Последние слова старика не относились к насмерть испуганной бабе — мимо окна проехал легковой автомобиль, а за ним загромыхал дисками колес черный грузовик с тентом, известный чуть ли не каждому пермскому обывателю.
«Черный ворон», а так втихомолку называли горожане этот тяжелый «Бюссинг», принадлежал местной Губчека. Именно на нем, как шепотом говорили знающие люди, и вывозили по ночам трупы из здания бывшей семинарии, где сейчас обосновалась эта зловещая организация.
— Господи, спаси и сохрани! — прошептали губы старика, и швейцар отшатнулся от окна.
В кабине он увидел матроса с маузером в руке, а эта публика уже приучила пермяков шарахаться от них в крайней опаске — иной раз пьяная матросня стреляла по любопытствующим. Так что связываться с ними себе дороже…
Молитва не помогла — страшный грузовик остановился почти у парадных дверей гостиницы, рядом с фургоном, полностью перегородив дорогу. И зазвучали голоса — пьяные, хриплые, с угрожающей матерщиной. Не пронесло — по их души прибыл этот страшный грузовик.
Дверь отлетела в сторону от сильного удара, и в вестибюль ввалились два расхристанных матроса в обнимку с пьяной и ободранной девкой, похожей на дешевую проститутку. И, скорее всего, она ею и была, несмотря на молодость и белую барскую кожу — в светлых волосах запутались соломинки, из разорванного платья бесстыже торчала молочная грудь с вишневым соском. А подол с таким разрезом, что Анисим Кузьмич хотел сплюнуть от омерзения. В прореху заметил женское естество с рыжеватыми волосиками — пьяная девка исподнее забыла там, где его с нее и сняли мужики. Но не сплюнул старик, наоборот, побледнел и отпрянул — от матросов шел стойкий, явственно осязаемый запах тлена и смерти. Так могут пахнуть те, кто загубил не один десяток людей или дневал и ночевал на погосте пару недель, не меняя одежды.
Анисим Кузьмич непроизвольно сглотнул — скорее всего, оба его предположения были верны. Это явились палачи и могильщики в одном лице, неумолимые и страшные, как все адово племя.
— Не стой кнехтом, папашка, швартуйся к стойке, водоросль, — первый матрос легонько толкнул старика в бок и приложился губами к горлышку бутылки, дернул щетинистым кадыком. Рубиновая жидкость текла по давно не бритому подбородку, капала на пол.
— Ты че, не вразумел?!
От ленивой угрозы матроса отставной фельдфебель словно очнулся и покорно отошел к Ольге Потаповне, встал рядышком с испуганной женщиной, которая тут же попыталась спрятаться за его спиной.
Приехавшие чекисты были сущими младенцами в сравнении с этой парочкой флотских. Пить беспробудно, о чем говорил стойкий запах спиртного от их лиц и одежды, но не пьянеть при этом, оставаясь с абсолютно трезвыми и беспощадными глазами, могут только люди, вернее, нелюди, что погрязли в убийствах. Ибо водка уже не в силах выбить из их глаз весь ужас чудовищных преступлений. Не берет их спиртное, хотя и пытаются такие вот залить им свою память.
— Ты, дедок, лучше поласкай бабенку! Сдобная! — второй матрос, чуточку вертлявый, пакостливо засмеялся. — Али не стоит на старости лет?! Ну, тогда хоть посмотри! Манька, давай пожалеем старика!
Девка гнусливо засмеялась, повернулась к моряку и впилась своими губами в его слюнявый рот. В то же время рука девчонки нахально стала шарить в штанах флотского, будто что-то там искала. И не выдержал Анисим Кузьмич, сплюнул от омерзения под ноги.
— Тощ-но! Не могет уже папашка! — первый моряк заржал, как перекормленная лошадь, показав белые крепкие зубы.
На ленте, сдвинутой на затылок бескозырки, золотились буквы — «Андрей Первозванный». Лихой морячок, смешливый. Вот только глаза отнюдь не смеялись при этом, они жили совершенно другой жизнью, цепко и внимательно обшаривая вестибюль, И вскоре остановились на милиционере, что, разинув рот, глядел на прибывшую троицу.
— А энто хто таков? Никак «крупа» на вахте стоит?!
— Какая «крупа», Андрюха?! Не обижай пехтуру сиволапую. Это ж деревня, манерам не обучена, кобылами дрючена, пальцами подтирается.
