Александр Агренев. Трилогия (СИ) - Кулаков Алексей Иванович

Теперь происходящее все больше и больше напоминало начало спиритического сеанса, и вызывало еще большее недоумение. Поэтому когда застрекотал кинопроектор, все с большим облегчением уткнулись взглядами в двигающееся на простыне изображение. Почти все. Александр глядел не на самодельный экран, а на лица своих директоров — это было куда как интереснее! Всего к показу было запланировано три ролика, сразу один за другим, без пауз и разрывов, и надо сказать, никто не остался равнодушным. Сюжет с прибытием поезда на вокзал ударил по нервам неподготовленных зрителей так сильно, что у некоторых явственно шевелились волосы на затылке. А уж наружность перекосило у всех без исключения! Потомственный казак Долгин вообще сделал какое-то странное движение. Словно бы намереваясь прямо со стулом отскочить к ближайшей стене. Вернее, проскочить сквозь нее.

"Ну вот, вместо презентационного ролика получился первый в мире фильм ужасов. И ведь помнят, что это, по сути — иллюзия, а реагируют так, словно паровоз сейчас прорвет простынь и вылетит прямо на них".

На смену триллеру пришел комедийный ролик, в котором один человек поливал свой сад из шланга, а другой периодически на него наступал. На шланг, а не на сад, разумеется. Вроде бы до крайности незатейливый юмор, у самого Александра вызвавший разве что слабую улыбку — но благодарные за избавление от железнодорожного монстра зрители встретили его так, как будто бы это было полноценное цирковое представление. Хохот, веселые возгласы, сдавленные смешки — в общем, эта часть демонстрации пришлась по вкусу всем. Но окончательно добил их гвоздь показа — ролик, в котором главные роли исполняли они сами.

— Ах ты ж!

— Нет, это как же? Каким же образом, господа?

— Феноменально!.. И когда только успели?

"Господи, большие дети! Делов-то — скрытно установить камеру на проходной, да поснимать денек, как они приходят и уходят с работы. Потом поработать ножницами, собирая из дюжины лент одну, не такую уж и длинную. И все, восторга — полные штаны".

Кстати, господа изобретатели тоже не остались равнодушными к собственной работе: Александр Самарский как-то странно моргал, будто бы изо всех сил стараясь не прослезиться, а у Иосифа Тимченко было столь одухотворенное лицо, что заказчику прямо даже становилось и неудобно. За свой, абсолютно невосторженый образ мыслей.

"Да если бы не мой пинок животворящий, они бы и дальше копошились, со своими усовершенствованиями и доработками. Дайте нам возможность, мы справимся за год… Как же! Нет, фотоаппарат действительно получился переносной — вот только кроме него, больше ничего утащить и не получится. Прямо пушинка получилась, ага. Всего каких-то четыре килограмма. Плюс магниевая вспышка. И три сменных объектива. И штатная катушка с пленкой, по виду более всего похожая на бигуди, аж на целых десять кадров. Прямо мечта шпиона получилась: висит, значит, на шее увесистый фотоаппарат, которым можно и документики важные поснимать, а случись такая нужда, так и по голове хорошенько "отоварить". На горбятнике, в специальном рюкзаке повышенной вместимости — остальные причиндалы и "расходники". А в руках руководство пользователя. Всего-то на тридцать страниц — так, самый минимум. Ну уж нет, вы от меня так просто не отделаетесь!".

Справедливости ради нужно отметить, что отделываться от князя Агренева ни один из изобретателей даже и не помышлял. Наоборот! Впервые вкусив неограниченного финансирования (связанного, увы и ах, с довольно строгим контролем и отчетностью), работы на отличнейшем оборудовании с первосортными материалами, а так же полного материального достатка, они и дальше желали сотрудничать. Вернее не сотрудничать, а просто, плодотворно и с полной самоотдачей работать по всем своим специальностям (русский изобретатель существо многогранное, ага), причем именно в Русской Оружейной компании. А перед этим не менее просто подписать бумаги, которые кое-кто из изобретательской и инженерной братии уже успел поименовать Контрактом Агренева.

Погас свет на экране, вновь появились трепетные язычки пламени на кончиках витых восковых свечей… Взгляды и головы всех присутствующих как по команде повернулись к Александру.

