Задолго до Истмата - Беразинский Дмитрий Вячеславович

С шутками и прибаутками расселись по местам. Овдоким позвонил в колокол, висевший на запятках с правой стороны, Осип взвыл по-лешачьи – кони взяли с места неспешным аллюром. Карета выкатилась со двора тихо, без обычных для экипажей того времени скрипов и потрескиваний. Внутри кареты можно было спокойно, была бы охота, пить вино, не заботясь о том, что оно попадет не по адресу и прольется за воротник или на новый пластрон. В специальных углублениях стояло несколько бутылок кваса для утоления жажды во время пути. Сам путь был неблизким – предстояло одолеть около трехсот тридцати верст (почти семьсот километров) до Пскова по более-менее приличному тракту, а затем еще шестьдесят верст до Гдова – по пересеченной местности. Ростислав планировал, что они будут проезжать в сутки по сто верст – это значило, что в Псков они должны прибыть двадцать третьего; в тамошнем монастыре, что в двадцати верстах от Пскова, для государыни приготовлены отдельные палаты, а сам премьер-министр будет жить в гдовской крепости. Там уже хозяйничает генерал Волков, принявший полномочия от прежнего коменданта – майора Лошанёва.

Схема маршрута царского поезда была такова: Москва – Клин – Тверь – Вышний Волочек – Валдай – Старая Русса – Порхов – Псков. Ночевать планировалось в Твери и Старой Руссе. Взвод ревенантов, выступающий в роли эскорта, не давал оснований для излишней суеты и тревоги. Тем не менее майор Булдаков пристально вглядывался в непролазные заросли Тверского тракта и время от времени объезжал колонну на своем горячем скакуне.

Напали на них верстах в десяти за Клином, когда солнце уже перевалило на вторую половину небосвода. В кустах, примыкающих близко к дороге, кто-то засвистал, заухал, отвлекая внимание, с громким треском, перегородив дорогу, упала подрубленная осина. К передней паре лошадей бежал, размахивая кистенем, чернобородый человек. Он был крив на один глаз, слегка прихрамывал на правую ногу, но дело свое – оглушить лошадей – знал как пять пальцев. Будь на месте охраны взвод обычных рейтар или пол-эскадрона драгун – быть бы царице-матушке в великой опасности. Полсотни матерых головорезов бросились к остановившемуся кортежу: основная масса мчалась к карете, а человек десять перекрыли дорогу сзади, следя, чтобы никто не кинулся, чего доброго, на подмогу.

Три кареты, едущие в середине поезда, казалось, взорвались. Все окошки моментально превратились в бойницы и ощетинились автоматными стволами. В люках, проделанных на крыше, возникли пулеметчики. Передний из них держал в руках раструб ротного противопехотного огнемета «Шмель». Разбойников это не смутило, они уже почти настигли цель. Ревенант с огнеметом сделал придурковатую физиономию, вроде как у Арнольда в «Коммандо», и произвел залп по первой шеренге атакующих. Тех проняло не на шутку: взявшийся из ниоткуда столб пламени охватил четырех человек и обжег рожи шестерым, бегущим следом; оставшиеся, не сговариваясь, повернули к лесу и задали стрекача; в царской карете Ростислав предложил государыне взглянуть в восьмикратный электронный бинокль 8x22 системы Canon. Она с интересом прильнула к окуляру, а цепь нападающих слева ревенанты угостили огнем из подствольников.

Умников, что караулили хвост колонны, забросали гранатами со слезоточивым газом, они катались по земле, задыхаясь от слез, соплей и рези в легких. Вышедший из кареты Ростислав увидел, как Денис Булдаков с несколькими ревенантами кинулся в погоню за ретировавшимися.

– Ну что там, Лексеич? – донесся из кареты голос Софьи Алексеевны. – Выйти-то можно?

Ростислав кивнул. Государыня подобрала юбку и вылезла наружу, воспользовавшись помощью князя Глинского.

– Благодарствую, Юрий Васильевич! – кивнула она галантному князю. – Что тут у нас?

С брезгливой гримасой, морща нос от сладкого запаха горелого мяса, она осмотрела поле боя. Тела окропленных горючей смесью бились в предсмертных конвульсиях – очень тяжело выживать после шестидесятипроцентных ожогов. Царица отвернулась и попросила князя лишить несчастных мучений. На горизонте всадники Булдакова исполняли танец смерти с настигнутыми ими разбойниками. Она обошла карету и, подивившись на искалеченные гранатами тела, заметила:

– Отчего же не вооружить вашим оружием нашу армию, mon ami? Ей бы не было равных в Европе... да что в Европе! Весь мир завоевать можно с таким оружием!

