Уходила русская гвардия из Лодзи под проклятия, слёзы и угрозы. И это хорошо. Поляки должны ненавидеть русских. Ну, это, как обычно, а ещё больше должны бояться. Город ограбили совсем не так, как обычно города грабят. Такая картина маслом, бегают пьяные солдаты, с гусями под мышкой и с саблей наголо и, врываясь в дома насилуют домашних животных и женщин. Потом начинают вспарывать женщинам животы, чтобы хозяин сообщил, куда он заныкал три гульдена, злотых, дуката, франка, талера. Везде одинаково. В Лодзи всё было не так. Начать с того, что для начала все питейные заведения и лавки были оцеплены башкирами. К дверям подгоняли конфискованные телеги, в которые всё спиртное сгружали и тут же увозили из города. Когда со спиртным покончили, то стали объезжать дома знати и обыскивать их на предмет картин, злата-серебра, мехов и шёлка. Фарфор и хрусталь тоже приветствовался.
Одновременно с этим башкиры оцепили аптеки и дома, где жили лекари. Всех их вместе с семействами сажали на телеги и отправляли в Киев. Там медиков распределят по гарнизонам на Кавказе и отправят туда. Плохо там всё с медициной, не хватает. Неправильно это? Не по человечье? Так и есть, но оставлять десятки тысяч солдат и переселенцев без медицинской помощи в сто раз бесчеловечней. Там вынужденным переселенцам помогут открыть аптеки и определят в строящиеся больницы и госпиталя. Привыкнут и только спасибо после скажут. Там, на Северном Кавказе сотни лет больше войны не будет, а здесь в Польше их будет десятки. И каждый раз будут грабить и насиловать.
После медиков зашли гвардейцы в гости к кузнецам. И предложили тоже перебраться на Северный Кавказ или в Поволжье. Там строят десятки поселений для переселения сотен тысяч людей. Нужны мастера. Уедете добровольно получите подъёмные и жильё, нет поедете всё одно, но условия будут хуже, а место не благодатное Поволжье, а далёкое Забайкалье. Есть желающие?
В домах богатых людей и учителей, как и в храмах, и монастырях первым делом изымали книги. Аккуратно их заворачивали в парусину, укладывали в сундуки и отправляли в Ригу.
Одним словом, не злотые, под матрас запрятанные, искали и забирали русские, а всякие полезные вещи, хотя если золото и серебро добровольно выдавали, то кто же откажется.
Уходила гвардия из Лодзи через неделю. Спешить некуда. Уходили в сторону Саксонии. А в противоположную сторону Псковский драгунский полк с тысячами телег запряжёнными тысячами лошадей уходил в сторону Риги. Зря поляки ввязались в эту войну.
Брехт ехал на Запад на трусливом Дьяволе и всё время на север поглядывал. Как там прошло первое морское сражение нового Балтийского флота? Волновался. Как море.
Событие двадцать седьмое
Говорить не думая — всё равно, что стрелять не целясь.
Мигель де Сервантес
— Капитан-лейтенант Немцов, ты же владеешь французским? — Адмирал Сенявин стоял на баке и прикрываясь двумя матросами быстро и воровато тянул дым из маленькой трубки носогрейки. Этот проклятый немец ввел порку в армии и на флоте за курение. При этом пороли даже офицеров. Хоть и не плетью и не шпицрутенами. Обидно пороли, не снимая порток и небольшими совсем прутиками. И не больно даже, тем более экзекутор понимал, что лупцует офицера, который и сам завтра может тебя запороть уже по-настоящему.
Пороли в присутствии проверяющих из Тайной канцелярии. Они же и вылавливали курильщиков в армии. Нет, не обыски проводили, просто подходили и нюхали. Скрыть табачную вонь невозможно. Так их и прозвали ненавидящие «нюхачей» армейцы и флотские — «носатые».
Немцов хмыкнул. Он бросил курить, как и носить парик, как только отменил всё тот же немец их принудительное ношение. На флоте он мешал жить преизрядно. Раскладываться на пушке, на которой тебя вицей стегают, желания не было. В самом деле — позор. Он и так-то не больно налегал, на учёбе за границей привык было, а как отозвали назад в Россию, то и бросил почти. Но это всё же офицеров пороли, и то только до подполковника или капитана второго ранга, но Наум Акимыч был вице-адмиралом. Кто решится на этого-то руку поднять? А вот курит утайкой. Смешно.
