Княгиня Евдокия 5 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

— Бабуль, я это без тебя знаю. Уж поверь мне, я приложила немало сил, чтобы всё так и было.

Аграфена с удивлением посмотрела на внучку, но согласилась и кивнула.

— Только, видимо, ты не учла ни собственных переживаний, ни князевых. Дуняша, пойми, он уже многое повидал и испытал. Сколько раз он смотрел смерти в глаза? Его жизнь устоялась, но однажды ты подарила ему надежду. Он поверил, загорелся, но ты выросла, и он не знает, что ему ждать от тебя.

— Ты хочешь сказать, что он боится?

Аграфена задумалась насколько она права, раздавая советы. Ее собственная жизнь сложилась совсем не так, как она мечтала.

— Дуняша, ты бы брала пример со своей подружки.

— С какой подружки? С Мотьки, что ли?

— Нет, с Еленки Оболенской. Вся Москва обсуждала, как она поперёк отца пошла за своего Юряту.

Евдокия улыбнулась, вспомнив, как дело было. Сейчас Еленка с Юрятой ладно живут.

— Ба, я не смогу, как Еленка, — вздохнула Дуня. — Робею, — призналась она.

— А и не надо прям как она, — Аграфена обняла внучку за плечи. — Но показать князю свою заинтересованность нужно. Взглядом ли, добрым словом или поднесённым ковшиком с водою. Любому мужу хочется увидеть заботу о себе.

Евдокия слушала бабушку и со всем соглашалась, но как только представляла, что ей надо проявить инициативу, то на неё накатывал страх быть отвергнутой.

Аграфена заговорила о мужах, как о ранимых, переживающих, зависимых от женской теплоты и ласки. И Евдокия постепенно набиралась внутренней храбрости. Она даже представила Юрия Васильевича раненным. Вот он лежит, грязный и вонючий, смотрит на неё затуманенным от боли взглядом. И так детально всё представила, что сердце сжалось от жалости.

— Тебе надо себя показать… — продолжала говорить Аграфена, вырывая внучку из той истории, где она отважно ставит князя на ноги, а он говорит, что жить без неё не хочет.

— Он же помнит тебя девочкой, — рассуждала монахиня, — а ты расцвела. Вот и покрасуйся перед ним.

Евдокия отстраненно покивала, принимая бабушкины наставления, но в ближайшие дни ничего не изменилось.

Дуня решила, что подносить ковш с некипяченой водой она не будет, а вот поразить наповал своими талантами — это по ней! Поэтому она рьяно продолжила разучивать с жёнками музыкальное сопровождение сказки о Золотом Петушке и рисовала маски, которые помогут ей менять образы. А поезд продолжал тащиться и следующей длительной остановкой стал Козельск, где царевича радостно встречал весь город, а к воротам своего дома вышел князь Воротынский.

Фёдор Львович сидел в Козельске наместником литовского князя и собрал свою многочисленную семью, чтобы встретить царевича и познакомить их с ним.

— А это неужто боярышня Евдокия? — проскрипел князь, вглядываясь выцветшими от старости глазами.

Воротынскому было далеко за восемьдесят*(всего прожил 93 года!). Дуня знала, что более тридцати лет назад князь присягнул Казимиру, передавая под его руку свои земли. Он попросил у Великого князя помощи для зятя против московского князя. Тогда ещё правил Василий Васильевич и он нацелился прибрать к рукам Можайское княжество. Но как выяснилось, великий литвин любит больше обещать, чем делать. И, судя по встрече, Воротынский хотел замириться с Москвой и вернуть земли московскому государю.

Евдокия вежливо наклонила голову, подтверждая, что она боярышня Евдокия.

— Я все московские и новгородские новостные листки храню. Это ж ты их пишешь?

Теперь Дуня открыто улыбнулась, поняв, в чём дело: её неожиданно настигла известность за пределами царства. Ей стоило больших трудов не посмотреть на Юрия Васильевича, чтобы убедиться, что он услышал, как далеко простирается её слава.

— Остра на язык! Но всё верно пишешь, — неожиданно погрозив куда-то кулаком, сердито произнёс князь Новосильский. — Да что же это я вас на пороге держу! — посмотрев на царевича и брата царя, всполошился Фёдор Львович. — Заходите в дом, гости дорогие!