– Завоевать несложно, ma cher, – тихо ответил Ростислав, – зело труднее удержать.

– Хотя...

– Да, государыня! – подошел ближе премьер.

– Продолжайте! – махнула веером Софья Алексеевна. – Прошу прощения, что перебила вас.

– Нет, не перебили, – уточнил Ростислав, – просто то, что я не досказал, не обязательно было и досказывать.

– Но все же!

– Я просто хотел вас спросить, чего вы хотите больше: чтобы вас любили или чтобы вас боялись? – вежливо произнес Каманин.

– О, мой дорогой, вы плохо знаете царей! – засмеялась государыня. – Мы хотим, чтобы нас любили, и паче мы желаем, чтобы нас боялись.

На краю горизонта майор Булдаков настиг беглецов и принялся их треножить. Его помощники спешились и сбивали с ног незадачливых грабителей, надевали наручники и сковывали в единую цепь.

– Сколько их было? – вдруг спросила Софья.

– Душ пятьдесят, – ответил премьер-министр.

– Миловать прикажешь, Ростислав Алексеевич? – хмуро глянула она на него.

Тот пожал плечами.

– Какое миловать! Что у нас, законов на этот случай нет? Вон деревьев с крепким сучьем сколько – половину России развесить можно!

Царица фыркнула. Аллегории Каманина были ей не всегда понятны. Впрочем, как и стихи Иннокентия и как художественные работы Анжелы. Бедняга! Хорошо, что ей на глаза не попадались полотна Андриана Городова – вот где бы пришлось поломать голову: нормальные люди спустились с небес на Гею или ненормальные поднялись из Гадеса. На всю земную колонию была одна картина этого талантливого художника-передвижника, авангардиста и психоделиста – «Танец пьяных роботов». Висела она у Волковых в спальне. Андрей Константинович шутил, что среди двух баб в постели именно эта картина позволяет ему оставаться в сцеплении с реальностью.

Притащили пленников. Их оказалось чуть ли не две дюжины: угрюмые, бородатые, нелюдимые. Как сказал бы Майн Рид, «со следами порока и пагубных наклонностей на лицах».

Князь-кесарь взглянул на них и внезапно тяжело засопел:

– Государыня, позволь попытать того рябого и вон того – безносого. Уж больно знакомы мне их физиономии.

Царица испытывающе посмотрела на старого «волкодава», но разобрать что-либо на потном бесстрастном лице не смог бы и физиономист рангом повыше.

– Валяйте! – брезгливо произнесла она. – А остальных – на сучья. Через полчаса мы должны быть в пути. Денис Олегович, миленький, распорядитесь насчет дерева.

Указующий перст Софьи уперся в ствол, преграждающий дорогу. Передернув плечами, она поспешила занять место в карете. Ростислав, стараясь не слишком торопиться, занял место рядом с ней.

– Я смотрю, батенька, вы предпочитаете не наслаждаться видом казни? – мягко спросила Софья Алексеевна у своего фаворита.

– Что поделать, Сонечка! – вздохнул Ростислав Алексеевич. – Я всю свою жизнь состоял в интеллигенции, относился к так называемым гуманистам. А задачи этой прослойки общества весьма далеки от созерцания процесса насильственного лишения жизни разумного существа, пусть оно и заслуживает этого...

– Эк, завернул! – От контральто государыни задрожало содержимое корсажа. – Какие вы все-таки мягкотелые!

– Смею вас уверить, отнюдь не все! – обиженно сказал профессор. – Я при надобности тоже могу башку свинтить, но смотреть на всякие гнусности – увольте!

Софья оценивающе мазнула по нему глазами:

– Хотела бы я посмотреть, как вы «свинчиваете» кому-нибудь башку... занимательное, должно быть, зрелище!

Быть может, Бог услыхал ее просьбу, а может, таково было стечение обстоятельств, но трое никем не замеченных негодяев из числа оставшихся без присмотра разбойников неожиданно напали на карету. Пользуясь тем, что почти вся охрана вместе с пассажирами царского поезда столпилась у старой липы, где духовник царицы отец Кирилл отпускал грехи захваченным в плен, они атаковали запятки и козлы. Осип с Овдокимом так растерялись, что почти без сопротивления были сброшены наземь, причем бедняге Осипу проломили кистенем голову.