмятежным видом и юная чекистка в красной революционной косынке.
— А что это у вас в руках за оружие такое интересное, товарищ Фомин? Первый раз такое вижу.
— Пистолет-пулемет, — с нехорошей улыбкой отозвался Фомин, мысленно отсчитывая до десяти. — Хорошая штука, полезная.
В мозгу отщелкало «десять», и он, не теряя ни секунды, пнул чекиста по коленной чашечке носком ботинка. Кость только хрустнула, а завопить чекист не успел — огромный кулак Ивана Трофимовича с размаху впечатался ему в губы. Затем водитель схватил чекиста своими лапищами за глотку и с ревом наслаждения принялся ее рвать крепкими пальцами.
Удивляться времени не было — и ствол автомата по крутой траектории прошелся по фигурам солдат, а указательный палец при этом нажимал на спусковой крючок ППС изрыгнул из себя смертельный свинцовый град, и солдатские фигурки сломались. Удивление на лицах не успело смениться выражением ужаса. Не смогли они осознать своей смерти, так и попадали на траву с широко открытыми глазами, со строчками кровавых пятен на груди.
Оба мастеровых скрючились рядышком у крыльца. Один еще хрипел, судорожно пытаясь зажать распоротый живот окровавленными ладонями. А второй уже выгибался предсмертной дугой — из раскромсанного наискосок горла вылетали алые струйки крови. Шмайсер уже врывался в дверь, оставив свои острые ножи в телах зарезанных им красногвардейцев.
— А! — девичий крик резанул воздух, Фомин стремительно развернулся.
Что-то рвануло рукав его бушлата, и только сейчас в его уши ворвался звук выстрела. Дверь туалета была распахнута настежь, стоящий внутри солдат в гимнастерке целился в него из нагана.
В воздухе прогремело еще два выстрела, только ни солдат, ни Фомин, который уже вскидывал автомат, сделать их не могли. Стреляла Маша, крепко сжав рукоять ТТ двумя руками. Солдата отбросило в будочное нутро, усадило на толчок, вывернув в сторону голову. Из его ладони выпал наган.
Фомин рванулся к будке, но достреливать затаившегося не было смысла — на гимнастерке, прямо у сердца, расплылись два кровавых пятнышка. Он удивленно покачал головой — с двадцати шагов неопытная девчонка сумела не промахнуться и всадить пули рядышком. А это о многом говорило.
— Отец учил стрелять, — спокойный девичий голос раздался за спиной, и Фомин повернулся. Он ожидал от нее истерики или плача, трудно женщине пересилить свое естество. Она зарождает в себе новую жизнь, и в силу того убийство противоречит самой ее природе. Девушки же была неестественно спокойна, только место привычной бледности стал занимать выступающий на щеках лихорадочный румянец.
— Спасибо, дочка. Вовремя ты стрелять начала. Спасла меня, — только и сказал Фомин.
— Не благодари, не надо. Я и так на всю жизнь у тебя в долгу, — просто ответила девушка, внимательно посмотрела на убитого ею солдата. И только сейчас лицо судорожно перекосилось. Маша зажала рот ладонью и побежала за машину, всхлипывая на бегу.
Фомин обернулся — везде успевавший радист оттаскивал разъяренного водителя от чекиста, превратившегося в окровавленную и измочаленную тряпичную куклу. Как всегда в таких ситуациях, немец зачастую переходил на свою смешанную речь.
— Генуг. Довольно, Трофимыч, да хальт же. Хенде убери, ты ж ему и так шею свернул. Да стой же! Нам его кожанка нужна, ферфлюхте. Дурень, ты всю одежду попортишь. Думкопф!
Объединенными усилиями они успокоили Максимова. Фомин сглотнул — морда чекиста была превращена в окровавленное месиво, а шея вывернута так, что затылок на ключице устроился.
— За что ты его так разделал? — осторожно осведомился Шмайсер, с уважением поглядывая на водителя.
— Давно добирался. Каждый день мечтал, — угрюмо буркнул Максимов, пришедший в нормальное состояние, словно спустивший пар локомотив. — Эта сволочь мою крестницу снасиловал, а потом матросне отдал. Девчонка от позора в Каму бросилась и утопла. Так и не нашли ее, страдалицу. А мать от горя с ума сошла.
— Так, понятно, — медленно произнес Шмайсер. — Это ты погорячился, дурень, а месть должна быть холодным блюдом.
Немец замолчал и поглядел на мертвого чекиста взглядом голодного волка. Потом с нескрываемым сожалением в голосе произнес:
— Не успел я, а ты слишком тороплив. А мы бы ему окаянный орган на ленточки распустили, и он сжевал бы его как миленький. Добавки попросил. Не торопись никогда в таких делах. Спешка только при ловле блох нужна.