Домашние князя Воротынского, исполнив все необходимые церемонии по встрече, расступились, и Иван Иваныч первым шагнул в дом. Дуня мельком пробежалась взглядом по седым головам сыновей князя, по разновозрастным внукам и в её голове всплыло послезнание, что дети этих внуков будут служить разным государям. Одни будут насмерть стоять за Русь, а другие заразятся польским снобизмом и станут нещадно жечь её, считая жителей скотом.

Евдокия помрачнела и оглянулась, ища душевной поддержки у бабушки, но Аграфена задержалась. Она слушала сбивчивые речи женской половины домочадцев и благословляла* их. (монахини не имеют права благословлять, если она не игуменья, но люди все равно просили). Увидев Дуню, Аграфена что-то торопливо произнесла окружившим ее женкам, и поспешила к ней.

— Завтра отмолю свой грех, — пояснила она, но девушка не поняла, на что досадует Аграфена, а та прошла дальше, не объясняя.

Хозяева дали всем отдохнуть с дороги, а вечером устроили пир, который продолжился на следующий день. Евдокию усадили рядом с дочерью старого князя, которую тоже звали Евдокией. Она была замужем за сыном князя Боровского, а у того не все ладно было с московскими князьями. Поэтому обе Евдокии сидели молча, пока кто-то не заговорил о Евпраксии Елизаровне Кошкиной.

Оказалось, что та была родственницей князей Боровских, и княгиня Евдокия потеплела к боярышне Евдокии. Стала расспрашивать о жизни в Москве, но слушала невнимательно, часто перебивала, рассказывая, как славно живется при дворе князя Казимира и что она ждёт не дождётся, когда муж её повезет туда.

Дуня думала, что после пира их поезд двинется дальше, но Иван Иваныч остался ещё на день, чтобы переговорить со старым князем и его сыновьями. И она не ожидала, что царевич попросит её рассказать об успехах молодого Кошкина в получении новых металлов, об укрощении Гаврилой Златовым силы молнии, о строительстве собственной слободки со всеми удобствами, об успехах медицины и о боярынях, взявших на себя городские службы.

— Дунь, старик только о тебе и говорит! При дворе Казимира многие дамы подражают тебе, но их успехи скромнее.

— Да ты что?! — удивилась она. — Надо сказать им, чтобы написали мне.

— Зачем? — не понял царевич.

— Создадим орден дам-рыцарей!

— С ума сошла? Тебе ещё меча не хватало!

— Мой меч — это перо и мешочек с травами.

— Дунь?

— Ну чего ты спрашиваешь? Конечно, я всё расскажу!

Царевич просиял и велел ей быть готовой. Евдокия не подвела Иван Иваныча, она плавно втянула всех собравшихся в беседу о новинках последних лет. Разговор всех увлёк, и хозяева о нём ещё долго вспоминали после отъезда гостей. Но не только рассказом о переменах удивила их Евдокия. У нее же была подготовлена сказка для Юрия Васильевича и ей не терпелось ее рассказать!

Глава 9.

— Дорогие гости, позвольте развлечь вас пением моей внучки! — торжественно объявил Фёдор Львович, усаживаясь в неудобное деревяное креслице.

Юная княжна, пышущая здоровьем и энергией, взяла в руки удлинённую лютню, и перебирая струны, затянула неожиданно тоненьким голоском что-то очень грустное на итальянском языке. Вышло нежно и трогательно. Гости остались довольны и просили ещё.

Дуня же не могла отделаться от мысли, что именно такими голосками могли бы петь умирающие мыши. Но она вежливо выслушала ещё одну песню, понимая, что слышит действительно голос редкого звучания, а когда гости попросили повторить репертуар, то встала и предложила пожалеть юную деву и дать ей отдохнуть.

— А чтобы вы не заскучали в этот чудесный вечер, предлагаю послушать сказ про Золотого Петушка.

Гости непонимающе начали переглядываться, а слуги в это время вносили дополнительные скамьи, на которые усаживались служилые жёнки с музыкальными инструментами. Все было оговорено заранее.

Аграфена подала Евдокии четыре маски, изображавшие султана Дадона, Шемаханскую царицу, звездочета и петушка. Бабушка посоветовала назвать Дадона султаном, чтобы царь чего лишнего не подумал, а ещё она хотела убрать из сказки звездочета или сделать его резко отрицательным персонажем, но тут уже Дуня воспротивилась. Ей звездочет казался милым старичком и она не понимала бабушкиного предубеждения.