— Господа. Позвольте поприветствовать вас в начале новой эры. Эры кинематографа!

Глава 7

Ночь… Благословенная тьма, укрывающая людей своим покрывалом тишины и покоя, дарующая им отдохновение сна. Или время. Без помех поворошить свои мысли и воспоминания, упорядочить их, и разложить в правильном порядке. Один из постояльцев Ковенской тюрьмы коротал свои ночи именно так — вспоминал и думал. Не мешали ему ни холод, веющий от стен камеры, ни жесткий лежак, никогда не ведавший на себе матраса, или хотя бы сена. И даже раскатистый храп других арестантов воспринимался чем-то незначительным, вроде писка комара над ухом. Лучше уж храп, чем их попытки его разговорить, или даже завязать знакомство. Ночь, полная тягостных мыслей, крепкий сон днем — последние три дня не тревожили даже допросами, да и адвокат что-то позабыл… Неважно. Главное он знал, и свято в это главное верил — командир своих не бросает! Именно эти слова Демид раз за разом повторял, когда на сердце приходила тоска. В эту же ночь она давила особенно сильно. Седьмая ночь в камере. Долгая, длинная, бессонная…

Зато утренняя побудка вышла — лучше и не придумаешь. Едва слышно забренчала связка ключей в руках надзирателя, глухо проскрежетал замок, и отворившаяся ровно наполовину дверь пропустила в камеру очередного ее постояльца. Пока проснувшиеся "аборигены" (до завтрака-то еще полчаса, самый сладкий сон досмотреть мешают) таращились на непонятное пополнение, внешний вид коего вводил их мысли в полный раздрай, новичок без особой спешки осмотрелся. Хмыкнул, заметив специфический предмет, который некоторые заключенные именовали весьма поэтично и возвышенно Марьей Ивановной, а те, кто не обладал тонкой душевной организацией, обзывали обидно и просто — парашей. Повел носом (но морщиться не стал, ибо воняло в пределах допустимого), и продолжал всматриваться в сумрак камеры до тех пор, пока не заметил широкую спину в черном бушлате. Опять хмыкнул, привычным жестом поправил ЗОЛОТУЮ запонку на левой руке, и под тремя десятками взглядов неспешно прошествовал в угол камеры. Именно прошествовал — до крайности вальяжно и неторопливо, словно бы и не в тюрьме находился, а так, гулял себе по городским улочкам, в знойный летний день. Дорогущая одежда, уверенно-ленивые движения, и полнейшее пренебрежение к остальным собратьям по жизненным невзгодам — все это выдавало в нем птицу высокого полета. А раз так, то и прегрешения у такого господина могли быть только одни. Вернее одно, но во всем его многообразии и сложности — а именно мошенничество. Сразу становилось понятным и его высокомерие, дополненное господскими замашками. Ведь одно дело вытряхнуть кошелек у какого-нибудь пьяного (ну или трезвого, невелика разница) недоумка — с помощью зуботычины, ну или там показав ножик-режик. С такой работенкой любой вахлак справится, тут особого ума не надо. И совсем другое дело, когда этот же кошелек добровольно раскрывают во всю ширь и глубину. При этом еще и слезно поблагодарят за то, что их денежками не побрезговали, да пригласят заходить еще, коли желание будет. Тут и голова соответственно моменту соображать должна, и язык должен быть подвешен как надо. Связи там всякие, знания господские — какой вилкой рыбу ковырять, а какой в котлету тыкать, танцульки-стишки… Одним словом, ума прямо-таки палата должна быть. Царская, ага. Странно только, что такую важную птицу к обычным воришкам да убивцам определили, обычно им хоромы куда как лучше отводят?..

— Ох!

"Не заметив" выставленной в проход между нарами ноги, новенький спокойно на нее наступил. И без малейших угрызений совести отдавил, всей своей немаленькой тушей. После чего, судя по легкому хрусту в ступне, "забывчивому" светил тюремный лазарет — то есть чистые простыни, много света и улучшенное питание. Остальные, по всей видимости, таких блестящих перспектив не осознали, так как проход моментально освободился от всего, на что только можно было бы наступить.