Так что, если имеется возможность прикрыть свой собственный страх тем, что я важная персона, коей «невместно» (откуда, кстати, такое дурацкое слово выкопали?) что-то делать, то почему бы и нет?
Значит, решили-постановили, что коллежскому асессору негоже забираться на крышу. Нет, пусть этим кто-то другой занимается. Например — дядька Силантий, проживающий на противоположной стороне улицы. Тот самый, которого я нанимал как-то очищать свой двор от снега. Для меня, кстати, загадка — на что он живет? Как ни пройдешь мимо — он всегда дома, во дворе копошиться, если и пьян — то в меру. Так что, за двугривенный дядька (относительно трезвый) забрался на крышу, и за пять минут почистил трубу. Что характерно, использовал свои собственные инструменты — короткую веревку и елочку. И даже ни разу не упал, хотя я и переживал. Врать не стану — не только за дядьку, а еще за себя — если Силантий навернется, сломает себе шею, привлекут ли меня к уголовной ответственности? Имеется ли в Уложении о наказаниях от 1865 года статья, по которой наказывают хозяина, не обеспечившего охрану труда и безопасность работнику, которого оный хозяин нанимает для исполнения особо опасного труда? Можно ли считать чистку трубы промышленным альпинизмом? Должен ли я обеспечить страховочный трос для трубочиста, а еще огородить опасную зону? Вдруг дядька навернется, да и прибьет кого? А может — нужно было провести занятия по технике безопасности?
Но пока я думал, Силантий уже все прочистил, спустился вниз и протягивал ладонь за обещанной серебрушкой. А я, на радостях, что дядька не шлепнулся, отвалил тому аж тридцать копеек!
— Благодарствую, — радостно сжал ладонь дядька и побежал в кабак.
Вот так вот, как бы сказали философы — а много ли надо русскому человеку? Поработать и напиться.
Я вошел в дом и с порога услышал, как Анька ругается. Уж не матерится ли? Мы с ней договаривались…
Нет, матерных слов не было, зато имелись эвфемизмы — простые, вроде «блинов», «горелых блинов», а еще «блин твой с вычурной ручкой». Надо же до такого додуматься! Запомню.
Впрочем, если бы Анька и материлась всерьез, я бы ее понял и простил. Сам бы матерился, потому что пол, в радиусе метра вокруг печи, был завален сажей, а девчонка наводила порядок. Но и это ничего, но девчонка заметала сажу и грязь с пожухлыми листьями (листья-то откуда взялись?) в «господском» наряде. Хорошо, что это был наряд для дороги — коричневая юбка и такая же блузка, но все равно, девчонке приходилось делать героические усилия, чтобы не перемазаться. Кстати, у нее это получалось. А вот если бы я заметал эту грязь, точно бы, перемазался по уши.
Завидев меня, указала на какие-то кусочки, вроде глины.
— Вон, я же говорила, что в трубе гнездо.
— Это чье?
— А кто его знает? Верно, ласточкино. Только уже старое.
Старое — хорошо. Значит, птичка успела снести яйца, высидеть их, а теперь ставит своих детишек на крыло.
— Иван Александрович? — позвала меня Анька, а когда я повернулся на зов, кивнула на дверь: — Шел бы ты погулять, господин асессор. Скоро от Десятовых наши вещи привезут, а мне еще полы перемывать. А если хозяин под ногами служанки путается — и служанке не в радость, и хозяину худо.
— Так я… это самое, помогу, — растерялся я, а еще возмутившись, что меня выгоняют из собственного дома.
— Ваня, как ты сам иной раз говоришь — лучшая помощь, когда ты не мешаешь, — безапелляционно сказал Анька. — Знаю я твою помощь — белье свалишь не туда, все перепутаешь. И вообще — неприлично, если барин с узлами станет таскаться. Так что, ваше благородие, давай-давай.
— Анна Игнатьевна, совсем ты нюх потеряла, — возмутился я. — Ты как, белка бешеная, к хозяину обращаешься?
— А что не так? — растерялась Аня. Потом вспомнила: — Ой, да я и забыла… Иван Александрович, вы же теперь высокое благородие. А чего с меня взять, с дурочки деревенской? Так что, ваше высокоблагородие, гулять идите. Цигель-цигель, ай-лю-лю.
Вот ведь, научил на свою голову.