— Так точно, Ваше Высокопревосходительство. Учился во Франции и плавал на их кораблях, — скрыл улыбку за громким криком Яков Петрович.
— Хорошо. Ты молчи, о том, что увидел. Не гоже противу Указу Государыни идти, но не каждый же день такая виктория. Сам не ожидал. Как там Бирон говорит — «Ученье — свет». Прав его Высочество.
— Так точно, Ваше Высокопревосходительство!
— Хватит орать. Нормально говори. Пойдём с адмиралом их погутарим. Он бестолочь полная ни одного языка не знает. Только свой картавый. Неуч.
— Он лейтенант-генерал.
— Да? Так и думал. Что за нация⁈ Всё у них через жопу. Петухи. А здорово мы их! И ты молодец, Яков Петрович. Приказ о награждении сейчас адмирал Сиверс затребовал. Тебя включу. Отменный выстрел — с первого раза и без фока их флагман оставил.
— Учение — свет.
— Точно. Ну, пойдём, а то петух этот кукарекает чего-то. Руку мне тычит. Не понял ничего, он что думает русский адмирал у него руку целовать будет. Я токмо у государыни Екатерины Алексевны целовал да у Анны Иоанновны. Так и хотелось в рыло дать, а он визжит, кукарекает, руку мне сует. Сволочь. Малохольный.
В капитанской каюте на «Гото Предестинации» кроме командующего французской эскадры, которого Яков Немцов помогал поднимать с вельбота, давшего течь и почти затопленного, на русский флагман, находился капитан корабля Антон Тимофеевич Вольский и несколько офицеров. Они не почётную свиту составляли, а скорее сторожами работали. При появлении адмирала и Немцова лейтенант-генерал и, правда, вскочил и проглатывая слова, и брызжа слюной, стал кидаться на вошедших, суя им свою правую руку. Офицеры повисли на плечах высокого и плотного француза и с трудом водрузили его назад на скамью.
— Вот, чего я и говорил. Что он кукарекает-то? Переводи.
— Так точно. Он говорит, что этой рукой отрубил руку.
— Да⁈ Занятно. А больше ничего не говорит. Спроси, как звать-то его.
— Франсуа де Бриквиль, граф де Ла-Люзерн. — когда Яков Петрович обратился к графу на его родном языке тот немного успокоился и стал говорить медленнее, плеваться тоже перестал.
— А спроси его, капитан, почто он в русский флот палить начал? Не слышал я, что Людовик их нам войну объявлял. — Сенявин сел на скамью, что была прибита к полу у противоположной стены каюты.
Когда артиллерист перевёл командующему вопрос адмирала, тот вскочил и опять стал кричать и брызгать слюной, еле оттащили его два офицера от Наума Акимыча.
— Ну, сейчас-то чего он прыгать начал, точно кочет на другого петуха?
— Кричит, что мы подло воевали. И что ему пришлось отрубить руку собственному офицеру, чтобы остаться в живых.
— Франсуа де Бриквиль, граф де Ла-Люзерн, говоришь. Хрен с ним. Уведите его господа в трюм, хотел, как приличного человека, в каюте у себя оставить. Так он не приличный человек. Оплевал меня всего. Пусть со своими посидит. Петух.
Глава 11
Событие двадцать восьмое
Слово «судьба» для неудачников. Отговорка, чтобы плыть по течению и не лепить судьбу своими руками.
Сесиль фон Зигесар
— А садись, капитан, выпьем винца французского за победу над флотом французским. Флот Океана, говоришь?
— Так точно, а позвольте задать вопрос, Ваше Высокопревосходительство. Нет ли среди пленных Рене Дюге-Труэна?
— А что?
— Плавал с ним. Пират бывший.
— Подожди. — Сенявин взял листок со стола. — Шеф эскадры? (chef d’escadre).
— Так точно. Это во Франции, как контр-адмирал.
— О, как? А, ладно, пусть посидит в трюме составит этому верблюду компанию. Наливай вина, капитан. Или хочешь, чтобы тебе адмирал за столом прислуживал.