— Тощно подмечено! Так ведь, фельдфебель?!
От этого до боли знакомого скрипучего голоса матроса, будто несмазанной оси телеги, Анисим Кузьмич вздрогнул. Ему на секунду показалось, будто с ним опять заговорил его ротный командир, капитан фон Граббе, и потому старик непроизвольно ответил, разом вспомнив долгие годы службы:
— Так точно, ваш бродь!
— Старик! Ты эти старорежимные ухватки бросай! Революция сейчас, — милиционер пытался заговорить начальственным баском, вот только плохо у него выходило, мальчишеский голосок дал петуха.
— Не шторми, деревня, зачем деда обижать, — первый матрос, чуть раскачиваясь, будто он опять на палубе корабля, подошел к милиционеру и нахально уставился на него, отхлебнув из бутылки приличный глоток.
— Сюда нельзя, товарищи! — чуть слышно сказал постовой, и голос его заметно дрогнул. Матросов он явно боялся.
— Да ну?! — удивленно протянул матрос. — Товарищи Колпащиков и Жужгов прошли, за ними щас товарищ Марков прошел, а нам, значит, от ворот поворот? Сопля ты зеленая! Грузовичок в окне видишь? Хочешь на нем прокатиться? Так махом погрузим!
Милиционер побледнел, потом позеленел и непроизвольно икнул. Резко замотал головой по сторонам, будто конь, отгоняющий назойливых слепней.
— Не жаждешь с нами покататься? А придется! — от приторно ласкового голоса матроса у Анисима Кузьмича потек холодный пот по спине.
Старик непроизвольно сделал шаг назад и уперся спиной в женщину, которую прижал к стенке. А потому сразу не понял, что произошло.
Постовой неожиданно сомлел, став бледным, как поганка, и выронил винтовку из ослабевших пальцев. Он рухнул бы на пол, но был заботливо подхвачен матросом.
— Ничаво, — равнодушно бросил флотский, — полежит на диванчике, очухается. Какой пужливый товарищ оказался.
Матрос подволок милиционера к лавке, которая пришла на смену стоявшему до революции шикарному дивану для приезжающих, и небрежно уложил на нее парня, будто мешок с углем бросил.
— Пошли, Манька, милиция флот завсегда пропускает, — гыкнул второй матрос, сдвинул на затылок бескозырку и приобнял девчонку за талию. Но неожиданно остановился и, недобро ухмыльнувшись желтыми прокуренными зубами, будто волком оскалившись, обратился к консьержке:
— Ты куды звонить собралась?!
— Ни-ни-куда! — Ольга Потаповна кое-как ответила, нервно выстукивая зубами чечетку, и даже отодвинулась от телефона.
— Тогда сиди молча, а то вымя отрежу!
Сластолюбие из глаз этого матроса вымело напрочь — по своей остроте взгляд не уступал стальному клинку. Не пьян матрос был — придуривался, Анисим Кузьмич только сейчас понял это. Но промолчал, чувствуя, как в низу живота собирается ледяной ком.
В окне он увидел, как к гостиничным дверям подходят еще трое — один в чекистской кожанке и кепке, а двое в гимнастерках и с винтовками в руках. И еще старый фельдфебель сразу отметил, что на козлах первой пролетки уже сидит новый возница, непонятно откуда взявшийся, в таком же солдатском обмундировании и с красным бантом милиционера на груди…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
— Вот наш мандат, гражданин Романов. Чем он вас не устраивает?! — начальник Мотовилихинской милиции наседал на великого князя, брал горлом, чувствуя, что еще немного, и тот даст слабину.
— Подпись начальника Малькова здесь чуть иная, гражданин Жужгов, прошу извинить меня, — высокий худощавый мужчина лет сорока, одетый в английский твидовый костюм говорил с еле ощутимым акцентом, смягчая букву «л» в фамилии начальника пермской Губчека.
— Это мандат Губчека, здесь штамп и печать. Просто товарищ Малков торопился и подписался впопыхах!
Жужгов ожег взглядом Михаила Александровича, мысленно сплюнул — мандат сей подписывал сам Малков, но специально сделал свою подпись неразборчивой. Дело не в том, что Малков торопился, было необходимо, чтоб он мог легко отречься от этого мандата, объявив фальшивкой, состряпанной контрреволюционерами.