Ладно, если выгоняют из собственной хижины, так и пойду. Пришла, понимаете ли лиса, зайца выгнала.
— На берег сходи погулять, с барышней какой-нибудь позаигрывай — полулыбайся, но знакомства не заводи, понял? И целоваться не вздумай! — напутствовала меня девчонка.
— А если барышня сама меня вздумает целовать? — поинтересовался я.
— А ты не давайся, а убегай сразу. И ори громче — я прибегу, отобью, — фыркнула Анька. — Вань, с барышень-то чего взять? Они дуры, а ты у меня умный — думать обязан. Скоро Елена Георгиевна вернется, нацелуешься. — Потом маленькая кухарка переменила решение и выдала хозяину новое указание: — Нет, на бережок не ходи. Там наверняка барышни ходят, а если меня рядом не будет, так вмиг сцапают, не услышу, как ты орешь. Ваня, ты просто по городу погуляй, потом зайди куда-нибудь кофейку попей.
Я уже собрался выходить, как меня снова окликнули:
— Ваня, китель новый надень — я погладила и рубашку смени, я свежую сверху выложила, воротничок там же. Все-таки, в люди пойдешь, тут не Москва и не Петербург, сразу внимание обратят. Эх, Иван Александрович, горе ты мое… Часика через два вернешься, а лучше — через три. Да, и пирожное мне не забудь купить.
— Пирожное ей, — хмыкнул я.
Надрать бы кому-то… какую часть.
— Ага, можешь и два.
Вот так и выращивают крокодилов! А ведь приличная девчонка была.
Нет, ну что я целых три часа стану делать? Можно, конечно, на берег Шексны сходить, с барышнями поперемигиваться. Но сколько это займет времени? Минут десять, не больше, дальше глаза устанут. И барышни, которые приличные, давным-давно знают, что у молодого и перспективного чиновника есть невеста, значит, терять время на перемигивание не стоит. А с неприличными, которые тоже все обо мне знают, и перемигиваться не стоит.
Пройтись, что ли, по лавкам? Нам бы с Анькой список составить — что требуется купить? Привыкли, что все было, а теперь, словно после переезда, когда не помнишь — в какую коробку носки засунули, а где молоток? Может, его вообще оставили на старой квартире? Нужные вещи находишь дня через три, иной раз проще новое приобрести, нежели старое отыскать.
— Иван Александрович! — услышал я.
Задумался, и не заметил, что рядышком остановилась коляска, а в ней сам Городской голова — купец первой гильдии господин Милютин, а напротив — секретарь Городской думы и помощник головы господин Кадобнов.
— Здравствуйте, Иван Андреевич, — приподнял я фуражку над головой. Переведя взгляд на помощника, поздоровался и с ним: — Федор Иванович, мое почтение.
— Иван Александрович, вы прогуливаетесь или куда-то направились? Ежели что — садитесь, отвезем, куда надо, — предложил Милютин. — Место у меня есть, подвинусь.
Хм… А вообще-то, я сам собирался встретиться с нашим городским головой.
Я подошел поближе к коляске, спросил:
— Иван Андреевич, мне бы с вами по важному делу поговорить. Когда сможем встретиться?
— А насколько важному? — поинтересовался Милютин. С некоторым смущением сказал: — У меня сегодня встреча назначена с поставщиком — Бугров своего приказчика прислал. Если не затруднит — по какому вопросу? Я бы тогда и время спланировал. Лето, самая горячая пора…
Бугров… Бугров. Вроде, фамилия знакомая. Если встреча с приказчиком Бугрова, значит — что-то связанное с закупками зерна. А, вспомнил. Бугров — едва ли не самый главный оптовик на Волге, а наш Милютин, владеющий целой флотилией речных судов, перекупает у него зерно и везет в Санкт-Петербург. У Бугрова тоже имеются и пароходы, и баржи, но по количеству судов он до нашего Милютина не дотягивает.
— Тогда потом, — отмахнулся я. — Дело-то не горит, хоть оно и важное. Увидимся на заседании благотворительного комитета, тогда и решим — как удобнее. А вкратце — я у государя был на аудиенции, мы с ним о железной дороге говорили.
— О железной дороге? — с недоверием переспросил Милютин.
— Именно так, — кивнул я. — У нас разговор о Череповце зашел, государь и о вас вспомнил. А потом, слово за слово, о дороге заговорили. Но дело такое, что следует его хорошенько обмозговать.
